Борис Крамаренко - Плавни Страница 61

— Пойдем, Тимка, пора! Поезд остановился у баррикады.

Пассажиры были всюду — на крышах вагонов, на буферах, площадках, в вагонах. Тимке бросилось в глаза, что среди этого люда больше всего было бородатых мужиков в сермяжных свитках. «Тамбовские казаки!» — презрительно подумал он.

Окружив поезд, начали «сортировку»: пассажиров с вещами отделили от пассажиров без вещей. Мешочников согнали отдельно, отпускных красноармейцев и служащих выделили в особую группу.

Затем начался осмотр багажа и обыск. Отбирали все, что казалось мало–мальски ценным, и сваливали в общую кучу, а затем грузили на подводы. Пассажиры были настолько перепуганы, что безропотно расставались со своими вещами, на которые они надеялись выменять муку и сало.

Среди этих оробевших людей Тимке запомнились двое: старик в очках, с седой бородкой, похожий на профессора, и его спутница, молодая красивая женщина, видимо, дочь. Один из казаков с разочарованным видом выбросил на землю вещи, бывшие в чемодане старика: пустой мешок, мужской костюм и три дамских платья.

Пока Тимка занимался сортировкой вещей и укладкой их на подводы, офицерский взвод, отведя к паровозу группу пассажиров, расстрелял их из пулемета. Тимка, побледнев от негодования, соскочил с груженой подводы и прыгнул в седло, но взводный урядник Галушко преградил ему дорогу.

— Куда ты, вахмистр?! Богом прошу! Мертвых ведь не воскресишь.

Тимка опустил голову и молча слез с коня.

Обоз тронулся вперед, следом за разъездом из взвода второй сотни. За обозом и по бокам его шла сотня, а позади офицерский взвод гнал толпу пассажиров.

— Зачем они их взяли? — спросил угрюмо Тимка Шпака.

— Черт их знает зачем, — так же угрюмо ответил подхорунжий и отвернулся от Тимки.

— Прикажите отпустить! Зачем они нам? Хватит, что обобрали, — не отставал Тимка.

Шпак промолчал. Да и что он мог сказать своему вахмистру, если у него самого ныло сердце при виде этой толпы обездоленных и голодных людей. Но отпустить их Шпак не решался. Ведь не он их забрал, а войсковой старшина. Все же в конце концов Шпак не выдержал. Подъехав к командиру офицерского взвода, он тихо, но решительно проговорил:

— Господин войсковой старшина, в наше задание не входило уводить за собой эту толпу. Потрудитесь их отпустить.

Офицер оглянулся назад. Поезд оставался уже далеко позади.

— Да, вы правы, сотник, тащить их с собой не стоит… — Он махнул плетью и остановил коня.

— Господа! Отпустите арестованных. — И, обращаясь к толпе, крикнул: — Идите назад, да не оглядывайтесь. Отпускаю вас на свободу.

Снятые с поезда некоторое время стояли неподвижно, словно не веря. Потом толпа колыхнулась, и люди, рассыпавшись на кучки, пошли назад, — сперва медленно, потом все быстрее и наконец все уже бежали.

Тогда войсковой старшина пропел команду, и его взвод лавой бросился в атаку на бегущих. Тимка сперва не понял всей чудовищной, бессмысленной жестокости совершающегося. Потом первой его мыслью было остановить, во что бы то ни стало остановить атакующий взвод. Услышав почти тотчас же отрывистую, взволнованную команду Шпака, он выхватил клинок.

Вторая сотня рванулась следом за офицерским взводом, но было уже поздно: когда Шпаку удалось остановить это побоище, не менее половины пассажиров было вырублено.

Среди убитых лежал, лицом вверх, «профессор» с разрубленным до пояса туловищем. Тут же, возле него, валялись разбитые очки. Немного поодаль уткнулась лицом во влажную землю его молодая спутница. Кровь из глубокой раны на голове покрыла ее золотистые, вьющиеся, рассыпанные по плечам волосы.

Войсковой старшина был взбешен вмешательством подхорунжего Шпака. Брызгая слюной, визжа от злости, он грозил Шпаку всеми карами по возвращении в лагерь. Но Шпак словно преобразился. Это уже не был дисциплинированный младший офицер–строевик, готовый стать навытяжку перед всяким, кто хоть одним чином был выше его. Тимке показалось, что вот–вот Шпак полоснет войскового старшину шашкой, которую сжимал в руке.

Ругающихся командиров стал окружать офицерский взвод. Тимка, видя, что Шпаку грозит опасность и что офицеры его сотни не решаются вмешаться в спор, вырвал клинок из ножен:

— Сотня! Ко мне!

Дело, несомненно, кончилось бы свалкой между офицерским взводом и второй сотней, если б не пришел в себя войсковой старшина. Поняв, что дело зашло далеко, он сразу замолчал и повернул коня в сторону от Шпака.

Тимка ехал позади сотни. Ему жаль было подхорунжего Шпака — ясное дело, по приезде на хутор ему грозит большая неприятность. И все же Тимке было досадно, что спор не кончился дракой. «Вырубить бы без остатка всех их, собачьих сыновей!» — со злостью подумал Тимка, оглядываясь на офицерский взвод.

…На ночевку отряд расположился в большом казачьем хуторе, разбросанном по берегу речки.

Тимка, Шпак и сотенный трубач заняли хату в центре хутора. Поужинав, Тимка разрешил трубачу отлучиться на часок погулять, а сам пошел посмотреть, как разместились люди его сотни. По дороге его не покидала мысль, что прав был полковник Сухенко, советуя ему уходить из отряда. «Надо встать завтра пораньше, поговорить с Васькой да махнуть на хутор к Петру», — решил Тимка.

Обойдя хаты и конюшни, где разместились казаки сотни, и выделив людей для караула, Тимка направился назад. Он уже подходил к дому, когда услышал сухой револьверный выстрел и вслед затем испуганный крик хозяйки, выбежавшей на крыльцо. Тимка стрелой метнулся во двор и, оттолкнув хозяйку, ворвался в дом. В единственной комнате чистой половины хаты, склонив седеющую голову на стол, сидел недвижимо Шпак. У его ног, на земляном полу, валялся большой армейский кольт, а из левого виска старого подхорунжего тонкой струйкой вытекала кровь.

О происшествии с товарным поездом Андрей узнал на другой день утром. Одновременно пришли еще два сообщения: одно — о налете на станицы Шкуринскую и Канеловскую, другое из Каневской — о смерти Остапа Капусты, найденного в своем огороде с перерезанным горлом.

Объявив мобилизацию партийно–комсомольских рот и взводов в станицах Каневского и Староминского районов, Андрей приказал Хмелю проехать по всем хуторам, выявить месторасположение банды и разбить ее; вызвал к себе в ревком Бабича.

— Звал, Андрей Григорьевич?

— Звал. О налетах слышал?

— Чул…

— А о смерти Остапа?

— Чул…

— Поедешь со мной в Каневскую… Примешь гарнизон. У полковника Гриня появился офицерский отряд. Приказываю уничтожить, а его самого, ежели поймать доведется… Сюда направь… остальных можешь в плен не брать.

Бабич ушел. Андрей взял со стола первую попавшуюся бумагу, но читать не смог.

— Остап… Остап…

Остап Капуста представился ему мертвым, с бледно–желтым лицом, перерезанным горлом и с глазами, полными смертельной ненависти.

— Дорого они заплатят за твою смерть, Остап! — громко сказал Андрей.

С улицы донеслись обрывок песни и напевные слова команды. В кабинет вошел Семен Хмель.

— Выступаем, Андрей. Прощай.

— Добре, езжайте. Запомни, Семен… Никакой пощады бандитам!

Хмель пошел к двери, но у порога задержался и повернулся к столу.

— Андрей! Верь… я не боюсь смерти, но ежели меня убьют… не оставляй сестру! — И, не дожидаясь ответа Андрея, вышел из комнаты.

…Деркачиха ждала к себе есаула Гая и штаб полковника Дрофы. Гости известили ее через конного гонца, что будут ночью. Деркачиха весь день хлопотала насчет ужина, потом приоделась и стала ожидать гостей. Едва начало смеркаться, как во дворе послышались яростный лай собак, голоса людей и топот конских копыт. Хозяйка, придерживая шелковые юбки, выбежала на крыльцо… и совсем неожиданно для нее столкнулась с Семеном Хмелем.

Она испуганно вскрикнула, прижав ладони к груди и широко раскрыв глаза.

— Не ждала, Груня? — В сумерках мелькнувшего дня Деркачиха увидела, что весь ее двор заполнен всадниками.

— Что же стоишь? — голос Хмеля звучал насмешкой. — Принимай гостей. Должно, не нас ждала, разодевшись? В доме никого нет?

— Нету, — еле слышно выдохнула из себя Деркачиха, не отрывая глаз от Хмеля. Хотела отступить в сторону, но у нее подкосились ноги, и, пошатнувшись, она схватилась за перила крыльца.

Хмель уже теплее, без прежней насмешки, сказал:

— Иди, Груня, вперед, да ежели кто у тебя есть, лучше зараз скажи.

Деркачиха, немного оправившись, но все еще бледная и растерянная, вошла в дом. За ней следовали Хмель, Бурмин и несколько казаков.

— Обыскать дом! — распорядился Хмель.

Когда Хмелю донесли, что на кухне приготовлен ужин, по крайней мере, на целый взвод, он нахмурился и молча прошел в спальню Деркачихи.

Она сидела у окошка и пристально смотрела в сад, даже не обернулась, когда Хмель переступил порог ее комнаты. Хмель постоял у порога и, поборов смущение, решительно подошел к хозяйке.