Стефан Гейм - «Крестоносцы» войны Страница 54

Комната оказалась еще хуже, чем он мог себе представить по ее словам, — в третьеразрядной гостинице, обставленная мебелью, уже не пригодной для заведения второго разряда.

И все же кое-какие черточки словно хотели искупить неприглядное прошлое этой комнаты и напомнить о том, что нынешняя хозяйка считает ее своим домом. На шатком крашеном комоде, сохранившем отпечатки множества рук, стоял стакан с цветами — едва раскрывшиеся бутоны белых, красных и чайных роз. Между двумя литографиями религиозного содержания — от пыли, осевшей на стекло и потрескавшиеся золоченые рамы, их дешевая безвкусица не так бросалась в глаза, — висела хорошая репродукция с картины Ренуара, на которую Тереза сейчас же указала, как на свою собственность. Но эти черточки не могли сгладить впечатления бедности, ядовитым запахом которой тянуло от выцветших, рваных обоев и жалких остатков коврика у кровати.

Иетс решил, что оставит ей денег; она сильно нуждается, а он уж сумеет сделать так, чтобы не оскорбить ее.

Он снял китель, повесил его на стул и помог ей снять жакет. Она казалась растерянной и смущенной.

— Ну что, не очень плохо? — спросила она.

— Я бывал во многих комнатах хуже этой, — ответил он с улыбкой, чтобы ободрить ее.

— У меня и книги есть, — сказала она, — только немного. Я почти все свои вещи распродала. Сейчас все так дорого…

Иетсу не улыбалось поддерживать разговор на тему об экономических затруднениях Франции. Он чувствовал, что должен тактично и тонко взять на себя инициативу.

Он положил руки на плечи Терезе и посмотрел ей в глаза. Едва заметно, словно против воли, она подвинулась ближе к нему. Тогда он обнял ее.

И вдруг с потрясающей ясностью она опять все вспомнила. Если бы только он заговорил, сказал бы слово, чтобы разбить это наваждение, как камень разбивает отражение в воде. Но он молчал, и в ней что-то увяло, словно разом засох и свернулся большой зеленый лист.

Она сказала едва слышно:

— Я не могу.

— Но что случилось, родная, почему?…

Она отстранилась от него.

Он замолчал, посмотрел на нее в надежде понять, но ничего не понял…

Он улыбался озадаченно, но все еще терпеливо. А она видела перед собой Люмиса. И все больше удаляясь от Иетса, она в то же время думала: это ужасно, я люблю его, и он никогда мне не простит.

Она знала, что стоит ей выговориться, во всем признаться Иетсу, — и призрак Люмиса исчезнет, может быть, навсегда. Но как рассказать о своем позоре?

Иетс закурил и дал ей сигарету.

— Это просто настроение, — сказал он, — это пройдет.

Она со вздохом покачала головой.

— Не думаю…

Он решительно повернулся к ней.

— Ну, не будем больше ребячиться, Тереза. Мы же нравимся друг другу. Нам было бы так хорошо. Я не знаю, какая мысль не дает вам покоя, но все равно, я не хочу, чтобы что-то встало между нами.

— Бедненький, — сказала она.

— Бедненький, — передразнил он ее.

Она отвернулась и стала смотреть на тщательно спущенную штору затемнения, покрытую фантастическими узорами от времени и дождя.

Он загасил сигарету. Пепельница, когда-то расколовшаяся на четыре куска, была аккуратно склеена.

— Прощайте, Тереза, — сказал он.

Она сжала ему руку.

— Я вас никогда не забуду, — сказала она. — Поцелуйте меня на прощание.

Он поцеловал ее, погладил по голове.

— Я хочу поблагодарить вас, — сказал он. — Без вас мне было бы здесь очень тоскливо. Но теперь мне пора уходить.

Он вышел и неслышно прикрыл за собою дверь. Она сидела неподвижно, чувствуя, что боль, сушившая ей душу, исчезла. Вместо нее было тихое, мягкое чувство, — такое чувство она испытала однажды летом, сидя в маленькой лодке на спокойном пруду, опустив кончики пальцев в воду. Она знала, что Люмис ушел и никогда не вернется, никогда больше не будет ее мучить. Она знала, что пришло исцеление и что исцелил ее Иетс.

Ей было очень хорошо.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

ИМПРОВИЗАЦИЯ НА ЗНАКОМУЮ ТЕМУ

1

Бывает, что прошлое врывается в настоящее с необычайной силой. Словно чьи-то руки крепко сжимают тебе череп. Немые свидетели через много лет после смерти обретают дар речи, и голос их звучит так громко, что смолкают шутки и смех, песни и разговоры.

Солдаты из роты Троя, и притом не только самые впечатлительные и серьезные, чувствовали это, когда наступали в районе Вердена. Настроение их породил не только памятник павшим воинам, видный со всех окрестных высот, — огромный каменный солдат, сложивший руки на рукоятке меча, и не только бесконечные ровные ряды крестов, которыми щетинились холмы.

Больше всего поразили солдат окопы, которые все еще уродовали землю. Правда, острые края их обсыпались и поросли травой, но и трех десятков лет оказалось недостаточно, чтобы сравнять их с землей, уничтожить след сотен тысяч людей, истекших кровью в этой бессмысленной, ничего не доказавшей бойне.

Солдаты Троя знали о Вердене очень мало. В год верденских боев большинства из них еще не было на свете. Они слышали об этих событиях в школе или от отцов и дядей, в свое время читавших газетные заголовки, где упоминалось о продвижении на столько-то ярдов и мелькали чудные названия фортов и деревень. Теперь эти чудные названия снова появились на картах. Оказывается, все это действительно существовало, вплоть до неубранных развалин, казавшихся солдатам очень маленькими по сравнению с новыми развалинами, которые они видели и в которые сами обращали города.

В Нормандии и в Северной Франции армия продвигалась по нетронутой земле, на которой веками никто не воевал. Теперь же приходилось идти по таким печальным местам…

А в воздухе уже чувствовалась осень. Прошедшая ночь выдалась совсем холодная. Они, правда, продолжали наступать, но конец войны, казалось, отодвигался все дальше. «К рождеству будем дома!» Как бы не так. Солдаты вспоминали, как они после Авранша мчались по дороге на Париж. Куда девались их уверенность, их надежды? Осталось одно — шагать и шагать вперед.

Они шли среди полей, невозделанных с тех пор, как их пахали снаряды прошлой войны. Моросил дождь, липкой пылью оседая на руках и на лицах. Винтовки, повернутые дулом вниз, стали тяжелее, с мокрых касок по каплям стекала вода.

Город остался в стороне от их пути; в его окружении они не участвовали. Где-то восточнее Вердена они остановились на ночлег. Трой обошел свои взводы. Он заметил, как молчаливы солдаты, и это ему не нравилось; он по себе знал, чем заняты их мысли.

Он сказал:

— Я знаю, о чем вы думаете, потому что сам думаю о том же. Война, будь она проклята, конца ей не видно, а ради чего? Вон окопы остались с тысяча девятьсот шестнадцатого года, — за что в них погибали люди? И неужели через двадцать—тридцать лет по этим местам опять пройдут войска? Вот о чем вы все думаете.

Они смотрели на него — Саймон и Уотлингер, Черелли, Трауб, Шийл и сержант Лестер. Выражение у них было не напряженное, а выжидательное и чуть скептическое. Трой подумал, как они стали похожи друг на друга, на всех лицах лежит отпечаток того, что вместе пережито.

— Готовых ответов у меня нет, — сказал Трой. — И думаю, что никто не мог бы вам ответить. Но возьмите нашу роту. Вот мы остановились на ночлег, и что мы сделали? Выставили часовых, значит, кое-кто из нас жертвует несколькими часами сна ради товарищей. Думаю, что после победы мы должны будем поступать точно так же. Сразу ничему не научишься, у одних это идет быстрее, у других медленнее. Вы постарайтесь чему-нибудь научиться, пока есть время. Война — хорошая школа.

— Разве? — сказал Шийл.

— Тише, — сказал Лестер, — капитан говорит.

— Нет, я кончил. — Трой сдвинул каску на затылок. Сейчас он выглядел моложе своих солдат.

На следующий день под вечер рота Троя подошла к группе строений, в которых, судя по слинявшим вывескам, когда-то помещались французские военные склады; более свежие приметы говорили о том, что здесь хозяйничали немцы. Некоторые из этих строений выгорели внутри и были полуразрушены, другие остались целы. При виде их солдаты оживились. Картина запустения не обманула их; они по опыту знали, что здесь пахнет добычей, сувенирами, — словом, будет чем поживиться.

Лейтенант Фулбрайт, невысокий, с низким лбом и широкими плечами футболиста, шел впереди первого взвода, готовый ко всяким неожиданностям. Фулбрайт поступил в роту уже после Нормандии и не любил рисковать; но, оглядев здания, он мысленно согласился с мнением солдат: немцы ушли, захватив с собой все, что можно, а остальное пытались уничтожить, но не успели.

Людей не было видно; только из одного здания появились несколько французов в огромных меховых шапках, в куртках и штанах на меху и в меховых шубах. Они глупо улыбались, попробовали выклянчить курева и исчезли, как только Фулбрайт крикнул: