Вадим Очеретин - Я твой, Родина Страница 56

Николаю стало невтерпеж стоять перед дверями, и он вошел в зал, где отдыхали бойцы.

— Здорово, гвардия! — широко протянул он руки.

Бойцы ринулись навстречу, будто в зал ворвался ветер и понес всех к дверям.

— Лейтенант наш.

— Товарищ гвардии лейтенант.

— Ура!

Офицеры подхватили его на руки. Он отбивался.

— Стой, нога ранена.

Его бережно понесли и посадили в кресло.

Николай морщился от боли и смеялся.

— Так тебе и надо, — хохотал Никонов. — Не будешь сказку перебивать.

— Пускай перебивает!.. — Подошел сияющий Мирза Нуртазинов. — Товарищ гвардии лейтенант, разрешите доложить?..

— Мирза, дружище. Живой!

— Казахстан — степь, большой, как небо. Мое сердце — так же. Стреляй — не убьешь.

— А Перепелица?

— Раненый.

— Тяжело?

— Нет, не шибко. Будет здоров.

— А это кто там прячется? Бадяев? Ну-ка, иди сюда. Ты что, с гипсом?

— Поцарапало маленько, товарищ гвардии лейтенант.

— Рука перебита? Почему не в госпитале?

— Убежал. Берлин надо брать.

— Разве можно с таким ранением, — грозно начал Николай, но сразу переменил тон, когда Миша Бадяев насмешливо взглянул на его ногу, на палку. — И где ты сейчас?

— Кухню охраняю. У меня там трофейный пулемет установлен.

Вдоволь наговорившись с бойцами, Николай пошел с майором доложить начальству о себе. Палку забыл. Никонов, посмеиваясь, поглядывал на него сбоку и ждал, когда он вспомнит о ней. Николай же думал о том, как выросли молодые солдаты за последнее время. Два года назад они прибыли на фронт восемнадцатилетними юношами. Их лица примелькались было за долгие дни вместе. А теперь, после госпиталя, свежими глазами он увидел, что бойцы стали шире в груди, окрепли, возмужали. Ни дать, ни взять — богатыри.

Командир бригады медленно, внимательно осмотрел Николая с ног до головы.

— Сбежал? Какое тебе наказание дать за недисциплинированность? А?

— Готов ко всему, товарищ гвардии полковник.

Тот пытливо посмотрел в глаза.

— Плохо в госпитале?

— Нет, хорошо. Только скучно в безделье.

— Значит, не от трудностей сбежал? А? Ну-ка, пройдись строевым.

Николай, превозмогая боль в ноге, сделал несколько шагов.

— Так. Молодец. А бледный какой стал. Откормить надо. Завтракал? Нет? Садись с нами, сейчас сразу позавтракаем, пообедаем, поужинаем. Надо смочить дорожку, обмыть гусеницы. А, Василий Иванович?

— Доброе дело всегда запивают, — пробасил Никонов.

— Прошу к столу.

Принялись за еду. Молча пили вино. У всех настроение — хоть пляши, но в гвардии перед делом не принято произносить шумных тостов. Каждый подчеркнуто сдержан. Только крутые жесты и огонек в глазах все равно выдавали: видно, что люди через час, через два, помчатся в бой.

До Берлина оставалось совсем немного.

— Да, — вспомнил полковник. — Там нашу радистку не видел?

— Как же? Видел.

— Выздоравливает?

— Уже ходит.

— Не мог ты ее с собой захватить, а? Дозарезу нужен радист на бригадную рацию. Ранило вчера, и посадить некого.

— Мне сдается, товарищ полковник, — вставил Никонов, — что она не сегодня — завтра, будет здесь. Тут дело поставлено, — подмигнул он Николаю. — Правильно я говорю?

Николай опустил глаза в тарелку и пробурчал:

— Причем тут я?

— Первый раз слышу от него такую фразу, — смеялся Никонов.

Вбежал, запыхавшись и сияя во всю физиономию, Юрий Малков.

— Товарищ гвардии полковник, — почти закричал он. — Разрешите?..

— Обнимайся, обнимайся.

Юрий, сбрасывая шлем, ринулся к Николаю, и они начали мять друг друга.

— Колька, ч-чорт. Как соскучился я по тебе.

— Малков! Задушишь Погудина! — до слез хохотал полковник. — Вот дорвался, Малков! Ты с ума сошел…

Юрий отступил на шаг, держа Николая за плечи. Затем схватил его за голову, и притянув к себе, звонко чмокнул в губы.

— Погоди… Давай сядем… — Николай едва отдышался от объятий Юрия. — Впрочем, давай пойдем к твоей машине. Я давно на танке не сидел. Знаешь, как охота! Товарищ гвардии полковник, разрешите нам с Малковым идти?

— Куда это? Никуда. Сидите. Малков, садитесь.

— Я еще капитана Фомина не видел. Отпустите, — просил Николай.

— Иван Федосеевич сюда придет сейчас, — успокоил комбриг. — Я уже послал за ним. Расскажи-ка лучше, как это тебя ранило в последний раз.

Николай коротко рассказал о памятном бое в лесу, когда у головного танка разведки порвалась гусеничная лента.

Потом за командиром бригады пришли от генерала, который приехал отдать распоряжения. Полковник наказал никому не расходиться и отправился с майором Никоновым. В дверях им встретился капитан Фомин. Комбриг велел и ему подождать.

Иван Федосеевич не удивился, встретив Николая.

— Ага, ты уже здесь? А говорили — тяжелое ранение…

Николая так и подмывало броситься Ивану Федосеевичу на шею. Но он только старательно вытянулся и строго по-военному приветствовал капитана. Иван Федосеевич посмотрел ласковыми глазами и угадал его желание.

— Ну, дай я тебя обниму.

Юрий, сияющий, стоял в стороне. Он снял шлем и потрясал им над головой.

— Вот теперь дадим копоти!

Николай высвободился из крепких рук капитана и проковылял к дивану, увлекая за собой Юрия.

— Рассказывай, как дела. Когда «Красное Знамя» получил?

Иван Федосеевич, садясь за стол и раскладывая свои бумаги, отрекомендовал:

— Не шути с ним. Он отличился здорово. Показал настоящий танковый характер. Один за весь экипаж в бою орудовал. Ситникова и Пименова ранило. Он сам сел за рычаги, привез их в медсанвзвод и снова в бой поехал. Сам машину вел, сам из орудия стрелял. Генерал как узнал, так сразу орден и вручил.

— Да ну? Генерал?

В комнате, где прежде, очевидно, была столовая многочисленной семьи, становилось душно, накурено. Вошла пожилая хозяйка — полная бледная женщина с подпухшими измученными глазами. Робким голосом, стоя на пороге, она что-то сказала. Николай подтолкнул Юрия.

— Окно открыть просит. Да, да, пожалуйста, откройте, — сказал по-немецки.

Женщина медленно прошла через комнату. Юрий поднялся, чтобы помочь ей.

— Это чьи портреты висят на стенах? — поинтересовался Николай. — Спроси-ка, я чего-то не могу такую фразу соорудить.

Юрий перевел. Женщина, — казалось вот-вот расплачется, — рассказала о шести сыновьях и о муже-враче, которые погибли. Она каждый раз вздрагивала, когда Николай что-нибудь переспрашивал или вставлял свои замечания.

— Вот вам пожалуйста — один погиб во Франции, трое в России, двое на Балканах, один у себя в Германии, — повторил Николай и спросил по-немецки: — А за что они погибли?

— За фюрера, — смиренно ответила женщина.

Юрий несколько раз порывался что-то сказать и, наконец, спросил:

— Ну, а что дальше? Как жить дальше будете?

— Гитлер капут, — как заученное, произнесла она.

— Оставьте ее, — сказал Иван Федосеевич. — Не знает еще она, как жить будет.

— Конечно! — подтвердил Николай. — Попробуй-ка проживи под фашизмом двенадцать лет — голова соображать перестанет.

Женщина поклонилась и вышла.

— А вообще интересно, — продолжал Николай. Ему после долгих размышлений в госпитале хотелось порассуждать. — Мы ведь сколько городов ни занимали, жителей почти не видели. Прячутся. А как только вылезать начнут, мы дальше едем. Вот пехоте нашей интереснее. Ну, ладно. Кончим войну — разберемся. Обязательно разберемся. Расскажи-ка лучше, Юрий, как тебе генерал награду вручал. Он разговаривал с тобой?

— Конечно, — произнес Юрий тоном, не допускавшим возражения. — Вручил он мне орден и сразу спрашивает: «Что самое главное для бойца на войне?» А у меня настроение, сам понимаешь, веселое. Я и отвечаю ему: «Самое главное, товарищ генерал, силу в себе чувствовать». Генерал мне: «Какую?». «Общую», — говорю. — «Как это понять, — общую?» Я ему и начал рассказывать, как один в машине оказался. «Берусь за рычаги и вспоминаю пословицу: «Один в поле не воин». А у самого в голове другая мысль. Рычаги ведь мастер делал, советский человек, там, в тылу. Он когда делал их, думал о танкисте, который за них держаться будет. Правильно? Затем облокотился о борт, — а броню ведь наш сталевар изготовил…

— Точно! — вырвалось у Николая. — Сталевар!

Юрий увлекся, приободряемый его восхищенным взглядом:

— Дальше — снаряды: их наши девчонки вытачивали. Пулемет, рация, орудие — все ведь нашими людьми сделано, и все обо мне думали. Правильно я говорю, Иван Федосеевич? — Тот молча кивнул, улыбаясь одними глазами. — Получается, что я не один в машине, а добрая сотня людей со мной. И вот как почувствуешь, что все победить хотят…

— Ну, а что генерал сказал? — Николай ловил каждое слово Юрия.