Йозеф Секера - Чешская рапсодия Страница 57

Поп понурил голову, не переставая, однако, пристально следить за каждым движением Сыхры и двух бойцов, стоявших около него. Сыхра докурил окурок, свернул новую козью ножку и с ледяной улыбкой зажег ее.

— Так что, будете говорить?!

У попа задрожала борода, однако ответа не было. Комбат встал из-за стола, вышел посмотреть, надежно ли охраняется поповский дом. У калитки ему встретился молодой чекист и сияющий Салайко.

— А батюшка-то — большой человек, телефончик у него со всем миром связан, только он скрывал это из скромности, — сказал Салайко и повел Сыхру и чекиста в подвальное помещение.

Здесь он показал им, что телефонный провод проходит под водосточной трубой и вдоль забора на церковную колокольню.

— Кто-нибудь был на колокольне? — спросил чекист.

— Был, дьячок, — ответил Салайко. — Сейчас его принесут. Он не пожелал сказать мне, что он там делает с телефоном, и пришлось мне его слегка «погладить». Он сверху наблюдал за чехословаками и сообщал попу в подвал весь ход боя у железной дороги. Сейчас его доставят.

— А поп передавал сообщения генералу Дудакову, — сказал Сыхра. — Вы узнали, каким образом?

— Есть вторая линия. Она скрыта в штукатурке, потом очень ловко проведена через реку, и все это сделано из военных материалов, — ответил Салайко. — Нравится вам такой военный трофей, товарищ командир?

— Увидим, — усмехнулся Сыхра. — Пойдемте в дом, батюшка со своей семейкой ждет нас и тяжкую думу думает. Негоже заставлять святого отца дожидаться.

— Дайте мне бойцов, я уведу попа, — попросил чекист. Батюшке и его чадам и домочадцам связали руки.

Сыхра простился с чекистом и ушел к своему эшелону. Киквидзе еще сидел у Книжека. С ними были Кнышев и Бартак, Голубирек и Коничек, раненый Вайнерт. Все они продолжали обсуждать налет белогвардейцев. Рассказ Сыхры всех взволновал.

— Мы плохо следим за населением, — сказал начдив. — Предлагаю послать в Филонове отряд милиции. Товарищ Книжек, вызовите штаб…

К телефону подошел Веткин, и Киквидзе распорядился арестовать городского голову и отправить его в Чека.

— Товарищам в Чека скажите, что я еду к ним. Охрану? Не надо, со мной поедет Бартак, да, да он и товарищ Сыхра.

Он коротко простился с Книжеком и, сопровождаемый Бартаком и Сыхрой, верхом уехал в город.

— Ох, товарищи, как мне стыдно перед начдивом! — вздохнул Голубирек. — Чем загладить все это?!

— Разве мало того, что в бою вы не дрогнули? — ответил Книжек.

— Еще чего недоставало! — раздраженно воскликнул Голубирек.

Курт Вайнерт выразительно посмотрел на Коничека. Голубирек, заметив это, поднялся.

— Я с вами, товарищи.

— Пойду и я, — сказал комиссар, чувствовавший себя хуже всех, что было видно по его нахмуренному лбу.

Когда они вышли, Книжек повалился на диван. Он не мог не думать о том, что пережил сегодня. Когда рано утром в его купе ворвался тот рыжий кавалерист, Книжека охватил панический страх, и опомнился он лишь тогда, когда заговорили пулеметы. К счастью, нападение отбито. Ребята его полка дрались как дьяволы, он и не подозревал, что у него такие бесстрашные и стойкие солдаты… Книжек попытался усмехнуться, но ничего не получилось. Сердце у него продолжало сильно биться, голова кружилась. Вот и попа выследил Сыхра… Книжек поскорее закрыл глаза.

По телеграфу молнией разнеслась весть о покушении на Владимира Ильича. Не умолкали телефоны. Все разговоры были об одном: выживет ли Ленин? Тридцать первого августа люди жили только этим вопросом. Страшно подумать! На завод Михельсена, в гущу верных рабочих, проникла эсерка, к самому Ильичу подобралась и выстрелила в него из револьвера. Ее поймали! Но как вообще могло произойти подобное покушение? Красноармейцы в Филонове тоже только об этом и говорили.

Киквидзе созвал командиров полков и их заместителей. В частях шли митинги. В первой роте батальона Сыхры выступил Ян Пулпан.

— Товарищи красноармейцы! — взволнованно произнес Ян Пулпан, его светлые усы уныло обвисли, — наступило решающее время, когда мы должны показать, чего мы стоим. Враг ударил по самому чувствительному месту, прямо в грудь, но выстрелы, которые должны были оборвать жизнь Владимира Ильича Ленина, к счастью, не смертельны. Ленин жив! И мы по-прежнему будем сражаться под его знаменем до окончательной победы революции. Мы — бойцы Интернационального полка, добровольцы армии коммунизма, и русские товарищи смотрят на нас, как на будущих борцов за социалистическую революцию у себя на родине.

Голос Пулпана уже окреп, он доходил до самых последних рядов. Люди напряженно смотрели на его исхудавшее лицо, жадно ловя слова.

— Видели мы каждый день и в последние дни убедились еще раз, на что способен враг! Это суровая школа для нас, товарищи! То, чему мы здесь научимся, мы унесем домой и, опираясь на этот опыт, создадим свою, большевистскую, подлинно рабочую партию. Товарищи красноармейцы, покушение на Ленина показало нам, до чего может дойти белый террор. Но пролетарская Россия отразит его, хотя бы белогвардейцы объединились со всем враждебным нам миром. Мы, интернационалисты, не можем отказать русским братьям в помощи. Когда-нибудь они нас щедро вознаградят, в этом мы не сомневаемся. А у нас теперь одна заповедь — заповедь товарищеской верности русскому рабочему классу и его партии!

Пулпан глянул на Войтеха Бартака. Ротный стоял рядом с ним, внимательно вглядываясь в лица бойцов, особенно новичков-добровольцев, но ни один человек не опустил глаз перед его взглядом.

Пулпан стал рассказывать о революции в Петрограде, описывая ее как победу Ленина и героических пролетарских масс.

— Только завзятые трусы могли заколебаться и уклониться от штурма Зимнего. Я сам был там, товарищи, можете мне верить! — закончил Пулпан.

Командир роты сжал губы. В последнем ряду, возле Матея Конядры и Яна Шамы, уже некоторое время стоял комиссар Кнышев, беспокойно покусывая концы усов. Шама вдруг перестал вертеться, покраснел, и едва Пулпан кончил, вышел из ряда и двинулся к Бартаку, звеня казацкими шпорами.

— Разрешите, товарищ командир роты, несколько слов.

Бартак кивнул, и Шама решительно обернулся к строю. По лицу его видно было, как он торопливо, с трудом собирается с мыслями.

— Товарищи! Зло меня берет, как подумаю, что сделала проклятая эсерка с нашим Ильичей, я говорю, нашим, товарищи чехи, словаки, мадьяры, немцы и сербы! И всех вас берет зло, слушаю об этом с утра… — Шама глотнул пересохшим горлом и набрал воздуха в легкие. Ему все-таки трудновато было говорить по русски. — Ян Пулпан, старый красногвардеец, говорил по-рабочему, от души, да так и надо… И я предлагаю, товарищи, братья, давайте пошлем телеграмму в Кремль, что мы, интернационалисты, передаем привет Владимиру Ильичу Ленину и что мы пойдем за ним, пока будем живы! Там сзади, среди кавалеристов, стоит наш комиссар товарищ Кнышев, он сможет отправить нашу телеграмму по верному адресу. А чтоб доказать Ильичу, что привет мы посылаем все как один, давайте вместо голосования споем нашу боевую песню…

Во время этого бурного выступления фуражка у него съехала на затылок и огненные волосы упали на лоб. Голубые глаза его сверкали воодушевлением. Шумно вздохнув, он вскинул кулак и во всю мощь своего голоса запел «Интернационал».

Когда отзвучали последние слова, воцарилась тишина.

У многих пробежала по спине легкая дрожь восторга. Тоник Ганоусек сдернул с головы фуражку и закричал срывающимся голосом:

— Ура! Ура!

И все подхватили, и гремело «ура», подобно все новым и новым залпам.

Ян Шама вдруг почувствовал себя одиноким — он высказал все, что в нем накипело, и теперь растерялся, не знал, куда девать руки. Повернулся к Бартаку и внезапно, не говоря ни слова, обнял его, потом обхватил Пулпана.

Аршин прокричал что-то одобрительное, обнял Кнышева и поцеловал его в широкий шрам — для этого драгуну пришлось подняться на цыпочки, но он делал вид, будто это его не смущает. После Ганзы Кнышева обняли Лагош, Ганоусек, Конядра… Комиссар переходил из рук в руки. Глаза его были полны слез. Его прижимали к груди и целовали венгры, немцы, костистые далматинцы, сербы…

— Дорогие товарищи! — закричал Кнышев, вырвавшись наконец из круга красноармейцев. — Телеграмму Владимиру Ильичу Ленину мы обязательно, пошлем с командиром дивизии товарищем Киквидзе, в этом не сомневайтесь! Советская Россия благодарна вам за верность делу свободы рабочих…

— В вашем лице мы обнимаем свободную Россию! — вскричал Аршин.

— Хорошо, я передам это свободной России, — ответил Кнышев. — А теперь позвольте мне сказать, зачем я к вам явился. Я прямо с вокзала, а там не все в порядке. Прибыл Марусин бронепоезд, но нельзя позволить этой бешеной эсерке двигаться дальше. Наши броневики, правда, держат продвижение поезда, но мы не можем также допустить, чтобы хоть один человек из команды вышел на перрон. Товарищ Бартак, займите со своей ротой станцию! Кто окажет сопротивление, тот не получит пощады! Не забывайте, что эти негодяи сделали с нами под Урю-пинской…