В ста километрах от Кабула - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 53

Передвинувшись к двери, Есенков заглянул в дом – в помещении пахло пылью, мышами и тленом, на полу грязь, покрашенные известкой стены пошли волдырями, облупились, в углах по вольно развешенным паутинным сеткам проворно носились ткачи – крупные глазастые пауки с поджатыми животами: и чем они только тут питаются? Это известно одному Аллаху. Есенков вернулся к ребятам – через дувал как раз перемахивала последняя пара. Спросил у Крыгина:

– Все?

– Спирина почему-то нет. Отстал.

– Отстал Спирин? – Внутри у Есенкова вновь родился холодный воздушный пузырь, лопнул, следом возник еще один, лопнул, обварил живот льдом, затем родился и лопнул третий – это было похоже на стрельбу, каждый пузырь был льдом и норовил попасть в сердце. – Кто шел последним?

Последним шел кок. Бадин сидел на корточках и панамой вытирал мокрое красное лицо. Выслушав сержанта, схлебнул пот с губ.

– Спирин бежал за мной. Где и как он потерялся – не знаю.

Еще не хватало – потерять человека! Есенков зажмурился от нехорошего железного привкуса, возникшего во рту. Сердце заколотилось надорванно, внутри родился еще один пузырь, с треском лопнул. От секущего холода, возникшего в животе, Есенков вздрогнул: плен – это самое плохое. Хуже не придумаешь. Хуже просто не бывает. Ребята всегда на случай плена оставляли гранату. Последнюю, вне счета. Для личных нужд. Чтобы, если перекроют дыхание, дернуть кольцо и свести счеты со всеми, – с теми, кто нападает и поигрывая ножичком, жаждет содрать с живого шурави кожу, и с теми, что его сюда послал, с самим собою, наконец, потому что в результате оказывается, что единственная жизнь, которой волен распоряжаться солдат, – только своя собственная.

– Может, повернем назад, товарищ сержант? – кок обильно потел, здешний климат не шел ему на пользу, хотя у раскаленной печи он мог бы подзакалиться и приучить свой организм к меньшему выделению влаги, но из Бадина текло так, словно где-то прорвало плотину, и из каждой поры, как из мелкой норы, хлестал пот, вымывал соли, шлаки, прочую нужную и ненужную дребедень, которой Создатель поднапихал в человеческое естество больше, чем положено.

– Нет, назад не пойдем, – отрезал сержант, – на обратном пути поищем Спирина – не верю я, чтобы он так просто пропал. Хоть бы крикнул, промычал, проблеял что-нибудь, но нет! – проговорил голосом совсем спокойным, бесцветным, тем самым, который слышал сам в себе. – Приготовиться к бою! За мной идет Крыгин, следующая двойка страхует. – Добавил спокойно, обычно: – В общем, сами знаете, как быть.

Выглянул из дувала, стараясь прикрыться выбоиной, чтобы не было видно, посмотрел назад: та часть улицы, которую они прошли, была по-прежнему пустая. В воздухе висела огнисто-рыжая невесомая пыль, в пыли, в свою очередь, раскачиваясь, висело солнце – такое же, как и настоящее, яркое, колко секущее глаза, только поменьше размером – голова кругом от чудес идет, солдат теряется, в груди тоска и пустота – а какого черта, собственно, тут два солнца? Что они напару делают? Была бы Афганщина «ридной», а то… Неправ был Есенков, когда сказал, что Спирина на обратном пути посмотрят. Зачем загадывать, на обратном иди не на обратном? А вдруг обратного пути не будет?

Он прислушался – показалось, что вдали туго застучали лопасти «вертушек», но это только показалось – было тихо, лишь только поверху крыш прошелся слабенький ветер, у него даже голоса не было, только хилый шепот, бестелесное шуршание, маленькое яркое солнце, висевшее в пыли, исчезло. Вертолетам быть еще рано.

Вторая половина улицы, еще не пройденная, также была пуста. Есенков поднялся и с маху, будто гимнаст, одолел дувал, «виноватую» ногу поджал повыше, чтобы опять не зацепить, – приземлился беззвучно. Сзади также легко приземлялся «пинцет», дохнул жарко в шею. Есенков тенью заскользил вдоль стены. Крыгин такой же бестелесной тенью – следом.

В это время и щелкнул выстрел – сухой, зажатый жарой, нестрашный, словно бы пастух полоснул концом витого кнута по земле. Крыгин, охнув, птицей пролетел по воздуху, обогнал сержанта и, раскинув руки в стороны, молча повалился на землю – пуля попала ему в голову, в череп, голова мгновенно разбухла, превращаясь в закисший арбуз, в ней что-то с треском лопнуло, заскрипело, смешалось – Крыгин даже не дернулся, он умер раньше, чем упал на землю. Есенков, не задерживаясь, промахнул дальше – бил снайпер, а эта опасно, пока он передернет затвор, надо успеть перескочить через дувал. Есенков успел. За дувалом упал на землю. Во дворе, в котором он очутился, лежали три, ничего не подозревающие овцы – к стрельбе они привыкли, на грохот никак не реагировали, а вот на человека среагировали по-собачьи шально, взметнулись вверх и сходу врезались в дальний угол дувала.

Дверь в дом была закрыта, рядом стояла арба. Есенков стремительно – сейчас важны были не минуты, важны были секунды, краткие миги, любые малые крупицы времени, развернул арбу, подпер ею дверь – сержанту важно было подстраховать спину: если в доме есть душки и они постараются взять его сзади, он ничем не сумеет помочь своим ребятам, ему тогда, дай бог, самому отбиться, если же нет – тогда все будет тип-топ.

Пусть арба постоит у двери, пока будет идти бой. Как сказал однажды хрен моржовый Спирин, будь он неладен: «Лучше перебдеть, чем недобдеть».

Есенков вжался в стык дувала, там, где глиняная стена под углом смыкалась с домом – если бы была возможность сейчас самому в глину обратиться, он обратился бы. Сверху Есенкова прикрывал короткий глиняный навес. Это хорошо, поскольку стали понятны три вещи: первая – бил снайпер, что Есенков определил сразу, вторая – сидит этот гад на крыше, улица у него как на ладони, хотя одна штука странная – Крыгин вместо того, чтобы надломиться и упасть назад, пролетел вперед, пуля должна была отбросить его, но не отбросила – такое впечатление, что били сзади; уж не два ли стрелка орудуют. Но в Крыгина стреляли спереди, пуля попала ему в лицо. И третье – стреляет этот гад из карабина, не из винтовки, не из «бура», а из карабина, что, в общем-то, несколько сдвигает суть вещей: у карабина плечо меньше, чем у винтовки, ствол короче. Раз ствол короче, то короче полет и пули. Значит, можно будет попытаться достать его автоматом.

Есенков выглянул. Улица была пуста – ребята зажались в