Виктор Муратов - Перевал Страница 52

Люди сидели на берегу у воды и не имели права сделать глотка. Наконец бочку наполнили и двинулись в обратный путь. Несмотря на жару, в лагерь мы катили бочку быстрее, мечтали хотя бы о глотке воды. Но всех загнали в барак, и на наших глазах по приказу Ланге охранник вылил воду из бочки… В тех, кто пытается выйти из барака, чтобы достать глоток воды, они стреляли без предупреждения. Да разве все расскажешь…

— Я прошу, Борис, выпей. Я распоряжусь принести воды, — снова предложил Клаус.

— А что, — оставив без внимания его предложение, перевел разговор Борис, — вы действительно собираетесь подняться на Эльбрус?

— Да, есть такое указание. Ганс Штауфендорф — ты его помнишь? — готовит отряд альпинистов. Я пришел к вам с предложением участвовать в восхождении. — Клаус вновь перешел в разговоре на «вы».

— Что?!

— Я вынужден вам передать предложение немецкого командования принять участие в восхождении на Эльбрус, — повторил Клаус. — Вам обещают создать все условия для полного выздоровления. Кроме того, всех, кто поднимется на Эльбрус и водрузит флаг германского рейха на самой высокой вершине Кавказа, ждут награды. — Не дожидаясь реакции Бориса Севидова, Клаус продолжал говорить, словно повторял заученный текст: — Как альпиниста, вас ждут заманчивые перспективы в будущем.

— Сволочи!

— И все же, Борис, я бы хотел еще с вами встретиться.

— На том свете увидимся, — ответил Борис. — А сейчас я очень устал. Кончайте эту волынку.

2

Клаус неотрывно смотрел в иллюминатор. Самолет Ю-52 уносил его из Ростова в Берлин. Внизу простирались огромные поля, изрезанные извилистыми лентами рек. Клаус никогда прежде не видел Россию с воздуха и не мог представить ее размеров. Глядя сейчас на эту землю, изрытую воронками, изрезанную ломаными линиями окопов и ходов сообщения, он думал: «Что принесли на эту землю мы, немцы? Сколько людей полегло за эту землю… в эту землю… От Сана до самой Волги, от Баренцева моря до Кавказа усыпана она немецкими могилами. Это и есть жизненное пространство, ради которого пошли на Восток? А ведь Россия не кончается этими рубежами, не кончается Волгой. До самого Тихого океана раскинулась эта огромная страна. Хватит ли у нас сил? Хватит ли просто людей, чтобы пройти с боями до Тихого океана? Для могил-то земли наверняка хватит…»

…От аэродрома Шенефельд до Берлина Клаус добирался на попутной машине. Совсем недавно он уезжал из Берлина, а казалось, не был в Германии очень долго. Вдоль дороги изнывали от августовской жары липы, усыпанные пыльными пожелтевшими листьями. Краснели раскаленные солнцем островерхие черепичные крыши хуторских построек, в зеленых долинах паслись крутобокие коровы. Это сонное, безмятежное спокойствие вокруг удивляло Клауса, возвращало в полузабытое детство. Словно не было штурма аэродрома в Малеме на Крите, отчаянных стонов беззащитных людей на дне ущелья под Майкопом и тех несчастных, запряженных в бочку военнопленных в ростовском лазарете, которых расстреливали из-за глотка воды.

Машина мчалась мимо огромных плакатов, выставленных на перекрестках. Одни плакаты призывали немецкое население сдавать для армии теплые вещи, и тут же — на других — министерство пропаганды крикливо возвещало о скорой победе. Призывы явно не согласовывались между собой.

Несмотря на регулярные налеты английских бомбардировщиков на Берлин, пригород был почти не тронут. Но здесь уже чувствовалась тревога. Окна домов были крест-накрест перечеркнуты полосами бумаги, шофер грузовика стал часто останавливать машину, открывая дверцу кабины и прислушиваясь к настороженно застывшей тишине, словно чего-то ждал.

Из-за этих бесконечных остановок лишь в густых сумерках автомобиль затормозил у Трептов-парка. Здесь шофер, юркий, весь какой-то взъерошенный парень, уже не прислушивался: даже сквозь гул зауэровского мотора был ясно различим нарастающий гул самолетов. Пассажиры мигом покинули машину и, следуя за шофером, как цыплята за квочкой, скрылись в подвале почти неразличимой хозяйственной постройки.

В полной темноте шофер уверенно спускался все ниже, ориентируя пассажиров негромкими окриками. Увлекаемый общим страхом, Клаус последовал за всеми.

Внезапно яркий свет ослепил Клауса. Зажмурившись и дав успокоиться глазам, он оглядел место, куда неожиданно занесла его надвигающаяся бомбардировка.

Клаус удивился тому, что сейчас, когда весь огромный Берлин растворился в ночи, в подвальчике, затерянном среди многочисленных аллей Трептов-парка, вдруг горит яркий свет.

Клаус глянул в зал, заполненный людьми, сидящими за уютными столиками, и растерялся, не зная куда себя деть. Он стоял, словно начинающий клоун на цирковой арене под разноцветными юпитерами, не представляя, чего ждет от него публика.

Публика ничего не ждала. Она занималась своим делом, своим «цирком». И никому, совершенно никому не было дела до обер-лейтенанта с Железным крестом на сером фронтовом кителе.

— Господин обер-лейтенант, не маячьте. Прошу вас, — окликнул юркий парень панибратски, совсем не признавая, видимо, субординации, и повел Клауса прямо через весь зал, мимо уютных столиков, почти к самой плюшевой занавеске, из-за которой, точно артисты в провинциальном театре, выныривали официанты с подносами на вытянутых руках.

Шофер по-хозяйски уселся за стол, приглашая Клауса сесть рядом, и лишь успел повернуть голову, как к нему подкатилась пышногрудая официантка.

— Две водки и два пива, — приказал парень, не глядя на заискивающую перед ним женщину.

Было понятно, что парень здесь свой человек и, видимо, рад очередной бомбежке как случаю еще раз попасть в райский подвальчик. Но, видимо, он и без бомбежки остановил бы свой автомобиль у этого подвального гаштета.

— И никаких карточек, — подмигнул парень Клаусу. — Все за наличные.

— У меня только русские червонцы и оккупационные марки, — почувствовав себя неловко, проговорил Клаус.

— Ваша валюта годится для восточного фронта. Да не волнуйтесь, господин обер-лейтенант, Фридрих заказывает, Фридрих платит… Пиво сегодняшнее, из Карлсхорста, — пояснил Фридрих и хлопнул Клауса по плечу. — Не правда ли, отличное пиво, дружище?

Клаус промолчал. На этот раз его покоробило панибратское «дружище». Неужели эта самодовольная тыловая крыса думает, что купила за рюмку водки и пару кружек пива расположение офицера-фронтовика? Но и обижать этого парня Клаусу не хотелось — все же тот угощал.

Клаус наблюдал за посетителями, которые спокойно переговаривались между собой. Им не было никакого дела до фронтового офицера, и в душе Клауса закипала злость. Вот они, благочестивые арийцы, с удовольствием потягивающие пиво. Где же их энтузиазм? Или они уже сделали свое дело и теперь ждут от солдат, которые гибнут в окопах, все те блага, что обещал Гитлер? Это они на митингах и парадах вскидывали руки и кричали исступленно: «Хайль Гитлер!» Но ведь были в Германии и те, кто сомневался в правоте национал-социализма, и те, кто открыто боролись против Гитлера. Правда, борцов было гораздо меньше, больше было сомневающихся. И пока они сомневались, Гитлер пришел к власти. И, видя успехи Гитлера, все больше сомневающихся становилось его сторонниками, которые ждали обещанных благ от этой войны.

Под низким потолком слоился фиолетовый дым. Две благочестивые старушки цедили кофе из маленьких чашечек, а под столом у них дремал черно-белый спаниель, прикрыв морду красивыми широкими ушами. В углу тихо играла радиола марки «Телефункен». Знакомая мелодии из кинофильма «Петер» вернула Клауса в довоенное время.

Клаус был словно во сне. Просто уму непостижимо находиться в таком уютном зале, не слышать свиста снарядов, воя бомб!

— А что делать, надо жить, — бубнил рядом чуть захмелевший Фридрих. — Даже в этой проклятой войне надо жить. Что делать, если мы пока не имеем всего, что хотим от этой войны…

До Клауса слова долетали будто издалека. Он недоумевал, почему не знал этого гаштета раньше, хотя от переулка «Анна Мария» гаштет всего в двадцати минутах хода.

Клаус резко поднялся. Что он делает?! В двадцати минутах — «Анна Мария». Там — Диана, сын… Уже поднимаясь по лестнице, Клаус услышал голос шофера:

— Господину обер-лейтенанту захотелось умереть не на фронте, а в Берлине? Не валяйте дурака. Сейчас начнется светопреставление.

Светопреставление началось сразу же, едва Клаус вышел за ограду парка. Черное небо дрожало от все нарастающего зловещего гула, смешанного с пронзительным воем сирен. От горизонта до горизонта лихорадочно метались бледные лучи прожекторов. Лучи рыскали по небу, пока один из них не выхватывал из темной выси крохотную серебристую точку. И тогда прожектора торопливо скрещивались на этой серебристой точке и уже не выпускали ослепленный самолет. И тотчас к этому смертельному перекрестку устремлялись трассирующие очереди зенитных пулеметов. Вокруг беспомощного, словно наколотого на гигантские иглы, самолета вспыхивали дымные шапки от разрывов зенитных снарядов.