Вадим Очеретин - Я твой, Родина Страница 53

— Ну, Малков, скажи, скажи свое слово. Они тебя приветствуют.

Юрий отключил от шлема провода, вылез из башни, спустился с танка. Навстречу неслось на всех языках Европы: «Ста-лин! Мо-сква! Ста-лин! Ста-лин! Ста-лин!» Только Юрий ступил на землю — какая-то худенькая глазастая девчонка бросилась ему на шею.

— Родные наши! Как мы вас ждали!

Слезы катились ручьем по ее лицу, задерживались каплями на ранних морщинках и на опущенных долгим горем уголках рта.

Девушки, пробившись к машине, обступили танкистов.

— Наши! — Они смеялись и плакали, не стыдясь своих слез.

— И звездочки на шлемах… Красные! С погонами теперь… Красиво как! Наши-и! Мы все время прижимали ухо к земле: далеко слышно, как наши танки идут. Наши!..

Юрий почувствовал, что в этом простом слове «наши» заключается все счастье, которым только может обладать человек. И это обращались к нему, это говорили о нем!

Глазастая девчонка увидела выбивающийся из кармана Юрия краешек алого шелка. «Это знамя?» — спросила она и вырвала косынку. Размахивая ею над толпой, она взобралась на танк и закричала голосом, сдавленным слезами радости.

— Наша!.. Родная!.. Армия наша!

Разноязычная толпа подхватила Юрия, подняла на танк. Иван Федосеевич опять наклонился к его уху: «Ну, говори, говори». Юрий сделал беспомощный знак рукой. Водворилась полная тишина. Но Юрий не смог говорить от волнения. Тогда капитан встал рядом с ним и, обнимая его, сказал:

— Он счастлив. И от счастья не может найти слова. Он счастлив, что он — воин Советской Армии, что он — гражданин Советского Союза, которому выпала такая честь — освобождать народы Европы от фашизма. — Капитан обернулся к Юрию и спросил: — Правильно я говорю? — Юрий закивал. Капитан продолжал: — Пусть каждый запомнит этот день, когда он почувствовал, что у всей Европы — у поляков, чехов, болгар, французов есть освободитель, защитник и друг — Советский Союз. Пусть каждый из советских людей запомнит навсегда, что он — неотделимая частица большого народа. Куда бы, девчата, вас ни угнали проклятые фашисты, мы бы все равно пришли и выручили вас. Кто б ни напал на нас, мы бы все равно разбили его и отстояли свое. Не может быть иначе! Мы — граждане Советского Союза. Мы — народ, у которого есть Сталин…

Капитан не кончил. Он хотел еще провозгласить здравицу в честь товарища Сталина. Но тысячи людей подхватили его последнее слово, и буря голосов: «Сталин! Сталин!» заглушила его речь.

Смутясь, Юрий слез с крыла танка и отошел в сторону. Вся кровь горела в нем, он расстегнул шлем, а затем и снял его совсем. К нему протолкалась вместе с какой-то чернявой подружкой все та же глазастая девчонка.

— Товарищ танкист, — она говорила бойко, громко, чтобы перекричать гул толпы, и продолжала размахивать алой косынкой. — Вы не из Смоленщины?

— Нет, я с Урала.

— Ну все равно. Расскажите, как там? Вы, наверное, через Смоленщину сюда шли?

Юрий отвечал робко, запинаясь, потому, что все еще никак не мог справиться с волнением:

— Нет. Через Украину.

— Вкраину! — воскликнула вторая девушка. Ее темное лицо так и вспыхнуло. — Мистечко Лацке не бачили? Коло Золочева.

— Лацке? — Разве Юрий мог забыть свой первый бой, первое упоение победы, когда он поджег, пусть брошенные, вражеские самоходные орудия? Разве он мог забыть первый разговор с Николаем и старую женщину? — Были. Были! Лацке! Совершенно верно, это по дороге на Львов? Вы — Горпина Мельник! — воскликнул он, сразу припомнив имя, которое записывал Николай. — Мы вашу маму видели…

— Ни. Я — не Горпына. Я Одарка. Одарка Чубко! — жалобно произнесла девушка и, зарыдав, бросилась на грудь Юрию. — Ой, мамо, мамо родная…

Она беззвучно плакала. Юрий обнял девушку и не знал, как успокоить. Он еще никогда на своем веку не испытывал такого. Он почувствовал, что он воевал не только потому, что был призван в армию, послан в офицерское училище и выполнял свой долг. Он понял: это было самое главное в его жизни — уничтожить врага, чтобы спасти миллионы таких, как эта курносая, чернявая, худенькая девочка, рыдающая от счастья.

— Ну, не надо. Не плачьте. Не надо, не плачьте… — утешал он ее и никак не мог придумать ласкательное от имени Одарка.

Глава 19

Николай потерял много крови и впал в забытье. Точно сквозь сон он слышал, как гудели и лязгали, удаляясь, танки. Потом его трясло и подбрасывало на рессорах автомобиля. Откуда-то раздавался голос начальника санитарной службы бригады: «Скорей, скорей». Затем над ухом трещал самолет. Опять качало в машине. Какой-то женский голос шептал «Осторожнее»… «Группа крови по Янскому». — Интересно, кто такой Янский? «Триста кубиков», «триста кубиков»… И кто-то будил, тыча в руку булавками.

Очнулся он от душистого табачного дыма, приятно щекочущего ноздри. Раскрыл глаза и увидел потолок с огромной люстрой. Но свет был от переносной электролампы сбоку. Рядом женщины, девушки — все в белом. Мужчина перевязывал марлей лицо, выпуская изо рта дым ароматной папиросы.

Николай попытался встать.

— Бригада, наверное, ушла?

В него остро кольнуло. Он повалился обратно. Прохладные, пахнущие спиртом руки, осторожно взяли его за голову. Ласковый, похожий на материнский, голос унимал:

— Успокойтесь, больной. Бригада давно уехала.

Николай медленно припоминал все, что произошло. Понял, что он на операционном столе. Горькая обида сжала сердце, словно идет ожесточенный бой, а он потерял оружие.

Он сообразил, что перебита правая нога. Пошевелил пальцами — действует. «Это хорошо!» Но в бедре нетерпимо жжет. «Пуля осталась? Ну да. Будут вынимать. Вон врач одевает резиновые перчатки. Скорей бы. Пока бригада не умчалась далеко».

Он с надеждой посмотрел на лысоватого мужчину в медицинском халате:

— Вы быстро можете вырезать пулю?

— Откуда вы знаете, что пуля?

— А как же? — улыбнулся Николай. — Ведь не снаряд там застрял.

— Больной, разговаривать нельзя, — прервал ласковый женский голос.

Откинули простыню. Врач покачал головой. Николай сделал усилие, чтобы взглянуть на распухшую ногу.

Руки женщины с материнской нежностью обняли его за плечи и прижали к столу. Он завел глаза под лоб, но так и не увидел, чьи это руки. Приятно холодила ватка, который обтирали вокруг раны. Стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть от уколов в бедро. Нога онемела. Щекотнул хирургический нож.

— Какая пуля? — спросил врач.

— Браунинг, «шесть-тридцать пять».

— Откуда вы знаете?

— С пяти шагов выстрелил, гад…

Хирург оторвался от работы и задержал взгляд на лице оперируемого: — «Обыкновенная русская физиономия. Только энергичный подбородок выдается вперед. Да глаза под нависшим лбом сидят глубоко, и какого они цвета, сразу не разберешь».

Продолжая операцию, врач начинал нервничать. Наконец, сказал резко:

— Отнесите его в палату. — И отошел в сторону.

— Вынули? Дайте посмотреть, — попросил Николай. Но ему не ответили.

Когда его клали на носилки, услышал разговор:

— Что отметить в истории болезни?

— Напишите: сделана первичная обработка, — отвечал хирург. Заживет — будем извлекать. Нужна рентгенограмма.

«Ничего, — успокаивал себя Николай. — Прохожу с пулей. Потом, как-нибудь после войны, вырежут». Его принесли в палату. — Какой это город?

— Заганберг, — ответил санитар. — Знаешь?

— А как же? Брали. — Николай представил дорогу от города на запад по маршруту бригады. «С попутными машинами можно добраться до своих за несколько часов», — решил он и попросил. — К радиоприемнику — поближе.

Его подтащили к кровати в углу. Он попробовал перелезть с носилок сам и грохнулся на постель от нестерпимой боли в ноге.

— Врача! Врача, — вскрикнул он.

Санитары ушли, участливо пожав плечами. По радио звенели позывные: «Ши-ро-ка-а стра-на-а мо-я род-на-а-я».

На соседней кровати поднялся и сел весь перевязанный рослый танкист. Только кончики пальцев на руках и один восторженно сверкающий глаз не были у него перебинтованы после ожогов.

— Приказ передавать будут, — сообщил он.

— С какой бригады, земляк? — спросил его Николай.

Тот ответил, и Николай обрадовался.

— Соседи? Да ну? Здорово!

Они молча, серьезно, в полную силу пожали друг другу руки.

— Скучища здесь, — сказал обожженный, еле шевеля губами под повязкой. — Из танковых частей в палате — никого…

— Тише, черти танковые! — закричали на них со всех сторон.

Палата ожила, словно собирался бурный митинг. По радио торжественный голос читал: «Приказ Верховного Главнокомандующего»… Все тянулись к приемнику, никто не мог молчать.

— Нашему фронту опять!

— Тише!

— Тише, обормоты! Дайте послушать.