Вадим Инфантьев - После десятого класса. Под звездами балканскими Страница 52

Надо ж было чем-то заняться, хоть все валится из рук и одолевает одна мысль — чем кормить добровольцев.

Ввели небритого худого парня в очках. Мельком взглянув на него, исправник начал задавать обычные вопросы. Студент отвечал устало, безразлично.

— Зачем в Кишинев?

— К дядьке приехал.

— Где родители?

— Отец, врач, на Волге от холеры помер. Помните, эпидемия была? Мать в Петербурге в прошлом году от чахотки скончалась.

— За что выгнали из академии?

— За правду.

— О чем?

— О том, что многое неладно в отечестве нашем.

— Ишь какой грамотей — всех умней. И латынь, и французский знаешь?

— Знаю.

— И еще коммерцией интересуешься?

— Какой коммерцией?

— Разве не твоя книга про капитал?

— А-а… — Студент издал горлом какой-то странный звук и чуть оживился: — А ежели я свою больницу собираюсь открыть, дело-то это не только медицинское, но и коммерческое. Разве плохо было бы устроить в Кишиневе, к примеру, повивальный дом? Меньше было бы мертворожденных и смерти рожениц.

Рассеянно слушая, исправник попробовал поднять ящичек студента и, прищурив глаз, спросил:

— Студент, сирота, а такую дорогую штуку имеешь, чай, не на этот капитал приобрел? — Исправник кивнул на книгу.

Студент спокойно ответил:

— Вы выньте и прочитайте, что на подставке выгравировано: «От профессоров, преподавателей и студентов». Я микробиологией увлекаюсь, мне будущее сулили… — Студент вздохнул.

Исправник повернулся к окну, опять задумался о своем… И вдруг студент, словно прочитав мысли, сказал, как шилом в печень кольнул:

— Господин исправник, вы можете задерживать кого угодно, но морить голодом людей никто вам права не давал.

Иванов взревел так, что вздрогнули за стеной писари:

— Что?! Голодом! Я не Иисус Христос, чтоб пятью хлебами народ накормить, и, даже если лоб расшибу о церковную паперть, манна с небес не посыплется… Да какое тебе дело?

Заметив, что студент оторопело смотрит на него, Иванов умолк, а студент спросил:

— О чем это вы? Я же о себе… Я со вчерашнего утра ничего не ел.

Исправник взорвался:

— Он со вчера не жрал, вот беда! А у меня четыре сотни болгарских добровольцев второй месяц впроголодь живут. Завтра их полтыщи будет, потом больше! Люди на войну собрались, жизни класть… и голодают! Ты вот ученый, латынь и французский знаешь, повивальное дело, хирургию… А вот придумай, как мне у наших толстосумов вытрясти пропитание добровольцам. У купцов амбары ломятся, сгноят, но не дадут, зная, что с началом войны цены во как подскочат. Даже мне, исправнику, уже не дают… А ну тебя, забирай свою хурду-мурду и проваливай на все четыре стороны! Кормить тут всяких за казенный счет…

Исправник снова отошел к окну, закурил, зло глядя па двор. Там за поленницей двое полицейских из дежурного взвода дулись в карты, и выигравший бил по носу проигравшего колодой карт. Иванов со свистом втянул в себя воздух. Надо ж до такого дойти: лоботрясничать перед окном начальника! Рванулся к двери и замер:

— Ты чего?

Студент стоял посредине кабинета, закусив указательный палец; и глаза за очками блестели, как у мальчишки, придумавшего каверзу.

«Кажись, и впрямь помешанный», — невольно подумал исправник. А студент произнес:

— Значит, продукты гноят в амбарах… та-ак… Это для болгарского ополчения нужно?

— Мне, что ли? Да ты откуда знаешь?

— Это все знают.

Иванов возмущенно крякнул, а студент продолжил:

— Господин исправник, мне нужно побриться, принять солидный вид. Меня в городе никто не знает, форму медико-хирургической академии тоже. Я выдам себя за санитарного инспектора из Петербурга. Для важности дайте мне сопровождающего урядника и еще кого-нибудь. К вечеру продовольствия добуду.

— Ты что удумал?

— Точно еще сам не знаю, пока собираюсь, придумаю, честное слово. Распорядитесь!

Через полчаса к лавке хаджи Богомила на коляске подъехал чиновник в незнакомой форме с докторским саквояжем в руке в сопровождении урядника. Они прошли в лавку, за ними полицейский бережно нес небольшой ящичек.

Еще через полчаса к исправнику прибежал взволнованный полицейский и доложил, что инспектор требует две подводы для вывоза из лавки Богомила зараженных продуктов, подлежащих уничтожению. Сбивчиво солдат рассказал:

— Значит, так, ваш скородь, инспектор наорал на Богомила за грязь в лавке и за крыс. Ты, мол, тут заразу разводишь, может, нарочно, чтоб на армию мор напустить! Потом вынул из ящика стеклышко, мазнул им по сыру, сунул под трубку. Так и есть, сказал, удостоверьтесь, господин урядник. Тот глянул и аж весь перекосился. Потом я глянул… — Полицейский передернул плечами: — Ну и пакость: одни черви копошатся! А купец как глянул, так чуть не свалился. Инспектор велел ему плюнуть на стеклышко и посмотреть в трубку. С Богомилом дурно стало. Инспектор накапал в стаканчик какой-то микстуры, добавил из другой склянки, дал выпить. Хозяин глотнул, зашелся, хотел сыром закусить, побоялся и запил водой из ковша. Инспектор пометил мелом сыры, окорока, колбасы, бочки с солониной и послал меня за подводами, чтоб немедля привезти все сюда.

— Господи, только этого не хватало! — пробормотал исправник, подумав, что, может, все это студент нарочно подстроил в отместку за задержание. А ну как начальство дознается? Карантин! Комиссии!

Когда тяжело груженные снедью телеги въехали во двор, Иванов вышел и увидел, что урядник и полицейский, борясь с приступами тошноты, с омерзением смотрят, как студент, отхватив изрядный кусок сыра, уплетает за обе щеки.

И хотя студент в кабинете объяснил исправнику, что обнаруженные им микробы самые нормальные, а не болезнетворные, без них ни простокваши, ни сыра, ни вина не получится, и что на поверхности всех предметов всегда можно найти различные микроорганизмы, и показал исправнику сыр через микроскоп, Иванов крикнул писарю:

— Игнатюк, дуй к Анне Поликарповне и скажи, чтоб все модные сыры Богомила тотчас на помойку выбросила, а полы на кухне горячей водой с уксусом вымыла, в погребе тоже…

Студент вставил:

— Господин исправник, не на помойку, а сюда. Мочью на Армянское подворье переправим. Простите, я спешу. Надо еще осмотреть рыбные, овощные, хлебные и бакалейные лавки, да и в трактиры заглянуть. Только к ночи управлюсь.

Ночью староста Хаджихристов с изумлением принимал подводу за подводой. Исправник объяснил, что через окраину города проходил большой интендантский обоз и поделился провиантом с добровольцами, и закончил, что об этом лучше всего помалкивать.

Приблизительно в эти же дни у Александра II происходило — которое по счету! — совещание о болгарском ополчении. На этом совещании государь должен был решить, как использовать болгарских добровольцев.

Так называемый автор плана создания болгарского ополчения генерал-майор жандармерии писатель Ростислав Фадеев боялся, что гнев государя на командующего сербской армией генерала Черняева в какой-то мере распространится и на него, но в какой мере — Фадеев не знал.

Опалу Фадеев почувствовал по тому, что его перестали приглашать на различные высочайшие приемы.

Узнав о том, что император по своей душевной щедрости оставил без внимания весть о возвращении Черняева в Россию вопреки запрету и даже приехал в Ливадию просить высочайшей аудиенции, а затем, оставленный не у дел, занялся благоустройством своего имения, Фадеев воспрянул духом и лихорадочно принялся готовить свои соображения и планы по ополчению.

Но еще когда при дворе ходили только слухи о возможности войны с Турцией, военный министр вызвал к себе генерала Обручева и спросил, что он думает об использовании добровольцев-болгар на случай войны. Обручев в ответ усмехнулся:

— Дмитрий Алексеевич, не надо быть ни русским, ни болгарским патриотом, ни даже шибко грамотным военным, чтобы понять всю выгоду использования болгар-добровольцев, их волю к освобождению родины, отличное знание местности, широкие связи со своими соотечественниками. Сие любому унтеру понятно. Что же касательно меня, то по этому поводу у меня есть свои соображения.

Милютин распорядился, чтоб в штабе приступили к составлению плана болгарского ополчения. Генерал Обручев встретился с полковником Артамоновым и полковником Кишельским. Николай Дмитриевич Артамонов был известным геодезистом, руководил топографическими съемками на Балканах. Ныне кроме издания карт ему было поручено собирать и обрабатывать сведения о турецких военных силах. По заданию Милютина Артамонов ездил по военным округам и выступал перед офицерами с докладом «О наивыгоднейшем в стратегическом отношении способе действий против турок». Официально, чтоб во дворце не всполошились, доклад был объявлен сугубо теоретическим, а в случае неодобрения и такового была предусмотрена замена названия страны на некую N, а демонстрационные карты и схемы носили бы условные наименования местности, нанесенные на немую карту Балкан. Истинной целью доклада являлась подготовка офицеров к характеру будущей войны. В этом докладе Артамонов уже указывал на целесообразность использования болгарских волонтерских частей и соединений. Таким образом, офицерский корпус был ознакомлен с основными принципами стратегического плана войны, разработанного Милютиным и Обручевым.