Василий Гроссман - За правое дело Страница 53

Бывало, Крымову приходилось судить людей за тяжкие преступления,— так, однажды двое участников отряда решили остаться в «зятьях»: один притворился больным, а второй прострелил себе мякоть на ноге. Приходилось судить в селах изменников и предателей. Короток был суд. А бывали даже и в этом тяжелом пути комические случаи, над которыми дружно смеялись все, даже раненые и больные: как-то красноармеец на ночевке положил, не согласовав с хозяйкой, в шапку пяток яиц, а затем по рассеянности уселся на эту шапку; старуха бабка пронзительно выговаривала бойцу и тут же помогала ему с помощью тряпки и горячей воды вновь принять воинский вид.

Крымов замечал, что люди любили рассказывать ему смешные случаи: пусть и комиссар на минутку посмеется, развеселится. Крымову казалось, что в эти осенние дни в его жизни как бы соединились все тяжелые этапы работы русского революционера-большевика. Ему казалось, что он вновь держит революционный экзамен, как некогда в подполье, в пору гражданской войны. Ветром революционной молодости пахнуло ему в лицо, и он был так прекрасен, что Крымов не терял душевной силы в самые трудные, мучительные дни. Люди чувствовали его силу.

Так же, как шли передовые рабочие за революционными борцами во времена царизма, невзирая на тюрьмы и каторгу, невзирая на казачьи плети, так и теперь шли по полям и лесам сотни людей, воспитанных революцией, шли вместе со своим комиссаром, превозмогая муки, голод и опасность смерти.

Эти идущие на восток люди были в большинстве молоды,— учили грамоту по советским букварям, их учили в семилетках и десятилетках советские учителя, они работали до войны на советских фабриках, в колхозах и совхозах, они читали советские книги, они отдыхали в советских домах отдыха; молодые, их было большинство, не видели ни разу в жизни частных владельцев земель и фабрик, не могли даже представить себе, что можно покупать хлеб в частной булочной, лечиться в частной больнице, работать у станка, который принадлежит частному дельцу, пахать помещичью землю.

Крымов видел, что для молодежи собственнические, дореволюционные представления кажутся дикими, немыслимыми. И вот молодые красноармейцы шли по земле, захваченной немецкими оккупантами, и эти оккупанты собирались установить на советской земле те дореволюционные, немыслимые, невообразимые порядки…

Крымов с первых дней войны понял, что немецкие фашисты в своем надменном ослеплении относятся к советским людям не только с невероятной жестокостью, но и с презрением, с насмешкой, свысока.

Сознание деревенских старух и стариков, девушек-школьниц, сельских мальчишек было потрясено этим наглым, колонизаторским, надменным отношением. Люди, которые жили и воспитывались в вере в интернациональное равенство трудящихся, вдруг ощутили на себе высокомерие и презрение завоевателей.

Потребность в душевной уверенности, желание побороть всякие сомнения были так велики, что люди часто в короткие, драгоценные часы отдыха предпочитали беседу сну.

Однажды их окружил в лесу немецкий пехотный полк, и положение казалось безвыходным. «Надо рассыпаться и пробираться поодиночке,— говорили Крымову даже самые смелые люди,— иначе нас истребят».

Крымов собрал отряд на лесной поляне, влез на поваленную сосну и сказал:

— Сила наша в том, чтобы быть вместе: главная цель немцев — разъединить нас. Мы не оторванная частица, забытая в лесу в тылу фашистов. Двести миллионов сердец с нами, двести миллионов наших братьев и сестер за нас. Мы пробьемся, товарищи! — Он вынул партийный билет, поднял его над головой.— Товарищи,— крикнул он,— клянусь вам, мы пробьемся!

И они пробились и снова пошли на восток.

Так шли они — опухшие, оборванные, больные кровавой дизентерией, но с оружием в руках, с гранатами, волоча за собой четыре станковых пулемета.

В звездную осеннюю ночь они с боем перешли линию фронта. Когда Крымов поглядел на свое шатающееся от слабости, но грозное войско, чувство гордости и счастья овладело им. Сотни верст шли эти люди с ним, он любил их с такой нежностью, какую не выразить на языке человека.

Они перешли линию фронта на Десне северней Брянска, недалеко от большого поселка Жуковки. Крымов простился с товарищами, их тут же зачислили в полки.

Из штаба дивизии он на лошади поехал на лесной хуторок, где находился командующий армией.

Здесь Крымов узнал о том, что произошло за дни его блужданий.

Фронт был прорван, немцы устремились вперед, но перед ними вырос новый, Брянский фронт, новые армии, новые дивизии, а за дивизиями Брянского фронта поднимались и росли новые полки, новые армии: то поднималась, росла оборона Советского Союза, построенная на глубину сотен верст.

Крымова вызвал член Военного совета армии бригадный комиссар Шляпин, полный, медленный в движениях мужчина огромного роста. Он принял Крымова в деревянном сарае, где стояли маленький столик и два стула, а у стены было сложено сено.

Шляпин взбил сено, усадил Крымова и сам, кряхтя, лег рядом. Оказалось, он в июле был в окружении и с боями, вместе с генералом Болдиным, взломав немецкий фронт, прорвался к войскам генерала Конева.

От неторопливой речи Шляпина, от его насмешливого и доброго взгляда, от милой улыбки веяло спокойной и простой силой. Повар в белом фартуке принес им две тарелки баранины с картошкой и горячий ржаной хлеб. Уловив взволнованный взгляд Крымова, Шляпин, улыбнувшись, сказал:

— Здесь русский дух, здесь Русью пахнет.

Казалось, что запах сена и горячего хлеба связан с этим огромным неторопливым человеком.

Вскоре вошел в сарай командующий армией генерал-майор Петров, маленький, рыжий, начавший лысеть человек, с Золотой Звездой на потертом генеральском кителе.

— Ничего, ничего,— сказал он,— не вставайте, лучше я к вам присосежусь, устал, только из дивизии приехал…

Его выпуклые голубые глаза смотрели остро, пронзительно, разговор был отрывистый, быстрый.

Едва он вошел, как в спокойный, пахнущий сеном полумрак сарая ворвалось напряжение войны: то и дело входили порученцы, дважды приносил донесения немолодой майор, молчавший телефон вдруг ожил.

Вошел адъютант и доложил, что приехал из штаба председатель армейского трибунала утвердить в Военном совете приговоры, и Петров велел позвать председателя. Когда тот вошел, командующий отрывисто спросил:

— Много?

— Три,— ответил юрист и развернул папку.

Петров и Шляпин слушали доклад о делах трех изменников, и Петров детским зеленым карандашом крупными буквами писал «утверждаю» и передавал карандаш Шляпину.

— А это что? — спросил Петров и поднял рыжие брови.

Председатель объяснил дело — пожилая женщина, жительница города Почепа, вела агитацию среди войск и населения в пользу немцев.

— Между прочим, старая дева, монахиня,— сказал он.

Петров пожевал губами и серьезно переспросил:

— Старая дева? Ну, заменим ей…— И стал писать.

— Не мягко ли? — спросил добрый Шляпин.

Петров передал папку председателю и сказал:

— Можешь быть свободен, товарищ, ко мне тут приехали для разговора, поэтому не приглашаю тебя к ужину. Будешь в штабе, передай, пожалуйста, чтобы нам варенья вишневого прислали.

Петров сказал Крымову:

— А ведь я вас знаю, товарищ Крымов, и вы меня, может быть, помните.

— Не припомню, товарищ командующий армией,— сказал Крымов.

— А вы не помните, товарищ батальонный комиссар, командира кавалерийского взвода, которого вы в партию принимали, когда приезжали в десятый кавполк из Реввоенсовета фронта, в двадцатом году?

— Не помню,— сказал Крымов и, посмотрев на зеленые генеральские звезды Петрова, добавил: — Бежит время.

Шляпин рассмеялся:

— Да, батальонный комиссар, с временем наперегонки трудно бегать.

— Танков у них мало? — спросил Петров.

— Танков у них много,— сказал Крымов.— Мне рассказывали два дня назад крестьяне, что в район Глухова приходят эшелоны с танками, всего до пятисот машин.

Петров сказал, что в двух местах части его армии форсировали Десну, заняли восемь деревень и вышли на Рославльское шоссе. Говорил Петров быстро, рублеными, короткими словами.

— Суворов,— сказал Шляпин, насмешливо улыбаясь в сторону Петрова. Видимо, они дружно жили и им хорошо работалось вместе.

Под утро за Крымовым прислали машину из штаба фронта. С ним хотел говорить командующий фронтом генерал-полковник Ерёменко. Крымов уехал, сохраняя в душе тепло этого блаженного дня.

Штаб фронта стоял в лесу между Брянском и Карачевом. Все отделы штаба находились в просторных, обшитых свежими, сырыми досками блиндажах. Командующий жил в домике, на лесной полянке.

Рослый румяный майор встретил Крымова на крыльце.

— Я знаю о вас, только вам придется обождать, командующий всю ночь работал, лег спать с час назад. Вот на той скамеечке обождите.