В ста километрах от Кабула - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 57

Собственная земля, маленький городок с одуванчиковыми полянками и лужайками, с тихим звоном церквей и голубиными стаями остался так далеко, что теперь уже кажется – нет его вовсе, и, может быть, даже никогда не было. И тихой, с ровным твердым дном реки не было, и крутогоров, спускающихся к воде, и коз с козлятами, которых почему-то в его городе считали главной домашней живностью, – ничего этого не было.

Городские козлята больше всего любили туристов – как увидят, так и тянутся к ним, клянчат что-нибудь сладкое. Да желательно высшего сорта, на сливках, с шоколадом замешанное – козлиный род знал толк в добрых кушаньях. Если сердобольная бабенка с опухшими ногами дает козленку леденец, тот с негодованием выплевывает его, словно свинцовую пулю, и норовит боднуть бабенку, чтоб впредь не обижала его, если получит шоколадку, то чмокает от удовольствия и с грязными копытами лезет целоваться, требует добавки.

На плоском, со скособоченной макушкой холме, покрытом нежной, всегда зеленой и мягкой весенней травой – холм назывался по-старинному торжественно Башенной горой, Володька Есенков часто видел двух коз беспривязного содержания, двух угловатых, с нежными лицами девчонок. Девчонки учили козлят, чтобы те, словно верные собаки, таскали им конфеты, не отказывались даже от леденцов. Иногда это удавалось, и тогда девчонки счастливо смеялись. Есенкову с Линевым очень хотелось познакомиться с ними, да все никак не получалось – робели, тушевались.

– Чего мы ждем? – спросил как-то Есенков.

– Не знаю, – Линев неопределенно приподнял плечи, устремил виноватый взгляд в небо.

– А они чего ждут?

– Татар, – вдруг весело усмехнулся Линев, сделал резкое каратистское движение – он тогда занимался этим убойным видом спорта, и Есенков понял, что Володя пытается подавить в себе робость – подавит и подойдет к «козам беспривязного содержания».

Одной из этих девчонок была Люда Гирькова, другая девчонка дожидается возвращения из Афганистана Володи Линева. А Володька… Володи… Стоит ли после этого жить ему, Есенкову? Как он явится в Володькин дом, к его родителям, живой, с руками и ногами, с солдатским орденом на груди, счастливый, когда… кадык у Есенкова снова дернулся, подпрыгнув вверх, уперся во что-то твердое, рот задрожал. Щелкнул очередной выстрел, перед Есенковым со стремительным взвизгом пронеслась красная муха, шилом проткнула дувал и всадилась в землю – душман ударил цветной пулей, трассирующей. Цветные пули бывают очень удобны в бою – видно, куда идет очередь, можно всегда довернуть, поправить.

В последний раз Есенков прислушался к небу – нет ли вертолетов? По времени двойка вертолетов вот-вот должна прийти, придет, и все тогда закончится очень просто и быстро, но вертолетов не было. Задерживаются, не могут пройти – рубят их «стингерами», что ли? А если они задержатся до вечера?

Он пересек двор и бесшумно перемахнул через дувал. Оглянулся на мертвого скуластого душмана в грязном темном халате, убитый не вызвал в нем ничего, ни сожаления, ни радости, внутри все было спокойно, холодно, каждая жилка, каждая клеточка знала свое место – Есенков был в сборе, в готовности номер один, – перемахнул через колючий рыжий куст, обвешанный звонкими жесткими листьями и беззвучно упал на землю. Прижался к ней, вывернул голову. Далеко-далеко, словно это не здесь, в кишлаке, было, а где-то за горами, за долами, за пределами их заставы, мелькнуло и пропало лицо; Есенков не узнал, кто это был, но понял – свои, и сделался еще более спокойным: значит, ребята видят его и, если что, подстрахуют.

За кустом, метрах в семи от дувала, в костяной пересохшей земле была выбита канава – начиналась она с широкой, будто ванна, рытвины с прочно оббитыми краями, уходила вдаль и вверх, сужалась, затем узкой кривоватой неравномерной строчкой тянулась до окраины кишлака. Эту канаву Есенков приметил еще в прошлый раз, когда смотрел, жив ли душман, пытавшийся подстрелить его со спины – видать, хозяева земли надеялись получить из кяризов воду и подвести ее к своим участкам, иначе чего бы рыть эту траншею, – канава получилась славная, в самый раз для выполнения задания. Есенков перебрался в нее и пополз вдоль дувалов.

Полз он осторожно и быстро, щупая пальцами землю, воздух, солнце, засекая каждый звук и чох, каждое движение воздуха, пробуя, каждую вмятину, иногда останавливался, следил за дувалами. Стрелок, лежавший на крыше, бил из карабина беспрерывно, сохраняя равные промежутки между выстрелами.

– Лупи, лупи, друг, – усмехнулся Есенков, – твори, дерзай!

Минут через семь он поравнялся о дувалами, где находились душманы, прижавшись к земле, затих, пытаясь угадать, что же здесь их задержало? Уверенность в собственных силах, ощущение безнаказанности, самонадеянность – мол, солдат на заставе мало, напасть не посмеют, а если посмеют – получат по зубам, или что-то другое, важное? Может быть, они тащат «блоупайпы» – опасные английские ракеты, либо «стингеры» – американские зенитные ракеты, от которых пока не научились уходить ни самолеты, ни вертолеты, и здесь, в кишлаке, у них место встречи и передачи ракет в другие руки?

Голоса, доносившиеся из-за дувалов, были глухими, спокойными. Голосов было много. Значит, душманы уверены в своей силе и солдат, пришедших с заставы, не боятся.

Неожиданно через дувал перескочил рослый усатый парень в халате, перепоясанном двумя патронными лентами, словно матрос времен революции, за ним на дувал вскарабкался потный лысый человек, сел, свесив короткие ноги, рядом положил тюрбан – чалма, чтобы каждый раз с ней не возиться, была намотана на каркас, аккуратно пришпилена и подшита нитками, – с другой стороны поставил ручной пулемет; поболтав немного ногами, он сполз на землю. Оба душмана смотрели в сторону дальнего дувала, где находились ребята Есенкова. Внизу, под дувалом, в рыжей сухой траве также стоял пулемет с тарелкоподобным диском.

Повезло Есенкову, здорово повезло, как он понял теперь, – угодил как раз на смену караула, иначе бы пулеметчики не дали ему и трех шагов сделать, не то чтобы в канаву скатиться. Осторожно вывернулся, посмотрел назад, увидел, что от дувалов его продолжают страховать свои – он засек промельк напряженного загорелого лица – кажется, Фатахова, беззвучно втянул в себя воздух, выдохнул, словно бы освобождаясь от некой тяжести, державшей его на месте, как на якоре, и бесшумно, по-змеиному ловко пополз дальше, не боясь, что его увидят, хотя и бояться уже было нечего – он находился под прикрытием: канава углублялась, сверху ее затеняли пыльные кусты.

Земля пахла сухостью,