Георгий Шолохов-Синявский - Волгины Страница 6

— А чьи же? — спросил Прохор Матвеевич.

Александра Михайловна молчала. Она стояла у зеркала, держа в зубах шпильки, по старой, девичьей привычке заплетала перед сном в косу еще густые волосы.

— Вот и Витя скоро уедет, — послышался ее голос.

— И Витька уедет, а ты как думала? — сурово проговорил, словно пригрозил, старик. — Попробуй удержать их! Что они тебе — трехлетние, что ли? Не кори сыновей, мать…

— Я не корю, — тихо ответила Александра Михайловна.

— Ну, то-то. Мне тоже обидно, а что поделаешь? Не могут они с нами вечно жить.

— А я так думаю, — с необычной страстностью заговорила Александра Михайловна, — свою единственную Танюшку я никому не отдам, никуда не отпущу, отец, слышишь? Не отдам!

— Привяжешь ты ее к себе, что ли? — насмешливо хмыкнул Прохор Матвеевич, — Чудачка! Если бы Алешка не был инженером, Пашка — директором, а Витька — летчиком, разве ты гордилась бы так своими сыновьями? А, мать?

Александра Михайловна, озадаченно помолчав, вздохнула:

— Я горжусь своими детьми, Проша…

— А-а… То-то… — подхватил Прохор Матвеевич. — И пускай они ездят на здоровье, куда полагается, по всему государству. Я хочу… — каким-то особенным, дерзким голосом вскрикнул старик и даже привстал на громко скрипнувшей кровати, — хочу, чтобы они были первейшие во всем Советском Союзе люди! Это уж я со своей мебелью буду ковыряться до гробовой доски и сам себе гроб под орех разделаю, а уж сыновьям желаю жить попросторнее. Пускай забираются повыше!

— Тише! Как раскричался… — сказала Александра Михайловна и тихо чему-то засмеялась.

Она тщательно вытерла влажным полотенцем лицо, как делала это всегда перед сном. Мягкий зеленоватый полусвет заливал спальню. Мирно тикал будильник. Горьковатый запах васильков и чебреца струился от сухого букета, привезенного Таней еще летом из станицы. Цветы давно высохли и запылились, а тонкий аромат все еще жил, напоминая о знойном донском лете.

Александра Михайловна легла, и привычное спокойствие, ставшее таким знакомым за долгие годы супружества, разлилось по ее телу.

— Не печалься, мать, — сказал Прохор Матвеевич, и жестковатая рука его коснулась туго уложенной косы на голове Александры Михайловны. — Дети у нас хорошие.

Они долго шептались, делясь впечатлениями о сыновьях, о подмеченных у них новых и старых, сохранившихся с детства особенностях их характеров. Имена Павла, Алексея, Виктора много раз произносились в тот поздний час в тишине родительской спальни.

А на другой день Алексей и Кето уехали, и в квартире Волгиных стало как будто пасмурнее, словно солнечный луч, заглянувший на время в комнату, скрылся за облаком.

Виктор проводил отпуск так, как представлял его себе по пути домой. Не задумываясь, он отдавался временному безделью и лишь иногда с сожалением подсчитывал оставшиеся дни отпуска. Почти все вечера он проводил с Валей и на лукавые вопросы Тани об их отношениях отмалчивался, загадочно посмеиваясь. Таня была поглощена своими девичьими заботами, комсомольскими собраниями, новыми спектаклями и кинофильмами, первой своей влюбленностью в Юрия, медицинскими учебниками, за которые снова и снова приходилось приниматься.

Зима установилась в том году морозная, снежная. В начале января пять дней подряд бушевала метель. Снегу навалило чуть ли не по колено. Город точно белой простыней накрыли, и он изменился с виду. На улицах, вдоль расчищенных тротуаров, встали высокие, выше роста человеческого, белые сверкающие хребты, и люди ходили между ними, как по узким коридорам. Голубой, ровный, сияющий снег лежал в степи, а многие балки и овраги совсем занесло, сравняло с полем.

— Снегу много — к хорошему урожаю, — говорили старые люди, радуясь зиме.

Физкультурные организации города и их руководителей обилие снега радовало по-другому: спешно собирались команды, вытаскивались заброшенные лыжи, и лыжники носились по городу, наскакивая на пешеходов и куря снежной пылью.

Городским комитетом комсомола был назначен лыжный пробег на двадцать пять километров. Для него физкультурные организации должны были выделить лучших лыжников города. От спортивного отряда медицинского института участниками перехода было назначено несколько человек, среди них Таня Волгина и Валя Якутова — обе рьяные спортсменки, отчаянные лыжницы и конькобежцы.

Таня была в восторге. Предстояла интересная, сулившая множество приключений прогулка по отличному насту. Этот восторг усиливался еще тем, что к команде примкнули, словно по уговору, Виктор и Юрий, о котором Валя, все время и не в меру расхваливавшая брата, рассказывала чудеса: будто бы таких мастеров лыжного спорта, как Юрий, свет не видывал, что студентом в Москве он брал первые призы и в лыжных состязаниях победил двух столичных чемпионов.

К переходу Таня и Виктор стали готовиться за день, с утра. Были отобраны и опробованы самые лучшие лыжи, тщательно примерены и осмотрены фланелевые костюмы и башмаки. В рюкзаки было уложено все, что требовалось для настоящего трудного лыжного пробега, хотя поход предстоял нетрудный, но так полагалось по какой-то инструкции. В рюкзаках должен быть и неприкосновенный продуктовый запас — десятка два простых солдатских сухарей, плитка шоколада, какие-то запасные ремешки, гвозди, большая цыганская иголка с ниткой.

Под вечер Таня зашла в свою комнату. Поблекшая, с осыпающимися побуревшими иглами елка напомнила ей о новогодней вечеринке. Пестрые бумажные флажки и разноцветные фигурки из папье-маше беспорядочно висели на ней, словно чья-то неосторожная рука сдвинула их с места. Кое-где на голых ветвях торчали отекшие огарки розовых и голубых свечей. Горький, смолистый запах упорно держался в комнате. Таня смотрела на жалкую, ощипанную елку, и легкая грусть трогала ее сердце. Воспоминание о новогодней ночи, веселая кутерьма пирушки и вид отслужившей свой срок елки вызывали в душе, ее ощущение утраты чего-то неповторимого.

Таня дернула за ветку. Закачались легкие игрушки, посыпались иглы.

«Какая она была красивая, зеленая, как ярко горели ее свечи — и вот осыпается, — подумала, она. — В жизни не может быть сплошного праздника».

Таня села за письменный стол, отомкнула маленький ящик, достала бережно хранимую тетрадь в клеенчатой обложке и после некоторого раздумья записала:

«Вчера ходили и кино, потом гуляли по городу. Юрий очень серьезный, и я боялась при нем много говорить, чтобы он не подумал, что я глупая. Он интересно рассказывал о студенческой жизни в Москве, о своей работе, и мне хотелось, чтобы все, что он делал, и он сам были необыкновенными. Я хочу, чтобы человек, с которым я буду дружить, был обязательно необыкновенным. Мне бы хотелось, чтобы это был знаменитый артист, писатель или известный ученый. А Юрий — только инженер. Он весь какой-то очень аккуратный, уравновешенный и, как я пригляделась к нему, совсем некрасивый и даже смешной. Он рассуждает обо всем так, точно ему все давно известно, и от этого становится немного скучно. Он любит говорить о личном счастье, и мне показалось, что он посмеивается, когда я говорю о своих мечтах…»

Таня стала выводить на странице имя «Юрий» и написала его бессознательно несколько раз. За дверью послышались шаги. Таня быстро спрятала дневник. Но никто не вошел. Она сидела несколько минут, как бы прислушиваясь к своим мыслям, потом встала, тряхнула головой, легко повернулась на каблуках, увидела себя в зеркале. Сияющие, иссиня-серые глаза с жадным вопросительным любопытством смотрели оттуда. Она пытливо, точно впервые, разглядывала себя — свой готовый каждую минуту раскрыться в улыбке рот, румянец на щеках, мягкие темнорусые волосы; ей самой хотелось запустить пальцы в их пушистую копну и растрепать. И эта чуть смуглая тонкая шея, узкие плечи, начавшие округляться бедра, скрытые под платьем стройные очертания ног… Интересно, что думает о ней Юрий? Румянец ярче заиграл на щеках Тани.

Она отошла от зеркала, потрогала небрежно кинутый на спинку кресла лыжный костюм. На груди синей шерстяной фуфайки была вышита крупная белая цифра 17. Это ее номер. А какой будет у Юрия? Может быть, завтра они пойдут на лыжах рядом?

Таня на цыпочках прошлась по комнате, остановилась у детского креслица, на котором сидела кукла, щелкнула ее по носу.

— Ты все сидишь, глупая… Ты все такая же маленькая, — .громко сказала она и засмеялась.

Едва начало светать, Таня и Виктор вышли из дому. Там, где город каменными уступами спадал к оснеженному Дону, над мглистыми просторами лугов чуть брезжила алая полоса. Она становилась все шире и ярче, но оттого, что на улицах было много электрического света, утро вступало в город медленно.

В чистом небе гасли последние звезды. Ожидался ясный, погожий день. У здания городского комитета комсомола уже собирались команды лыжников. Слышались молодые мужские и девичьи голоса, смех, шутки. Каждый держал в руках пару новеньких лыж, поднятых кверху загнутыми концами. Издали все это сборище походило на толпу воинов, вооруженных древними копьями.