Илья Маркин - Впереди — Днепр! Страница 55

После собрания он вместе с Марфой пошел в балку, выбрал новое место для медпункта, разметил просторный котлован и приказал командиру шестой роты в две ночи построить землянку. Степовых ничем не выразила ни своего довольства, ни одобрения. Она только по-прежнему басистым голосом, словно невзначай, сказала:

— Хорошо бы досок достать, товарищ капитан, или фанеры. Стены и потолок обшить, а мы бы их побелили. Известь я в селе видела — целая куча.

— Ладно, попробуем достать, — ответил Бондарь, хорошо зная, что доски и фанеру в условиях фронта достать почти невозможно.

Поветкин не знал всей этой истории и смущение могучей санинструкторши принял за обычную скромность.

— Мне кажется, Ирина Петровна, — сказал Поветкин, чтобы ободрить Степовых, — санитарное состояние вообще во втором батальоне лучше, чем в других.

— Да, да, — с готовностью подтвердила Ирина, — и заболеваний у них меньше, и…

Она запнулась, почувствовав на себе взгляд Поветкина, и резко закончила:

— И солдаты на питание не жалуются.

— Ой, Ирина Петровна, — воскликнула Степовых, — какой там не жалуются. Вторую неделю все гречка да гречка без конца. Хоть бы раз картошку сварили, истосковались все по ней.

— Плохо с картошкой, — хмуро проговорил Поветкин. — На месте ничего нет, а подвезти очень трудно — дороги развезло, мосты не восстановлены. Но скоро будет картошка. Машины в Курск ушли, на днях подвезут.

— И белье солдатам полмесяца не меняли, — настойчиво продолжала Степовых.

— Почему? — резко обернулся Поветкин к Бондарю.

И этот поворот и стремительный вопрос Поветкина удивительно напомнили Ирине Андрея Бочарова.

— Стирать нельзя, дожди, сушить негде, — не глядя на Степовых, ответил Бондарь.

— В село пошлите, в хатах организуйте стирку и сушку белья, — все так же строго и отрывисто сказал Поветкин.

— Все дома заняты, ни одного свободного.

— Найдите! — отрубил Поветкин. — Нянек нет, и на дядю не надейтесь. Еще что плохо в санитарном отношении? — повернулся он к Степовых.

— Воду для питья многие из ручья берут, прямо хоть часовым на берегу стой.

«Вот въедливая, — подумала Ирина о Степовых. — Капитан и так сгорает от стыда перед Поветкиным, а она режет и режет».

— Запретить! Категорически! — уже совсем сердито приказал Поветкин. — За каждое нарушение наказывать. Есть же прекрасные колодцы.

— Слушаюсь! Будет запрещено! — густо покраснев, ответил Бондарь.

— И еще, товарищ майор, — не унималась Степовых, — чаю солдатам, побольше горячего чаю. Холодно, сыро, особенно ночью. Тем, кто работает, — хорошо, а вот дежурные в расчетах и наблюдатели замерзают, и согреться нечем.

— Я уже приказал, — опередил Поветкина Бондарь. — Горячий чай будет круглые сутки.

— Время-то как летит, — взглянув на часы, воскликнул Поветкин, — уже вечер. Спасибо за оборудование, за порядок. В таком состоянии и всегда держите, — пожал он руку Степовых, потом Вали и задержался перед Ириной. В его лице опять было какое-то особенное выражение, совсем не такое, как при разговоре с другими. Он несколько секунд помедлил, потом легонько сжал пальцы Ирины и, тут же отпустив, поспешно вышел из землянки. И вновь в его лице, в движениях, в пожатии руки Ирина увидела Андрея Бочарова. Что-то больное и сладкое шевельнулось в ее груди. Она совсем вяло попрощалась с Бондарем, вопреки рассудку радуясь нахлынувшим чувствам к Андрею. Только, когда за Бондарем резко хлопнула дверь, она опомнилась и с раздражением, с досадой мысленно повторила:

«Все кончено, все кончено! И никаких мыслей об Андрее, никаких чувств. Только работа, только дела, и ничего личного!»

— Ну что же, — с напускной бодростью сказала она, — мне тоже пора.

— Что вы, Ирина Петровна, посидите хоть полчасика, — с чисто женской приветливостью, дохнувшей на Ирину домашним теплом, сказала Степовых. — Вы же у нас так редко бываете.

— Посидите, Ирина Петровна, посидите, — по-детски умоляюще присоединилась к ней Валя. — Я сейчас за чаем сбегаю, у меня варенье есть, мамино еще, берегу от самого дома.

— Правильно, Валя, — поддержала Степовых и начальнически скомандовала:

— Пулей на кухню!

Пока Валя бегала за кипятком, а Степовых зажигала неизвестно где раздобытую настоящую керосиновую лампу с целым стеклом и голубеньким абажуром, Ирина переживала странное чувство раздвоенности. Она всеми силами противилась возвращению мыслей об Андрее и в то же время, думая о нем, чувствовала несломимую ее волей радость.

— Как вольготно, когда тихо на фронте, — мечтательно говорила Степовых, — особенно по вечерам. Сидишь в полумраке, задумаешься, и все, что было в мыслях, проплывает. Хорошо станет так, легко на душе и даже радостно. Только хорошее вспоминается почему-то в такие минуты.

— У вас есть семья? — тихо спросила Ирина.

— Дочурка и мать. Дочь у меня расчудесная. Четырнадцать миновало, теперь уже невестится, небось.

Степовых присела к столу, подперла ладонью щеку и, глядя затуманенными глазами на огонек лампы, словно и рассуждениях сама с собой, вполголоса продолжала:

— В ее годы я тоже заневестилась. Помню вот так же весной, когда еще почки не проклюнулись, встретила я Ваню и почему-то вздрогнула вся, затрепетала. Чудо просто какое-то. И бегали вместе, и учились, и дрались частенько — все было ничего. А тут враз как-то глянула и — сама не своя. И смотреть стыдно, и оторваться не могу. А он хоть и озорной был и отчаюга неуемный, но чувствительный, душевный. Годов через пять признался, что и у него в эту самую минуту дрогнуло сердечко. Видно, сама судьба нас свела. Раскрылись наши душеньки да и не разъединялись больше.

— А где же он теперь? — спросила Ирина и, поняв, что поступила бестактно, пожалела об этом.

Степовых поправила свои пепельные волосы, с едва заметной дрожью в голосе проговорила:

— Четырнадцать годков минуло, как нет его. Ровно столько, сколько моей Маришке. Кулаки застрелили.

Она судорожно передохнула и задумалась.

— И вы с тех пор так и живете одни? — шепотом спросила Ирина.

— Одна, — бесстрастно ответила Степовых и, чему-то улыбнувшись, продолжала:

— Были, конечно, ухажеры всякие, увивались, обхаживали, сватов, наверное, раз двадцать засылали. А я, как вспомню Ванюшу, — глаза ее вновь затуманились, — как вспомню, и видеть никого не могу. Не скрою: лихо частенько бывало. Жизнь-то, она своего требует. А я здоровая, могутная… Не одну подушку зубами изгрызла… Особенно весной. Но, — застенчиво улыбнулась она, сгоняя морщины, — переборола себя, выдюжила, свою гордость незапятнанной пронесла. Мы же сибиряки, гордые, я — сибирячка исконная. Ох, а сколько всяких цеплялось. И так тебя обхаживают и этак, кто улещивает, умасливает, а кто дуриком, силой, напролом. Ну, одних я словами отваживала, а других — вот, — потрясла она своими по-мужски огромными кулаками, — хвачу и…

Она звонко рассмеялась и, вновь собрав морщины на лбу, строго сказала:

— А как же иначе? Только пойди по этой вихлявой дорожке — враз голову сломишь.

«А я и по дорожке вихлявой не ходила, а голову, кажется, сломала», — впервые с отчаянием подумала Ирина.

Где-то совсем недалеко несколько раз глухо хлопнуло, потом разом, взахлеб, также глухо, наперебой застучали пулеметы.

— Что это? — насторожилась Ирина.

— Да куда же Валька провалилась? — суетливо вскочила Степовых. — Вот дуреха несчастная.

Она хотела было выйти из землянки, но земля вздрогнула и с треском распахнулась дверь. Тупые, глухие удары следовали один за другим. Лампа на столе дрожала, и по белым стенам плясали бесформенные тени.

— Валька, да где же ты была? — бросилась Степовых к влетевшей в землянку санитарке.

— Ой, что творится, что творится, — с детской отчаянностью кричала та. — Сначала бах, бах, потом ракеты одна за другой. Светло, как днем. И пулеметы как застучат, как застучат, сплошной вой.

По тому, как все чаще и резче вздрагивала земля, Ирина понимала, что бой разгорается и нарастает. Она хотела было выйти и бежать на свой медицинский пункт, но дверь распахнулась, и в землянку двое солдат внесли на плащ-палатке раненого.

— Доктора, скорее доктора, — дико, с хрипом вопил раненый. — Да скорее же, доктор! Ой, нога моя, нога, совсем нету ноги. Где же, где доктор?

— Здесь я, здесь, — склоняясь к нему, с привычной мягкостью сказала Ирина и рукой приказала солдатам положить раненого на топчан.

Валя хотела броситься помогать, но дикие вопли раненого ошеломили ее. Она прижалась к стене, с ужасом глядя, как Ирина вымыв и вытерев руки, с помощью Степовых что-то делала с еще отчаяннее кричавшим раненым. Она не слышала ни грохота над головой, ни стука дрожавшей от взрывов двери, ни того, о чем говорили Ирина и Степовых. Все ее сознание задавил этот отчаянный, нечеловеческий вопль.