Иван Днестрянский - Раненый город Страница 66

Вернее, это мы слепые, а националы — нет. Они быстро узнали про наш отход от «Дружбы», и тут же вернулись туда. А потом, избегая потерь, снова ушли… Враг умен и хитер. Может быть, у его офицеров и солдат не достает мотивации, но они совсем не трусливы, как о том трубят наши кликуши. Что же надумали комбаты в рабочем комитете и сколько еще продлится непонятное затишье?

Уже затемно потрясенный Гуменюк нажрался в дупелину и начал испускать надрывные вопли. Законченной истерики не вышло, потому как он тут же получил в морду от Сержа — объекта своего недавнего подражания. Да так, что аж перевернулся. На Серже лица нет. Желваки по лицу ходят, кулаки сжаты. Молчу и стараюсь ему под ноги не попадаться. Можно наплевать на все и уйти в другую общагу позади передних домов. Оно не горело, и свободных кроватей с матрасами там хватает. Но какой сейчас может быть отдых?

Во втором часу вернулся взводный. Собрание офицеров, на которое командиром Бендерского батальона были приглашены руководители города, ничего не дало. Председатель горисполкома не пришел, помощи не обещают, ссылаются на на Кицака, который сказал справляться своими силами.

Какими силами? Большая часть бронетехники подбита или вышла из строя, патронов мало, к противотанковым гранатометам едва наберется десяток зарядов на все Бендеры… А враг своих главных сил в бой еще не ввел и перебрасывает с дубоссарского и кошницкого направлений имеющие боевой опыт части. В северной половине города признаки паники, часть тираспольских подразделений ушла с периметра обороны и укрылась в крепости, а некоторые и вовсе уходят в Парканы. Прочного тыла у нас нет. Этим создаются условия для окружения бендерского батальона и других наших формирований, ведущих борьбу в южной части города. И этому бардаку ни находящийся в Бендерах командир приднестровской гвардии полковник Лосев, ни другие чины из Тирасполя не противодействуют… Раз так, постановили уходить, чтобы спасти людей и город от бессмысленного разрушения. Первыми, еще до решения собрания, ушли казаки. За ними побежали руководители из горисполкома. Костенко отдал батальону приказ готовиться к отступлению, но по просьбе председателя городского рабочего комитета Доброва и бендерских ополченцев будет ждать еще час. В надежде, что в Тирасполе одумаются, устыдятся предательства… Но чуда, видать, не будет. И теперь сержантов и офицеров батальона созывает батя. Что решим, остаться или уходить? В нашем самосколоченном и самозваном батальоне осталось от силы сто человек, половина из которых — бендерские добровольцы. Как мы с такими ничтожными силами можем остаться? Но разве ополченцы уйдут, бросив свои семьи? Что перевесит — страх бессилия или сила отчаяния?

Собрались в одном из дворов по Советской улице при открытых воротах в какой-то цех или в котельную. Большое грязное помещение. Если что, его крыша и кучи камней при входе защитят от мин. Все молчат, ждут, что скажет батя. Очень настороженны ополченцы. Их жены тоже недалеко. Слышен женский плач. И где-то по дальним углам и подвалам прячутся дети и старики, которых мы не смогли защитить. Настроение — похабней некуда. Как бы у людей истерики не случилось…

Майор, стоящий как памятник, закладывает руки за спину и говорит:

— Сложившуюся обстановку знаете. Воевать так больше нельзя. Это бессмысленная гибель людей. Знаю, ополченцы не хотят уходить. Но, если ничего не изменится, сдаться или погибнуть придется очень скоро. Это факт.

В задних рядах судорожное рыдание.

— Тихо! Держите себя в руках! — выкрикивает капитан Горбатов.

Не дрогнув лицом, комбат обводит собравшихся твердым взглядом и продолжает:

— При этом, взвесив «за» и «против», прошу сохранять выдержку и убедить бойцов не бежать прямо сейчас…

— Да никто и не бежит!

— Мы можем уйти с Бендерским батальоном. Но, я считаю, лучше уходить врозь. И они будут за спину спокойнее, и нам риска меньше. Кто бы это ни делал, те падлы, что город сдают, и румыны, которые хотят его взять, сейчас глядят на мосты. В чем состоят их сучьи планы, мы не знаем. Но в том, что нас в отличие от Бендерского батальона не знают и ни во что не ставят, есть другая возможность. Бээрдээм с шестью снарядами к установке всегда успеем взорвать — невелика потеря. Людей лодками и моторками можно отправить в Парканы за час. Румыны за это время к речному вокзалу не дойдут, особенно если выставить прикрытие… Ополченцы успеют вывезти семьи. Мое мнение такое: у кого здесь семьи, пусть сейчас же идут, занимаются женщинами и детьми. Остальные держат оборону и уходят при соприкосновении с противником не к мостам, а на речной вокзал… Других предложений у меня нет.

Капитан Горбатов, как соавтор идеи, кивает. Остальные молчат. Согласны мы или не согласны, какая разница? Ничего тут больше не придумаешь…

У пяти перекрестков остаются смотреть в ночь пять десятков человек. Одни на Шестакова, другие на Суворова. Али-Паша и Серж напротив ГОПа на Косомольской и Московской. А я, как и прежде, в общаге, нависшей над улицей Первомайской и «Дружбой»… Еще дальше к центру группа полупьяных гвардейцев, тоже отказавшихся уйти. Жиденькое колечко… Чего мы хорохорились? В любой момент мули могут заставить нас бежать…

Вдруг ночь без всякого перехода, от тишины сразу ко всем калибрам, рвется грохотом боя у Бендерской крепости. Туда, под защиту ее гарнизона ушли многие ополченцы, под ее валами должен был пройти второй, бендерский батальон. Они ведут бой! Молдавская армия снова пошла к мостам! Вот он, последний час… Значит, и нам до отхода остались минуты.

Как загрохотал, так же резко и кончился бой. Звонит телефон на вахте соседнего, уцелевшего от пожара и обстрелов корпуса, и бежит от него с ошеломительной новостью Крава: тираспольчане и российские военные из крепости расстреляли Бендерский батальон, приняв его за колонну наступающей национальной армии… Господи, Боже ты мой! Как это могло случиться? Как в воду глядел наш батя… Не будь его, не будь с нами двух-трех бывалых, как Горбатов и Али-Паша, офицеров, сложили бы мы уже свои головы, отбросили копыта в «безопасных» местах… А значит, надо подтереть испарину от страха на заднице и без самодеятельности ждать, ждать их приказа.

Опять затихла ночь. Но черный город не спит, понеслась по нему недобрая весть, и еще одна волна беженцев, самых терпеливых, но все же потерявших последнюю веру в защиту, выплеснулась на улицы. Бендерчане разбиты, тираспольские руководители морально сломлены, и четырнадцатая армия окончательно всех предала! Новый людской поток хлынул к Днестру. Уходят, все уходят… Это поражение. Но для нас это выигрыш во времени. Теперь молдавские армия и полиция вряд ли пойдут в центр до утра. Националам, которые все еще пытаются лепить себе рожу защитников мирного населения, ночной кавардак ни к чему.

Тут вновь является взводный и окидывает нас мрачным взглядом.

— Ну, кто готов салютовать румынам на прощание? Нашелся ихний танк. Недалеко он там, от перекрестка. За наш город, за погибших пацанов мы его долбанем!

— Как? — за всех молчащих спрашиваю. Стоящий рядом Кацап гулко сглатывает.

— Каком кверху! Мозгами! Горбом, раз другим взять нечем!!!

Али-Паша рассказывает свой план: пользуясь неразберихой, провести бээрдээмку внутри пустых после дневного боя кварталов во двор медучилища. И, откуда румыны не ждут, выехать на Дзержинского да шарахнуть по танку из РПГ и НУРСами.

— А если нас обнаружат?

— Уйдем назад. В центре кварталов танковая пушка бесполезна. Во дворы он не попрет.

— Стрелять-то как будем, если на Московской тоже румыны? Влезем же, как между молотом и наковальней…

— Их нет на перекрестке с улицей Московской. Просто сидят в кварталах за улицей Дзержинского и смотрят за городским военкоматом, где тоже остались наши.

— Ну, а если?

— А если — тогда пусть через наши головы обстреливают своих у ГОПа, а гопники — их! Мы же не собираемся между ними на линии огня сидеть!

Жорж молча кивает. Серж, подергав себя за нос, кивает тоже.

— А что, это дело!

— Кто идет? — окидывает всех взглядом Али-Паша.

— Я думаю, все пойдем. Как иначе? Какие могут быть возражения?

Поворачиваясь к своим, по мордам вижу, что у Тяти и Феди вроде бы есть возражения. Но, к их сожалению, неубедительные.

— Пошли! — решительно заявляет Витовт. — Ночь коротка, а еще дорогу выбрать надо!

Крава, Волынец и оба наших молдаванина — Сырбу с Оглиндэ, его нестройным хором поддерживают.

— Уже выбрали, — отзывается взводный. — Значит, решено. Каски, шмаски — ничего лишнего с собой не брать. И так надорветесь! Пока все работают, четверка в охранении с автоматами. По два автомата берите, чтобы в случае чего раздать. И гранаты. Остальное оружие оставить!

Остаток ночи проходит, как у египетских рабов на постройке пирамиды. Среди мечущихся, шарахающихся от нее людей и автомобилей бронемашина своим ходом прошла до упора, глубоко въехав в один из дворов на Пушкинской. А дальше началось… Для чего эти треклятые жители понаставили столько гаражей и сараев?! На каждом метре какая-то срань, которую надо валить, убирать, перекатывать и, надрываясь, толкать через все это бронемашину. Движком подработать нельзя, демаскирует… Никаких слов, кроме матерных, вскоре не остается. На последних метрах, где и говорить уже нельзя, чтобы враги не услышали, не остается даже мата. Один змеиный шип. Наконец через добротный каменный забор, тихо разобранный руками по кирпичам, вкатываем машину в широкий двор училища, в котором уже сидят наши наблюдатели. Ну, теперь есть маневр!