Канта Ибрагимов - Прошедшие войны Страница 55

После первого возвращения домой, хотела дома остаться, плакала, умоляла родных — не помогло. Погнали строптивую дочь обратно в горы. Когда Цанка в первый раз побил Дихант и прибежала она домой, братья меж собой удивлялись, как их зять до сих пор терпел без рукоприкладства. Во время холеры приехали проведать сестру — так она, не говоря ни слова свекрови, бросив больного мужа, объяснив всем, что оберегает плод, поехала на два месяца домой. Вновь мечтала остаться, но отец и слышать не хотел. Отправил дочь обратно.

Однако больше всего Дихант раздражал ее муж. Мечтала она всю свою долгую девственность о богатом, большом, важном, холеном супруге, а получила — худого юнца, вечно воняющего скотиной, сеном, потом. Не могла она терпеть его собачьи ласки, а когда он стал отворачиваться от нее во сне, приняла это с облегчением.

Вместе с тем делала она попытки обустроить свою жизнь более комфортно. Несколько раз намекала, а потом и прямо говорила, что можно было бы купить дом на равнине, а лучше в Грозном, но Цанка все пропускал мимо ушей, будто не слышал. Свою беременность восприняла как трагедию, поняла, что на всю жизнь привязала себя к этому неотесанному дикарю, к этим убогим хибарам, к этим вечно работающим темным людям.

Будучи брюхатой, совсем обнаглела. Ссылаясь на свое плохое состояние, просила Келику убрать постель, постирать Цанкины вещи, прибрать стол и все остальное.

Совсем Дихант обнаглела, на рожон лезла, мечтала, что после рождения ребенка, спекулируя на их будущем, сможет заставить мужа уехать отсюда. Каждый день проходил в помыслах и делах по обузданию Цанка, стремилась подогнать его под себя, обезличить, превратить в тряпку.

Весть о неверности Цанка восприняла как вызов, как угрозу всем ее планам. Поэтому хотела побить незаконнорожденную любовницу, повалять ее в грязи, чтобы и другим было неповадно, а заодно замарать и опозорить своего мужа, публично пристыдить его и унизить. Шла она к мельнице вместе с соседкой — дурой, и даже радовалась — это был верный шанс — крупный шаг, по реализации ее скрытых замыслов. Однако подлая дочь Хазы поломала все, не подыграла ей, не дала возможности разрастись скандалу; наоборот — Дихант обвалялась в грязи, а Кесирт просто бежала.

Думала Дихант, что уличив мужа в измене, сможет она открыто козырять этим, попрекать его будет, позорить, уму-разуму учить, однако и здесь вышло все наоборот — избил ее Цанка до полусмерти, совсем другим стал, отчужденным. А потом и вовсе хребет поломал — взял да женился.

Как тяжело переживала это Дихант! Думала, не вынесет такого позора и несчастья! Но появилась ревность, оскорбленная честь требовала реванша и возмездия.

Неожиданно для себя поняла, что по ночам грустит она по мужу, что одиноко стало ей без него, без его запаха, грубости и прямоты. К тому же проснулся в ней материнский инстинкт, ожидала ребенка.

Вопреки всеобщему мнению на сей раз домой не побежала, более того, стала повнимательнее со свекровью и золовкой. Это вызвало у Табарк глубокое сочувствие — ходила она к Цанке и требовала, чтобы он по-мусульманским законам делил свое время между женами пополам. Так не получалось — вместе с тем через три ночи на четвертую он обязательно проводил вместе с Дихант. Вначале августа стал Цанка отцом. Родилась сразу двойня — мальчик и девочка. Косум первым из мужчин видел детей, он и назвал их — Дакани и Кутани.

Первый месяц Цанка боялся смотреть на детей, даже избегал их плача и вида, а потом стали все больше и больше привлекать его эти маленькие существа, стали тянуть к себе с необъяснимой силой. Дихант все это видела, в душе радовалась, сама тоже изменилась, стала к мужу внешне внимательней, любезней. А по ночам совсем другой стала. Раньше лежала как бревно, ласками мужа брезговала, никакой страсти и любви не испытывала. После родов все изменилось — сама стала приставать, требовать нежности, ласки, разнообразия — истязала себя и половинчатого мужа до изнеможения, пыталась до утра высосать из него все соки. Отпускала к другой жене в черных синяках.

Однако все это было с надрывом, без души, без опьяняющей страсти. Видел Цанка, как искала его по ночам Дихант, а глаза ее не блестели страстью, были изучающими, даже отстраненными, а порой надменно смеющимися.

— Как тебя эта сучка ласкает? — могла спросить в любое, даже в самое неподходящее время. — Да, опыт у нее большой, повидала она мужчин… Недаром все село говорит, что до утра она тебе спать не дает, еще требует… Небось большие потребности у ней в мужчинах, необъятные.

А в другой раз кричала:

— Оторвать бы это все — посмотрела бы я, нужен ты ей или нет?

Утром, когда Цанка уходил, говорила:

— Иди, иди побыстрее, а то может уже с другим гуляет.

… Кесирт тоже ревновала мужа, хотя и пыталась это скрывать. С отчаянием желала родить от Цанка ребенка. Ходила к знахарям, скрыто пила какие-то травы, снадобья.

Как-то ночью не выдержала, спросила:

— А там ты тоже такой же нежный, так же и ее ласкаешь? Обиделся Цанка, ничего не ответил, только отвернулся; вся охота пропала.

На утро, когда пил чай, подошла к нему Кесирт, засунула руку в его курчавые волосы, погладила, прижала его голову к своей сильной груди.

— Прости меня, Цанка, прости, — шептала она сквозь слезы. — Дура я, дура… Что ни сделаешь, приму и пойму… Прости меня…

Улыбнулся Цанка, обнял Кесирт за талию, посадил на колено. целовал, после на руках понес к нарам…

И все-таки ни дети, ни пробудившаяся в Дихант страсть, ни ее упреки и сцены ревности не могли затмить его любовь к Кесирт. Чувствовал он себя с ней уверенно, надежно. Знал и чувствовал, что если Дихант в случае чего в лучшем случае спрячется за его спину, а может и вовсе убежит, то Кесирт, напротив, грудью встанет рядом, а скорее всего — даже впереди него.

Всюду сопровождала его Кесирт, в лес по дрова вместе ездили. на пахоту вместе, покос вместе, посев вместе. Работала она наравне с ним, даже больше. А в обед, когда он в поле спал, сидела рядом, мух и разных мошек отгоняла. В жару в поле воду из бутылки лишний раз не пила — для мужа берегла, в еде лучший кусок для него откладывала. А какую одежду она ему сшила и связала. Целый день возилась в делах и заботах, двор Авраби наполнился живностью, а сама старуха не могла нарадоваться. Кормила одинокую женщину Кесирт, как родную, белье ее стирала, каждую неделю купала. Про себя тоже не забывала. Днем и ночью преследовала ее мысль, что она старше Цанка, что постареет скоро. Следила за собой строго, фигуру берегла, лицо от солнца прятала, разные кремы использовала и никогда не забывала рецепта ведьмы Бикажу — где бы ни росли женские волосы — они должны пахнуть, а не вонять.

Сам Цанка преобразился — вальяжным стал, повзрослел. Как раньше по пустякам не вскипал, во всем с Кесирт советовался, делился впечатлениями. Она его от всего огораживала, успокаивала, берегла. Каждый вечер перед сном купала, как ребенка, спать укладывала, а потом, приведя себя в порядок. по-кошачьи, незаметно ложилась рядом с засыпающим мужем, никогда не приставала, не навязывалась, просто мягко гладила, как бы убаюкивая, а он наоборот вставал…, и тогда ублажала она его до взаимного искушения… А после, когда он засыпал в беспамятстве, поправляла на нем одеяло, любовалась в темноте его острым профилем, слышала ровное безмятежное дыхание, с любовью гладила вьющиеся кудри… Знала, что рядом — единственная в мире опора и надежда. Тихо плакала, как бы боясь потерять, осторожно обнимала во сне…

И все-таки не уберегла.

. . . . . . . . . . . . . .

В это время в Шалинском ГПУ появилась новая карточка: Арачаев Цанка — уроженец с. Дуц-Хоте, 1905 г.р., отец — Арачаев Алдум — бывший староста Дуц-Хоте, арестован в 1924 г., в 1925 году расстрелян в Грозном за антисоветскую агитацию и саботаж. Дядя — Арачаев Баки-Хаджи — кулак, духовный лидер, незаконно занимается религиозным обучением детей (см. Арачаев Баки-Хаджи).

Арачаев Ц.А. - религиозен, малограмотен, неоднократно публично высказывался против Советской власти.

Имеет две жены.

Зимой 1928-29 года план по сбору налогов ревком Дуц-Хоте не выполнил. Атеистический клуб не функционировал, комитет бедноты отсутствовал. Вновь, как и год назад, прибыл карательный батальон. Обобрали всех, даже на еду ничего не оставили.

В ту же зиму освободили от занимаемых должностей всех руководителей района, начиная от начальника милиции Истамулова Шиты вплоть до секретаря ревкома маленького села Дуц-Хоте — Арачаева Кросума. Новое руководство не избирали как прежде на общем собрании, а назначали в районе. Секретарем Дуц-Хоте был назначен Тутушев Харон — давний враг семьи Арачаевых.

Весной 1929 года в селение Дуц-Хоте не засеяли ни одной десятины земли — нечем было сеять. Вся живность была поголовно описана, до сдачи годовых налогов, о возможности потребления мяса и думать было тяжело. Если вдруг скотина умирала по болезни или еще по каким-либо причинам, необходимо было представить акт ревкома, подтверждающий данный случай, и под ним двух соседей-свидетелей. Чтобы исключить сговор, все чеченские селения были разбиты на "десятидворки", находившиеся под наблюдением секретных агентов. Эту агентуру обычно выбирали из людей пришлых, не имеющих корней. Все эти доносчики пользовались определенными льготами и привилегиями. Известны случаи, когда агентами спецслужб становились по семейной традиции, и добровольно вербовались части одной фамилии, из поколения в поколение, до сегодняшних дней…