Здесь, под небом чужим - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 55

Днестр оставлял впечатление удивительное – могучее течение, опасные глубокие заводи с огромными рыбинами, поросшие сочной средневековой зеленью берега… Словно бы впрямь дело происходило в Средние века. Махно с перевязанной головой был мрачен. Говорил он с трудом, сильно шепелявил.

Прощаясь с группой, которая уходила к деревне Каменке, чтобы затеять там отвлекающий бой, батька проговорил с плохо скрываемой горечью:

– И когда только народ поймет, что большевики – не те люди, которые должны находиться у власти? – Батька зашипел, как змей, и осуждающе покачал головой. – Но придет время – и люди поймут это и встанут на борьбу с большевиками… Хотя будет поздно. – Батька замолчал, с трудом пошевелил губами и повернулся к Задову: – Лева, какое сегодня число?

– Двадцать седьмое августа…

Двадцать седьмое августа 1921 года – вот день, когда Махно навсегда покинул родную землю.

Группа, которая должна была инсценировать бой, попрощалась с батькой. У многих на глазах заблестели слезы. Батька и сам, не оправившийся от неудобного ранения, готов был заплакать. Всякие проводы, как и прощания, – это слезы. Долгие проводы, как и долгие прощания, – это лишняя мокрота. Слез батька не любил и устало махнул рукой:

– Все!

Отвлекающая группа ускакала к деревне затевать бой, а Лева Задов, развернув красное знамя, – сделал это так, чтобы стяг было видно издали, неспешно двинулся берегом реки к пограничной заставе.

Вскоре навстречу ему выехали пограничники. Командир погранцовский – молодой, нарядный, в новенькой гимнастерке, перетянутый кавалерийскими ремнями, прокричал издали:

– Кто такие?

– На вашем участке должна появиться банда махновцев, – не задумываясь, ответил Задов, – будет прорываться, поскольку рассчитывает уйти за рубеж. Мы присланы к вам на подмогу.

– Добро! – обрадовался пограничник. – Желание помочь мы только приветствуем!

Когда конники сблизились, доверчивый погранцовский командир был срезан выстрелом в упор, остальные пограничники подняли руки.

– Так-то лучше… – сказал им Лева Задов, которому не хотелось проливать лишнюю кровь. Устал он от нее. И другие устали. Очень.

На заставе, естественно, имелись лодки. Лева Задов велел вытолкнуть на воду одну, самую большую, усадил в нее несколько человек и сказал старшему – постаревшему, похудевшему, с седой щетиной на щеках Серегину:

– Переправлять батьку первым я опасаюсь – вдруг румыны откроют стрельбу?

Серегин вздохнул:

– Все может быть.

– Поэтому отправляйтесь на тот берег и, если все будет в порядке, дайте нам сигнал. Договорились?

Согласно кивнув, Серегин подал команду выгребать на середину Днестра – очень важно было загодя засветиться перед румынскими пограничниками. Иначе ведь те, дурные и заполошные, действительно могут открыть стрельбу. Тем более что их явно насторожила отчаянная пальба – целое побоище, затеянное отвлекающей группой.

Румынский берег молчал. Он будто бы обезлюдел – никого, ничего, ни одного человека, – ни один куст не шелохнется…

Ждать пришлось недолго, хотя Леве Задову показалось, что долго, лицо у него напряглось, побурело, глаза сделались маленькими, жесткими…

Наконец лодка выплыла на середину заводи, сидевший в ней Серегин приподнялся на скамейке и махнул платком. Румыны были готовы принять беженцев. Лева Задов – на что уж железный, закаленный – и тот захлюпал носом: вот он, самый печальный в жизни момент. Печальнее может быть только смерть.

Батька тоже напрягся лицом, на бинтах появилась кровь – маленькое яркое пятнышко стремительно растеклось по серой, плохо выстиранной холстине.

– Ну вот и все… – пробормотал он с трудом.

Лева Задов, расстроенный, засуетился – это было непохоже на него совершенно, – стал распределять седоков в лодке. В одну лодку оставшиеся не вмещались, поэтому Задов решил плыть на двух.

Напоследок он снял с пальца перстень, задумчиво глянул на него. Уходили махновцы за кордон налегке – ни золота, ни денег, ни дорогих камней – ничего, словом. Все, что батька навоевал, захватил, оставалось здесь, на этой земле – у крестьян, которых он любил и которые в конце концов предали его. А Махно так им верил…

Батьку тем временем внесли в лодку, аккуратно положили. Около него пристроилась Галина Кузьменко.

– Галина Андреевна, на румынском берегу нас будут обыскивать, – сказал ей Лева Задов.

– Я знаю.

– Естественно, что будет мало-мальски ценное – отберут…

Кузьменко печально улыбнулась:

– Это же румыны. Они – хуже цыган, кидаются на все, что блестит. Как вороны.

– Одна надежда – не станут обыскивать именно вас – постесняются. Возьмите эту безделушку. – Он протянул ей перстень. – Она хоть особой ценности и не имеет, но все равно золото есть золото, камни есть камни, продав ее, некоторое время можно будет продержаться.

Кузьменко кивнула благодарно:

– Спасибо, Лева! – Глянула прощально на берег, который они оставляли, и глаза ее наполнились слезами, она зажато шмыгнула носом, отерла лицо рукавом кофты. – Эх, Нестор, Нестор…

Тот с трудом шевельнул ртом:

– Что?

– Интересно, что же нас ждет? Скитания, унижения, боль, холод, голод – что?

– Все, что ты перечислила, то и ждет, – прошепелявил Махно в ответ. Хоть и тяжело было батьке говорить, хотя и приходилось глотать слова и морщиться от боли, шепелявить и дергаться, он произнес эту фразу до конца, заключил ее горьким хрипом, выбившимся из-под бинтов: – Все это… Но все перечисленное ждет людей и на земле, которую мы оставляем. Здесь будет еще хуже.

Вот такое пророчество высказал батька двадцать седьмого августа 1921 года. И – словно бы накаркал… Как вещий ворон.

Лева Задов ногой оттолкнулся от берега и скомандовал гребцам, будто заправский моряк:

– Весла на воду!

Через несколько секунд лодки с беженцами покинули родную землю.

Прошли сутки. На заставу приехал сам Фрунзе. Долго стоял на берегу Днестра, смотрел на противоположную сторону. Был он хмур и сосредоточен, иногда у него дергалась правая щека, и тогда он доставал из кармана небольшую коробочку с порошками, вертел ее в пальцах, затем засовывал обратно в карман: порошки надо было запивать, а запивать было нечем. Фляжка, оставшаяся в машине, была пуста, из Днестра, по которому еще вчера плыли трупы, пить воду не будешь…

Командующий вздохнул, смахнул что-то с лица, будто паутину сбил.

Сел в машину. Некоторое время сидел молча, думал о чем-то своем, потом скомандовал адъютанту, сидевшему на переднем кожаном сиденье рядом с водителем:

– В ближайшее село, пожалуйста. Там, где есть телеграф.

С почты он отправил в Москву телеграмму, попросив поставить на ней гриф «Срочная»:

«Факт перехода в Бессарабию махновской банды установлен мною лично при посещении пограничного пункта. Фрунзе».

Часть третья. Чужое небо

На румынской территории батьку отделили от группы и вместе с Галиной Андреевной заперли в пустой и холодной, пахнущей мышами, сыростью, еще чем-то плесневелым, перележалым избе. У дверей поставили двух охранников с винтовками.

Галина расстелила на полу бурку, велела мужу:

– Ложись, полежи. Отдохни.

Тот, съежившийся, сухой, был похож на мальчишку, – время почти не брало его, как был батька мальчишкой, так мальчишкой и остался, – покачал головой удрученно:

– Лежать не хочется.

– Полежать тебе обязательно надо. Ты же весь израненный. Сплошь дыры.

Махно нехотя подчинился,