Александр Листовский - Конармия [Часть первая] Страница 58

— Господа офицеры, нас осчастливил своим посещением начальник контрразведки.

Разговоры и смех смолкли. Все повернулись к дверям, в которые входил низенький подполковник с черными провалившимися глазами на почти квадратном бритом лице. На вошедшем был английский френч, бриджи и шнурованные до колен желтые ботинки на толстой подошве. Рядом с ним шла огромная овчарка. В ее страшных выпуклых глазах, казалось, горел дьявольский пламень.

— Я не помешал, господа? — учтиво спросил подполковник Туркул.

— Нет, отчего же! Мы всегда рады вас видеть, Эдуард Вольдемарович, — сказал любезно полковник. — Прошу вас к столу.

Туркул поклонился.

— Сейчас заходил в «Палас», — громко заговорил он, отодвигая стул и присаживаясь. — Боже, что там происходит. Весь отель ходуном. Музыка! Шампанского — разливанное море. А дамы! — Он поцеловал кончики пальцев. — Цвет России. Весь Петербург. — Он улыбнулся, показав крупные зубы.

— А мы вот без дам. Нельзя. Все-таки штаб, — заметил полковник.

— Терпеть не могу этого подлеца, — тихо сказал сидевший на противоположном конце седой есаул. — Такой, улыбаясь, застрелит и все такое прочее. А собака — сущая ведьма.

— Да. Я предпочел бы с ней не встречаться, — подхватил его сосед, молодой капитан в английском френче.

Поймав на себе взгляд есаула, овчарка глухо зарычала. Шерсть поднялась у нее на спине.

— Тубо, Диана! — прикрикнул Туркул.

Собака с подавленным рычанием присела на задние лапы.

В наступившей тишине послышался на улице конский топот.

Сотник Красавин подошел к окну посмотреть.

— Что там? — поинтересовался Туркул.

— Конница, господин подполковник.

— Казаки?

— Не видно. Но что-то много. Побольше полка.

— Хорунжий Табунщиков, потрудитесь узнать, что за часть вошла в город, — сказал курносый полковник появившемуся в дверях адъютанту.

— Слушаюсь. Только я хотел доложить…

— Что такое?

— Связь не работает, — сказал адъютант.

— Опять порыв? — Полковник быстро взглянул на него. — Ну хорошо, вы сначала узнайте, а потом распорядитесь о связи.

Адъютант вышел.

— Господа, господа, что это вы замолчали? — весело заговорил полковник, оглядываясь. — Еще успеем намолчаться в могиле, а сейчас пить, пить, господа!.. Эдуард Вольдемарович, разрешите вам водочки?.. Купец Барышников пожертвовал сорок ящиков для нашей доблестной армии, — пояснил он, наливая рюмку Туркулу. — Еще старый запас. Николаевская.

Комната наполнилась говором. Зазвенели рюмки, застучали ножи.

Подогретые вином, офицеры предались воспоминаниям.

— … А вот у нас, господа, в шестнадцатом году зав-химдив генштаба полковник Мандрыка…

— Какой это Мандрыка? Конный сапер?

— Ну да, маленький такой, с медвежьими глазками. Он еще после февральской революции из дани времени на улице яблоки ел. Так он в шестнадцатом году привез в интендантство требование на четыре ведра спирта для химслужбы.

— На четыре ведра?!

— Ну да. А что вы хотите? Привез на четыре, а получил два. Так он решил одно ведро сам выпить, а другое свезти в штаб дивизии для начальства.

— А-а! Знаю эту историю! — подхватил чернявый капитан. — Он тогда еще пьяный на третий этаж на лошади въехал?

— Не на третий, а на второй.

— Ну, это не имеет значения… Я знаю всю эту историю. Он только въехал, а тут навстречу адъютант главнокомандующего полковник Абаза, который сапоги украл.

— Позвольте, дайте сказать! Не он украл, а у него украли в поезде.

— Ну, это неважно — кто у кого. В общем, человек чем-то замаранный.

— Так вот… — Пробка от шампанского так громко хлопнула, что рассказчик вздрогнул, посмотрел вокруг бессмысленными глазами и, как это часто бывает, потерял нить разговора, потянувшись к бутылке…

— Слушай, Мишка, верно говорят, что ты расстрелял в Старочеркасской две сотни казаков? — спрашивал Злынский сидевшего с мрачным видом сотника Красавина.

— Ну и что? Ну расстрелял!

— За что?

— Как за что?! А хотя бы за семнадцатый год… Такую возможность пропустили, сволочи, когда третий конный корпус шел на Петроград! А? Им надо было душить красных в самом начале, а они что? На агитацию поддались? Как же, товарищи, мол, долой войну, бей офицеров! — Красавин зло выругался. — А, сукиного сына! Они, только они во всем виноваты… Да все они большевики!

— Ты уверен?

— А черт их разберет, сволочей…

Действительно, сотник Красавин 20 декабря лично расстрелял в станице Старочеркасской около двухсот казаков, заподозренных в симпатиях к красным и заключенных в подвал. Это было сделано им с провокационной целью, так, словно бы расправу произвели большевики. Но расстрел получил огласку, и злодейские действия сотника обернулись против белых. На следующий день сотня казаков из гундоровской дивизии в полном составе перешла на сторону красных. Красавин уже знал, что начальство недовольно его самоуправством, и теперь в ожидании внушения мрачно хлопал рюмку за рюмкой.

В зал вошел пехотный поручик. Он отдал честь и, лавируя между столиками, подошел к есаулу.

— Разрешите? Тут свободно?

— Пожалуйста, пожалуйста, поручик, — радушно пригласил есаул, а сам подумал: «Боже мой, какой нос! Бывают же такие носы… Черт знает что такое. Не то нос, не то редька!»

Поручик втиснулся между есаулом и капитаном в английском френче и налил себе большую рюмку водки.

— Ваше здоровье, господа, — поручик умело опрокинул рюмку в рот, понюхал хлебную корочку и тут же вновь наполнил рюмку.

— Хорошо, господа! Ах, как хорошо. А тем более после окопов.

— А вы откуда, поручик? — поинтересовался капитан.

— Из-под Батайска. У меня тут брат в оперативном отделе, — отвечал тот, повторяя прием и опять не закусывая. — Мост через Койсуг поврежден, и вот задержался… Господа, слышали новость? — спросил он, понижая голос чуть не до шепота.

— Какую? — спросил есаул.

— О генерале Станкевиче, который у большевиков служил.

— Ваша новость, поручик, с большой бородой, — сказал капитан. — Генерал Станкевич повешен еще в октябре.

— Да, да. Он повешен на телеграфном столбе станции Становой колодезь, — уточнил поручик.

— Там у них еще один есть, ну, мы и до него доберемся, — продолжал капитан.

— Вы кого имеете в виду? — спросил поручик.

— Брусилова.

— Сволочь! Берейтор! — махнул рукой поручик и вновь потянулся к бутылке.

— Нет, уж это вы оставьте, поручик! — строго сказал седой есаул. — Славу Брусилова никто не имеет права принизить! Это один из умнейших людей. Судьбы Отечества простираются далеко. Надо быть честным человеком и говорить так, как оно есть!..

— А сынка-то его мы все-таки… расстреляли, — усмехнулся поручик, щелкнув пальцами. — Командовал эскадроном у красных и попал в наши руки совершенно случайно. Вестовые внесли на подносах груды мороженого — пожертвования ростовских купчих. Послышались восторженные восклицания. Офицеры разливали по рюмкам коньяк, догадываясь, что за мороженым, как обычно, последует черный кофе…

— Нет, есаул, вы не правы, — говорил ротмистр Злынский седому есаулу с лысой головой. — Или мы, или они. В этом неумолимая логика. Следовательно, никакой пощады быть не может. Я пленных категорически не беру. К стенке — и без всяких эмоций,

— Но поймите, ротмистр, — есаул приложил руку к груди, — не в натуре русского человека убивать пленных. Помните: лежачего не бьют. И как можно убивать храбрых людей? Сам кровожадный Батый, ж тот щадил смелых.

— Ну, то Батый, а то гражданская война… Что? Идеи? Да какие у них идеи? Им только убивать, разрушать. Никогда не поверю, что они смогут что-либо созидать… — Злынский махнул рукой. — Эх, гибнет Россия!

— Россия? — Есаул быстро взглянул на него. — А знаете, ротмистр, они ведь тоже за Россию воюют.

— Что-с? — Злынский усмехнулся.

— Да, да, представьте себе. Взяли в плен раненого буденновца. Ну, допрашивают, конечно. Я тоже пришел в штаб послушать. И что же вы думаете? «Мы, — говорит, — за Россию воюем. За справедливость», и все такое прочее. «А вы за что?» Не дал, понимаете, полковнику рта раскрыть. Смелый человек! Другой бы стал вилять, притворяться, а этот правду в глаза режет.

— Правду? — Злынский толкнул локтем Красавина.

— Ну вот, — продолжал есаул, — а тут Туркул входит. «Дайте, — говорит, — я сам его допрошу». Я вышел на минуту. Вдруг слышу крик. Вхожу. А собака уже истерзала его. Ужас!.. Нет, нет, ротмистр, так нельзя. Это позор!

— Э, нет, есаул, пустяки говорите, — перебил его сотник Красавин. — Я рад бы сам иметь такую собачку. Помнишь, Васька, — обратился он к Злынскому, — в прошлом году под Дубовкой мы взяли в плен мальчишек-курсантов? Так Дианочка отчетливо над ними сработала. Зачем зря тратить патроны?