Павел Ермаков - Все. что могли Страница 59

— Мне никак нельзя пропасть-сгинуть. От нашей погранкомендатуры вдвоем мы с вами остались, — подумал немного и с вызовом заявил: — В сторону границы иду. Пусть немец не думает, что если до Волги долез, так все — победил. Хрен ему в нос.

Легко, пружинисто вскочил на бруствер и через считанные секунды растворился в снежной завесе.

Почти до рассвета просидел Ильин в затемненном метелью окопе. Ушел в уверенности, что Горошкин преодолел полосу расположения немецких войск. У них всю ночь велась обычная дежурная стрельба, взлетали в темное небо ракеты и гасли в холодном воздухе, оставляя дымный, искрящийся след.

22

В перестук колес, действовавший на Богайца умиротворяюще, вызывавший радужные мечтания о жизни и собственной судьбе — для того были веские причины, — ворвались короткие, пронзительные гудки паровоза. Он кричал во тьме словно бы обиженно, жалуясь. Поезд дернулся, вагон встряхнуло, заскрипели тормоза, и погас свет. Состав прокатился немного и встал как вкопанный. За окном справа едва угадывался небольшой перелесок, слева вдалеке виднелись два-три слабых огонька. Возможно, там притаилась деревня, придавленная тьмой и снегом.

Благостное настроение мгновенно улетучилось, тревога охватила Богайца. Что остановило поезд посреди степи? В коридоре было тихо, из соседнего купе выглянул обер-лейтенант, его спутник. Он вертел головой, взмахивал руками, как курица, вспугнутая на насесте.

Минут через пятнадцать хлопнула входная дверь, по коридору полоснул яркий луч электрического фонаря, громкий властный голос предупредил:

— Проверка документов. Всем оставаться на местах.

Отшатнувшись от ударившего в глаза резкого света, Богаец сел на постель. В купе шагнул рослый эсэсовец, второй остановился в дверях, пробежался лучом по стенам, потолку. Вошедший молча протянул руку, уверенный, что его предупреждение услышано. Богаец подал офицерское удостоверение и командировочное предписание, подписанное Стронге. Пронеслась успокоительная мысль: рядом фронт, проверка необходима.

— Господин гауптман, остановка вынужденная, — все тем же резким повелительным тоном говорил эсэсовец, возвращая документы. — Впереди взорван путь. Партизанен… Следовавший перед вами воинский эшелон потерпел крушение, — вдруг взорвался, будто его шилом кольнули в зад, закричал: — Ближние деревни будут сметены, а жители…

Он резко взмахнул рукой в кожаной перчатке, обозначил крест.

— Когда мы сможем двигаться дальше? — спросил Богаец.

— Вас об этом известят. Если нам потребуется ваша помощь — тоже.

Несмотря на пояснение Богайца, что в соседних купе едут солдаты, сопровождающие груз, эсэсовцы подняли их, проверили документы, удаляясь, бросили Богайцу:

— Охранять свои вагоны вы должны сами.

Напоминание показалось излишним. Он не хотел быть подстреленным партизанами, приказал обер-лейтенанту срочно выставить часовых. Когда в окно робко заглянуло серенькое утро, вздохнул с облегчением. Кто-кто, а он на себе испытал, что такое «партизанен». Никогда не знаешь, близко они или далеко. Сиди и вздрагивай.

По степи дул ветер, гнал поземку, порывы со свистом обтекали вагон. За белесой пеленой, затянувшей горизонт, расползались широкие дымные полосы. Горели деревни.

«Управились без моей помощи», — почему-то со злорадством вспомнил Богаец чванливого эсэсовца. Не тронули его, поосторожничали, потому что гауптман направлялся непосредственно к командующему войсками в Сталинграде генерал-полковнику Паулюсу. «Случится что-нибудь с этой тыловой крысой, — домыслил он за эсэсовцев, — отвечай потом».

Поезд стоял, кругом лежала унылая метельная степь. В вагоне топили, проводник приносил горячий чай. Тем не менее, чем дольше длилось ожидание, Богайца все более цепко захватывало суеверное чувство. Завихрились мысли, как поземка за окном. Полезли в голову сравнения. Вот так же ехал прошлой осенью под Москву. Был полон надежд. А что приобрел там? Лучше не вспоминать. Теперь он стал похитрее, воевать не рвется. Пусть дураков ищут. Однако втайне пестовал мечту: возьмет Паулюс город при нем, и ему что-то обломится. Ради дружбы с наместником Стронге не обойдет вниманием и его офицера.

Впрочем, вряд ли осуществятся его тщеславные и наивные мечтания. До него ли будет командующему, чье имя уже гремело на весь мир. Бессмысленно пытаться ловить журавля в небе здесь, когда сам Богаец накрыл синицу сеткой там, в своем городе. Ее бы не упустить.

Мороз по коже прошел, как припомнил недавний случай: взвинченный прибежал к нему пан Затуляк, дескать, заметил двух людей, которые трижды приходили к подвалу, где береглись сокровища Богайца. Они пытались сдвинуть глыбы, закрывающие вход. Когда у Леопольда прошел шок от услышанного, его затрясла лихорадка. Выходит, пан Затуляк не сводит глаз с хранилища, значит, ценности точно там. Раньше у него не было твердой уверенности, сомнения терзали — не водит ли его за нос пан Затуляк. Конечно, тот меньше печется о Богайце, больше о себе, спит и видит себя землевладельцем, хоть маленьким да помещиком. Ишь, быдло. Но почему бы и не мнить тому себя богачом? Река с малого ручейка начинается.

Выследить тех людей, убрать. Очевидно, за ними кто-то стоит. Узнать, и тех тоже…

— Мои хлопцы шлялись за ними, — как бы угадав мысли Богайца, продолжал Затуляк. — Квартиру одну надыбали. Собираются там какие-то… нюхом чую — краснопузые.

«Ты чуешь, — размышлял при этом Богаец. — Я проверю. Не сам. Господин Стронге приказал мне «подружиться» с гестаповцем Геллертом. Лакомый кусок для того эти краснопузые. Для начала «дружбы» лучше не придумаешь».

Навел Геллерта на квартиру. Любо-дорого было глядеть, как тот развернулся. Накрыл четверых подпольщиков. Не главарей, мелочишку. На них ниточка оборвалась, хотя допрашивал «по первому разряду», так что и расстреливать было некого. Но перед господином Стронге представил дело так, будто крепко подкосил большевистское подполье. Стронге тоже от удовольствия надувался. Геллерт оказался «благородным», не все заслуги приписал себе, сказал о помощи Богайца.

— Гут, — молвил Стронге, пыхнув сигарой. — Впредь работайте дружно и согласованно.

Пан Затуляк — лиса. Подал Богайцу мыслишку открыть вблизи подвала гараж-мастерскую для управы. Он к Стронге, тот распоряжение подмахнул, мастерская открылась. Из двух ближайших одноэтажных домишек выдворили жителей. Солдатам охраны надо где-то обогреться, конторка мастеру нужна. Где солдаты, туда посторонние не подберутся.

После этого Затуляк подсунул Богайцу бумагу. Осталось подписать и заверить у нотариуса обязательство о передаче ему земли.

— Но теперь все это… — пан Затуляк покрутил обкуренным до желтизны пальцем с твердым, как копыто, ногтем, что, очевидно, означало напоминание о сделанной им господину Богайцу услуге, повторил: — Все это теперь стоит двухсот десятин.

«Посади свинью за стол, она и ноги на стол», — злобно подумал Богаец.

— Это немного. Километр в одну сторону, два в другую, — обосновывал свои притязания пан Затуляк. — На краю вашей вотчины. Там я буду вам опорой. Можете на меня положиться.

Можно или нельзя, время покажет. Действительно, этот пройдоха ему может пригодиться. При случае отделается от него. Подписал бумагу.

Постоянно помнил о том, что на имущество Богайцов многие точили зубы. Раньше «добрые» соседи-помещики завидовали пану Казимиру. Потом советский пограничный комендант Ильин погрел руки. Богаец уверен в этом. Да, картины, вазы тот не взял. А золото? Не может быть, чтобы не клюнул. Он еще не видел человека, который не испытывал бы алчности при виде антиквариата в особняке Богайцов. Сегодня главная опасность — господин Стронге. Именно с его стороны Богаец постоянно чувствовал над собой пресс. Не удивился, обнаружив слежку. Конечно, «друг» Геллерт установил ее по приказу Стронге. Протестовать? Гестаповец скажет, это не слежка, а охрана одного из лучших офицеров аппарата наместника.

Но Богаец не так прост, как они думают. Позвал Миколу Ярового. Тот своих боевиков науськал. Они тихо, незаметно убрали двух сыщиков Геллерта. Не известно, как развернулись бы события дальше, если бы Богаец не уехал.

Господин Стронге сам занимался его поездкой. Когда везли «дары народа» в Берлин, наместник лично отправился туда, на фронт послал Богайца. Вспоминал, как потрошили фабрики и артели, шьющие теплую одежду. Много собрали, но подпольщики склад с этим имуществом подожгли. Стронге обвинял Геллерта.

— Вы обманули меня, — визжал генерал, толстые, в склеротических жилках щеки его колыхались студнем. — Вы утверждали, что уничтожили подпольщиков. Может быть, пожар вы сами организовали?

— Чистая случайность, несчастье, — оправдывался гестаповец.