Михаил Шевердин - Вверяю сердце бурям Страница 64

— Экий пес! Вот это пес!

Голоса бойцов резко прозвучали в снежной тишине. И несколько встревожившись, волкодав тявкнул раз, другой.

Тут же скрипнула дверь караулки и оттуда вышел в снег человек с винтовкой в руках.

Какое-то мгновение он стоял с широко раскрытым ртом. Затем выстрелил и закричал. При виде буденовских шлемов он так испугался, что не кинулся в караулку, а метнулся по снегу в сторону и мгновенно исчез. Лишь облачко морозной пыли взметнулось над краем ледяной глыбы. А караулка, как потом выяснилось, была настоящей крепостей с бойницами, разразилась россыпью винтовочных выстрелов,

Ничего не скажешь, халбутинские басмачи были начеку. С момента, когда залаял пес, до открытия огня прошло не больше десяти секунд.

Но дальше караульные допустили промах. Вместо того, чтобы вести прицельный огонь и закрыть дорогу на перевал, йигиты выскакивали один за другим из низенькой дверки и, с нечеловеческим воплем, беспорядочно стреляя, бежали по снегу вслед за первым басмачом, поднявшим панику, и исчезали в облаках сухого, искрящегося снега за гребнем перевала.

— Ж-жик! Ж-жик! — просвистели пули.

— Вперед! — Увязая в снегу, к перевалу бежал комиссар, за ним — Баба-Калан. И вот на гору и скалы над караулкой по снеговому склону поднимались цепи бойцов. Никто не стрелял. Горы вздрогнули от единодушного возгласа: «Урра!»

Первым на гребень перевала поднялся комиссар. Он глянул вниз и увидел катящихся под откос басмачей. Кувыркаясь, они скользили по снежному насту. Вдалеке чернели глинобитные постройки кишлака.

— Перевал Шахристан взят!—торжественно крикнул комиссар. — За мной, молодцы! — И он скатился вниз за спасающими свою шкуру басмачами. Он знал, что бойцы следуют за ним по этому гигантскому снеговому спуску и понимал, что сейчас от быстроты преследования зависит все.

Ни минуты передышки. И, мчась вниз по снегу, он командовал:

— Даешь Матчу! Вперед!

Краешком глаза Алексей-ага видел, как далеко, слева на снегу, возникли фигуры всадников в буденовках. «Второй эскадрон», — подумал он.

Наконец он смог, прокатившись на своих двоих с версту вниз, остановиться и крикнуть: «Ездовой!» — как уже конь, весь в снежных лепешках, — он тоже, видимо, катился вниз на спине — ткнулся теплыми губами прямо в лицо.

Вскочив в седло, комиссар Алексей-ага снова крикнул: «Вперед!» — и погнал коня по тропинке.

На плечах караульных халбутинцев они ворвались в улочку горного кишлака. И хоть у всех в руках были клинки, они не понадобились.

Когда ликующие, кричащие в один голос красные бойцы наполнили улицы кишлака, на площадку перед мечетью вышли люди в меховых одеждах.

И тогда Баба-Калан, преисполненный важности, сказал:

— Товарищ комиссар, в кишлаке не осталось ни одного басмача. Вот старейшина докладывает: кто убежал, а кто лежит вон там.

Староста, кланяясь, сказал:

— Их было двенадцать — злодеев. Восемь побежали сразу, а троих, пока вы спускались с перевала, горцы на дереве за шею повесили.

— Быстры вы на расправу, — сказал комиссар. — Мы только что были на перевале. А вы уже учинили суд и казнь.

— Нам приказала Гульбиби-комиссар.

— А где она? Позовите ее.

— Уехала... с важным господином.

У комиссара Алексея Ивановича было странное состояние: от мгновенной перемены высоты, от неожиданно легкой победы, от этой толпы горцев, от новости об отъезде Наргис. И комиссар, еле ворочая языком, спросил:

— Ладно, восемь убежали, троих вы казнили, а еще один...

— Это сам сотский Халбуты... Он самый вредный. Курбаши не досмотрел... подпустил наших женщин... и они его малость порезали...

Комиссар вдруг увидел в толпе лица женщин, искаженные яростью, глаза, горящие гневом.

Вперед выбежала с ножом в руке косматая старуха:

— За что?! Ты спрашиваешь, за что курбаши лишился жизни? А как он посмел насильничать наших малолетних дочерей? За что он убил другую дочь и задушил ее в постели?.. Мы, матери, казнили его... И каждая мать схватила столовый нож и отрезала кусок его поганого тела... А как он кричал, когда ему отрезали кончик его блуда!.. Ха-ха! И всех их, халбутинских пакостников, так надо! Эй, командир, иди посмотри на курбаши. От него мало что осталось...

— По коням!

Прозвучала команда:

— В погоню! И чтобы ни один не ушел!

Комиссар Алексей-ага задержался на несколько минут:

— Эй вы, мужчины! Или вы будете смотреть и раскачиваться? Берите пример с ваших жен. Вооружайтесь палками, дубинами, ножами. Идите по тропам, тропинкам, оврингам! Закройте перевалы! Fin одного мерзавца не выпустите из Матчи.

Он отдал команду:

— Немедленно выступать.

Бойцы успели подзаправиться хлебом с кипятком и двинулись на восток, по пятам бегущих халбутинцев. Часть отряда пошла на юг к озеру Искандер-Куль.

И как часто бывает в горах — небо затянуло, пошел снег с дождем. Тропы опять покрылись льдом.

— Легко досталась нам победа на перевале Шахристан, а? — спросил Алексей Иванович у Баба-Калана.

— Они вообразили певесть что. Разве кто-нибудь в том месяце может, думали проклятые, подняться на перевал со стороны Уратюба?

Преследование в горах — дело трудное. И даже не потому, что на каждом шагу вас поджидают неожиданности. Одного овринга достаточно, чтобы задержать целую армию на многие часы, пока обходным маневром бойцы поднимутся на скалы, пока создадут угрозу в тылу. Тут нужна выдержка и умение альпиниста. И, конечно, Халбута все это знал. Понимал он, что в Матче можно отлично обороняться и не один день. Несколько сотен отлично вооруженных аскеров, с большими запасами всякой иностранной амуниции могут выдержать длительную осаду.

Но Халбута бежал, создав экскорт для своего бека ишана Матчинского Саида Ахмада-ходжи и кое-как прикрывая это отступление.

Баба-Калан, комиссар Алексей Иванович, командиры и красноармейцы преследовали Халбуту с остатками его басмаческих шаек.

Бек Матчинский Саид Ахмад-ходжа покинул свой дворец, довольно-таки жалкую хижину, последнее прибежище. Замерзающие аскеры не снимали с плеч свои спрингфильдовские винтовки. Их мысли были там, впереди, за перевалами, в теплых долинах Гиссара, Каратегина.

По пятам шли «однорогие» неземные существа с красной звездой во лбу, для которых ни горные поднебесные хребты, ни морозы, ни лед были нипочем. Спасали свою шкуру «великий» правитель независимого бекства ишан Саид Ахмад и его присные. Еле уио-сили ноги. Едущий впереди кавалерист сделал предупредительный выстрел. Не слезая с коня — некуда было слезть, — справа от края заледенелой тропы гора обрывалась в пропасть ущелья Зарафшана, слева—плечо и колено ноги терлись о покрытую инеем каменную стену утеса. Впереди, в синем тумане, что-то шевелилось.

— Сто-о-ой!

«Ой-ой» — отдалось в горах.

Колонна преследователей встала.

Баба-Калан — это был он — вглядывался в стоящую стеной снежную хмарь.

Из снега, из тумана, из черных скал и льда возникли тени людей. Шесть теней, шесть призраков горцев, пеших, в меховых шапках, в теплых чапанах, вооруженных.

— Э, хей! Это ты, сынок! Ты уже привел наших?!

— Отец, мир с вами! Где враг?

И, рискуя свалиться в пропасть, Баба-Калан невероятным способом — через голову коня — сполз на тропинку и, скользя и чертыхаясь, бросился по головоломным нагромождениям камней к «призракам».

Пока он сжимал в объятиях своего отца Мергена, а именно он был в облаках тумана первой тенью-призраком, остальные «тени», тяжело опустившись на камни и поставив ружья меж колен, все как один сказали «бисмилло!» и, вытащив табакерки-тыквянки, заложили по щепотке табака-наса под язык. Облегченно вздыхая, они оперлись локтями о дула стоящих винтовок, склонив головы в своих огромных меховых шапках, то ли смотрели сквозь меховую оторочку на приветствовавших друг друга отца и сына, то ли задремали.

Все они были, если не считать Мергена, мастчои — жители Матчи, коренные горцы. А они в своих легких чориках без каблуков на тонкой подошве в состоянии шагать десятки верст по самым колдобистым тропам. Засунут за спину палку — и ловкие, неутомимые, шагают без отдыха чуть не круглые сутки по льду, снегу, камням. Им не надо бороться, как жителям равнин, с головокружением, с опасностью поскользнуться, споткнуться на каком-нибудь головоломном карнизе или обвале щебенки. Шаг их и цепок и тверд. А если горец верхом, то его маленький конек, цепкий, неподкованный, соперничает с горным архаром.

И горцы сидели на камнях вовсе не от слабости, а потому, что они закончили, по их мнению, огромное, как гора Хазрет Султан, дело, представлявшееся им счастливым событием для всей их горной родины.