Михаил Шевердин - Вверяю сердце бурям Страница 60

Нет, решил комкор: на этот раз Мирза не уйдет. С юга, со стороны Душанбе, дороги закрыты. Через ледники на западе, через Каратегин в Фергану не пробраться. Да, «мрачный гений интриг» наконец попался.

Но чтобы добраться до Мирзы, предстояла сложная военная операция в неприступных горах.

— Никто не ходит в это время в Матчу, никто не выходит из Матчи, — сказал Баба-Калан. — В год черепахи, когда от землетрясения упал купол малого маза-ра, мой отец Мерген прошел через Обурдон, и то не ехал, а держал коня на поводу. Шел неделю пешком, когда летом там можно пройти за день.

Сам Баба-Калан всего месяц назад, когда в горах и на перевалах еще настоящая зима, ходил в Матчу по заданию командования. Он носил письмо беку Матчин-скому Саиду Ахмаду-ходже, — ультиматум, в котором беку предлагалось выдать курбаши Халбуту (Халбуту должны были судить за зверства во время его разбойничьих набегов) и английского лазутчика и эмиссара Мирзу.

Баба-Калан один пешком перебрался через горные хребты, блуждал по горам в тумане. Выдержал снежный буран. Чуть не замерз, но отсиделся под снегом, питаясь сухой ячменной лепешкой, ссохшейся в камень, пробрался в кишлак, к Саиду Ахмаду-ходже и смело встретился с ним, хотя, по словам Баба-Калана, — воскуривать благовония для кучи дерьма бесполезно и безумно смело, потому что матчинский бек, чувствуя полную безнаказанность, попросту приказывал перерезать глотку всем парламентерам. Но молодой командир Баба-Калан был очень уважаемым человеком в селениях на северных склонах Туркестанского хребта, его знали и в Ташкенте, и в Фергане, и в Самарканде. И поэтому ни Саид Ахмад-ходжа, ни владетельный бек, ни Халбута, командующий исламской армией не посмели пальцем тронуть Баба-Калана. Они понимали: «старый вол топора не боится». Саид Ахмад-ходжа и Халбута, усадив этого могучего батыра, с тревогой и даже со страхом смотрели на него. Они написали ответ, грубый, наглый, и отпустили Баба-Калана, надеясь на то, что он погибнет в какой-нибудь пропасти или расщелине ледника. Но Баба-Калан вернулся гордый, окрыленный тем, что выполнил задание командования Красной Армии. Баба-Калану повезло: Мирзы в кишлаке не было.

Мирза не посчитался бы с такими пустяками, как законы гостеприимства. Он не дал бы Баба-Калану уйти целым и невредимым, хотя бы потому, что поход его через снега и ледники Туркестанского хребта показывал командованию Красной Армии, что такой человек, как Баба-Калан, пройти может. А там, где пройдет один, — пройдут и тысячи.

С Мирзой Баба-Калан не встретился, а вот с сестрицей, как это ни невероятно, — повидался.

...Из Ташкента, с высокого места, в хорошую погоду, виден перевал Обурдон. Синие Туркестанские горы стоят стеной. За стеной Матча, а к югу от нее за неприступными горами столица Таджикистана Душанбе. Мат-чинское «независимое» бекство по территории с небольшой старый уезд с малочисленным населением. У бека Саида Ахмада-ходжи вдруг оказались не только золотые червонцы, а целый арсенал отличного, новейших систем оружия, и «армия» отборных воинов, и главнокомандующий, бойкий пронырливый Халбута, отъявленный бандит.

На счету Халбуты и его аскеров — налет на окрестности Уратюбе, где они растерзали бригадира Хаватского сельского кооператива за то, что он осмелился сеять хлопок, увод в плен двух несовершеннолетних девушек и разграбленный кооператив.

Шайка поплатилась за свои преступления, В бою Халбута был разбит и бежал в Заамин. Там он устроил поджог хлопкозаготовительного пункта, убил старика, работавшего тридцать лет приемщиком хлопка и приказал воткнуть его голову на шест у ворот сельсовета. Подоспевший из Джизака эскадрон Пардабая вступил в бой с шайкой.

Бросив пятнадцать убитых, четыре лошади, шесть винтовок, Халбута бежал со своими басмачами в Матчу. Этот набег в своих воззваниях и листовках Мирза изобразил как торжество исламского оружия.

Не будем забывать, что в 1922 году вся Восточная Бухара оказалась в руках басмачей, что в январе командование Красной Армии вынуждено было вывести гарнизон из Душанбе и что пришлось отводить с боями воинские части до Байсуна. Упорные бои велись всю дорогу. Обстановка осложнилась тем, что в районе Бухары появился курбаши Абдукагар с большой шайкой. Вот почему, несмотря на серьезные неудачи, Халбута задирал нос, а Мирза сочинял победные реляции.

Но тяжелый 1922 год прошел. Красная Армия ликвидировала Энвера. Душанбе был вновь в руках Красной Армии. И Матчинское бекство оказалось в окружении.

Солнце в тот день сделалось шафрановым, а небо яхонтового цвета, и Баба-Калан счел это хорошей приметой для начавшегося похода.

Выступили в поход. Проводником был крепкий старик уратюбинский, у которого Халбута украл и опозорил дочь.

— Убью Халбуту! Убью опозоренную дочь! — время от времени, сжимая винтовку, восклицал старик.

— Кончать надо с басмачами! Поможем Красной Армии, чтобы ни один негодяй не ушел из ловушки! — заключил Баба-Калан.

— Но там целое бекство! Там войско ислама! — заговорил шагавший рядом с Баба-Каланом приземистый чернобородый крестьянин, тоже доброволец. Мирный из мирных дехкан Заамина, он еще никогда не испытывал свою храбрость. И потому Баба-Калан старался его поддержать:

— Подумаешь, бек Саид Ахмад-ходжа! Он блоха на теле слона. Красная Армия свергла такого могущественного бека, как эмир Бухары, и ни одна собака не тявкнула, а тут!..

Баба-Калан поддерживал в бойцах бодрость на трудных горных тропах. Поход затягивался: враг прятался. Не произошло ни одной стычки, не прогремело ни одного выстрела среди чудесных весенних сине-зеленых долин. А командир жаждал боя.

В бою один шаг равен ста годам пути.

Российские новобранцы шли по крутым каменистым тропам все выше в горы.

VIII

Твоя пасть пахнет кровью

             твоих жертв,

О кровопийца!

                                 Феридун

Не утесняй ни в чем

                          народ простой.

Народ обидев, вырвешь

                        корень свой.

                                                 Саади

На опасной тропе в горах были двое — Баба-Калан, проводник, комиссар, сын Ивана Петровича Алексей-ага, как уважительно звали его бойцы мусульманского красногвардейского отряда. Знали они друг друга с детства, с кишлака Тилляу.

Сейчас, когда конь делал рискованные пируэты на тропинке, скользкой от нерастаявшего льда, Алексей-ага думал совсем не о том, о чем надлежит думать в таких рискованных ситуациях. Шагавший впереди, тяжело и твердо, Баба-Калан ворчал:

— Туча бросает дождь и снег. Тропа кидает в пропасть камни. Слышишь, командир, пока камень долетит до дна ущелья, можно сосчитать до одиннадцати... Большая высота! Кто упал туда, вниз, — мертвец. Надо молиться богу, а не предаваться суете. Клянусь быком, на рогах которого держится земля, не разговаривай. Вот приедем на перевал, тогда спрашивай.

Суеверия и легенды горцев будто полностью завладели Баба-Каланом, который и к грамоте приобщился в Самарканде, пожив в семье доктора Ивана Петровича.

С таким собеседником разговаривать все равно что гвозди в камень забивать. Трудно!

И все же Алексей-ага задавал вопросы Баба-Калану. А тот шел по самой кромке тропы над бездной с таким спокойствием, ставил свои ступни в разбитых временем и дорогами порыжевших мягких сапогах-чарыках — с такой уверенностью, будто находился на ровной степной дороге. Он прямо держал свою широкую спину, поддерживая ее посохом, продетым под локтями. Его синяя с блестками чалма была аккуратно повязана на голове поверх буденовки. Его отличные густые усы выглядели очень воинственно.

Баба-Калан говорил Алексею-ага:

— Смотри не на небо, а на гору: на небо нечего смотреть! Смотри, комиссар, под ноги. Не зазевайся.

Зазеваешься — твой час пробил. Твой конь, командир,— я уже посмотрел, — хороший, легконогий, вырос на горных перевалах. Твой конь знает, куда ставить на тропе копыто. Не дергай только узду. Не мешай коню. Конь тоже знает: зазевается — и пойдет тогда на ка-зы, у нас так называется конская колбаса.

Все это Баба-Калан говорил, не оборачиваясь. Голос его гудел карнаем, но временами штормовые порывы относили гудение в сторону пропасти. А ущелье рядом. Алексей-ага уже заглянул в ущелье. Оно было таким глубоким, что стоявшие на дне его две юрты, посреди снеговой площадки, казались двумя маленькими караваями хлеба, а женщина, видимо, пекшая лепешки в тандыре, — маленьким красным маковым цветком. Синий дымок, поднимаясь маленьким прозрачным столбиком, оставался где-то внизу.