Николай Вирта - Катастрофа Страница 7

— Хайн, — проникновенно начал генерал-полковник, — пожалуйста, вспомни, где ты взял этого гуся. Вспомни, отнеси обратно и скажи тем людям, что германская нация и германский народ не имеют вражды к мирным русским жителям. — Здесь командующий возвел глаза вверх, как бы призывая в свидетели небеса, что — ей же право! — он не обижал и не намерен обижать добрых, мирных русских. — В подтверждение этого, — продолжал генерал-полковник, — я разделил с русскими новогоднюю трапезу, отрезав от гусиной ножки ломтик мяса.

Хайн был поражен. Он понятия не имел, почему так расчувствовался шеф, что такое на него вдруг накатило. Уж Хайн-то знал, как обошлись в этом городе — да и не толь ко в нем — «с добрыми, мирными русскими»…

— Яне знаю, где тот русский… живет. Это было ночью, — жалобно сказал Хайн.

— Ты должен вспомнить, — с мягкой настойчивостью убеждал его генерал-полковник.

— Виноват, но не могу. Было очень темно, стреляли. Я полз. Это почти у переднего края. Я едва не попал в плен. Какой-то старик с бородой и в валенках так вцепился в гуся и так кричал, что я чуть не помер со страху.

Командующий посмеялся.

— Но зачем тебе был нужен этот несчастный и, видно, весьма пожилой гусь? Разве у нас уже не осталось еды?

— Нет, господин генерал-полковник, для вас-то еда есть. Не так уж много, но есть. — Хайн поднял на шефа мальчишеские глаза. — Но мне очень захотелось сделать вам новогодний подарок. Гуся вам не могли достать. Вот я и решил… И чуть не угодил к русским. — В последних словах Хайна слышался упрек.

— Спасибо за внимание, Хайн. Если бы ты не был таким отчаянным вралем, я не имел бы к тебе никаких претензий. Ты славно ухаживаешь за мной. И как мне отучить тебя от вранья? — Генерал-полковник с улыбкой смотрел на Хайна. Левый глаз его дернулся.

— Я отучусь, — тихо сказал Хайн. — Честное слово, отучусь.

Снова молчание. Хайн переминался с ноги на ногу.

— Ладно. Допустим, ты сказал правду и действительно не знаешь, каким образом возвратить этого гуся. В таком случае ты отнесешь его раненым. И если посмеешь съесть хоть крылышко, я оторву тебе голову, слышишь? — Глаз опять дернулся, и снова от улыбки.

— Да, господин генерал-полковник, — уныло пробубнил Хайн.

— Ты отдашь гуся тяжелораненым. Не обязательно сообщать, кто дарит им новогоднее угощение. Это вовсе не обязательно. Ты понял меня?

— Так точно, господин генерал-полковник.

— Итак, возьми гуся.

Хайн взял блюдо. В горле у него запершило — от гуся шел раздражающе сладкий запах.

Выслушав распоряжение, Хайн решил про себя, что оно по меньшей мере неразумное. Съедят раненые гуся или нет — лучше им не станет. Все равно не сегодня завтра все они перемрут. Нет, он съест гуся сам. Сначала мясо, потом мелкие косточки, потом раздробит крупные и высосет из них мозг. Жаль, что человек не может есть крупные кости, в них тоже есть питательные вещества, и они очень бы пригодились! Никогда не стоит пренебрегать хотя бы унцией еды. Бог знает, что будет завтра! Кому-кому, а Хайну было известно, чем и как кормят солдат в котле! Они уже трижды подтягивали животы, трижды прокалывали дырки на поясах. От ста граммов хлеба и супа из самой чистейшей воды жира не нагуляешь! Ели конину — вся немецкая кавалерия давно прошла через желудки немецких солдат и офицеров. Потом взялись за кавалерию румынскую. Поначалу брали обозных лошадей, потом добрались до офицерских, а когда и этих извели, отняли верховых лошадей у румынских генералов.

Румыны зеленели от ярости, но их протестующие вопли растекались в холодном воздухе русской зимы, не доходя до штаба армии. Впрочем, быть может, в штабе и слышали ругань румын, но ведь это низшая раса, и черт с ними, пусть коптят небеса вздохами!… Правда, румынские некормленные и полуиздыхающие лошади — пища не ахти какая сладкая и жирная, но все-таки пища. И она должна принадлежать людям высшей расы — конину ели только немцы. Вышел приказ, и Хайн лично видел его — выдавать конину румынам запрещалось. Им устанавливался паек: пятьдесят граммов хлеба — и больше ничего. Пусть знает эта нация музыкантов, что одно дело — раса господствующая, другое — сателлиты.

Хайн одобрял этот приказ. Так им и надо, этим гнусным ублюдкам! То, что не попадало в их животы, попадет в живот Хайна… Да, да, запасаться едой впрок, любой пищей набивать желудок. Пусть он пухнет, это даже приятно. От разбухшего живота люди не помирают — уж это-то Хайн знал наверняка.

Такие мысли неслись в его голове, когда он брал блюдо с гусем.

— Мне можно идти, господин генерал полковник? — смиренно справился Хайн.

— Да. Хотя стой! — Командующий остановил Хайна у двери. — Я забыл сказать, ты отдашь гуся не офицерам, а солдатам, тяжело раненным солдатам, слышишь?

— Так точно!

— Потом позовешь ко мне генерала Шмидта.

— Слушаюсь.

Прикрыв блюдо полой кителя, Хайн поспешил к укромному уголку, где гуся можно было съесть с гарантией полной безопасности. Он выбрал комнату, некогда служившую уборной тем, кто до войны работал в подвальном помещении большого универсального магазина.

«Это ничего, что придется есть в таком месте, — размышлял Хайн. — К тому же там все смерзлось и запаха никакого. Но если бы и был запах, аромат гуся такой сильный, что он перебьет любые другие».

Хайн шагал по коридору громадного полуподвального помещения. В мирное время оно служило складом трехэтажного универсального магазина, занимавшего целый квартал в центре города. Верхние этажи магазина были разбиты бомбами и снарядами. Прочное железобетонное перекрытие подвала спасло его от разрушения. Глухая цементированная стена, выходившая, как это знал Хайн, на улицу, покрылась плесенью, в углах расползлась изморозь — подвал топили кое-как. С потолка капало; жидкая, вонючая грязь противно хлюпала под сапогами Хайна. Освещался коридор тремя тускло мигавшими электрическими лампочками. Не доверяя полевой электростанции, кто-то приклеил свечку к крышке вдребезги разбитого пианино, попавшего сюда неведомо как и стоявшего в середине коридора впритык к стене.

Противоположная сторона подвала была разделена на полтора десятка помещений разной величины — раньше в них размещались товары, а несколько комнат занимали люди, работавшие на складе. Теперь в этих комнатах расположились два штаба: армейский и пехотной дивизии генерала Роске. Штаб Роске обосновался здесь задолго до того, как штабу армии пришлось, перебираясь из одной деревни в другую, из лощины в балку, войти в город и занять подвал магазина, потеснив тех, кто успел его обжить.

В этот ранний час в коридоре не было ни души. Хайн прошел в самый конец, воровато оглянулся, потом быстро отогнул валявшимся рядом штыком гвоздь, которым была заколочена дверь уборной, поставил блюдо на пол, вышел и загнул гвоздь.

Слава богу, поблизости никого не оказалось. Адъютант командующего армией полковник Адам, которого Хайн особенно побаивался, уехал куда-то.

Дело в том, что Адам под страхом десятидневного заключения в карцере запретил пользоваться подвальной уборной. Ходи по нужде куда угодно — двор универсального магазина достаточно велик.

Адам лично наблюдал за ефрейтором Эбертом, когда тот забивал дверь добротным гвоздем. Однако оба они не заметили валявшегося рядом штыка. Штык служил Хайну орудием взлома запретной зоны, где время от времени он устраивал пиры, будучи хозяином и гостем одновременно.

Покончив с операцией, Хайн не спеша направился обратно.

За дверями штабных комнат слышались громкие разговоры офицеров, монотонное бормотание радистов, вызывавших полки и дивизии, стрекотание пишущих машинок, смех и брань.

Хайн мурлыкал под нос песенку. Черт побери, здорово он сообразил с гусем! Вечерком, когда все уснут, он нажрется до отвала, как сам фюрер там, в Берлине. Никто не дознается, отдал Хайн гуся раненым или нет. Командующему не до того, чтобы проверять чепуховые приказания. Кроме того, как-никак он доверял своему ординарцу. И не только доверял, но й по-своему любил — это Хайн знал. Впрочем, и было за что: больше года Хайн добросовестно служил генерал-полковнику и уважал его, пожалуй, гораздо больше, чем фельдмаршала фон Рейхенау, к которому Хайна определили ординарцем в самом начале его военной службы.

ИСТОРИЯ НЕ СОВСЕМ ПРИМЕРНОГО МАЛЬЧИКА

То-то славные денечки были, когда шестая армия — ею тогда командовал Вальтер фон Рейхенау — шла по равнинам Бельгии.

Хайну хорошо запомнилась ночь на десятое мая сорокового года. Пьянчужка Рейхенау и его начальник штаба так и не легли спать в ту ночь. Они беседовали о чем-то с глазу на глаз. И нервничали — это было слишком ясно даже для туповатого Хайна. Все чего-то ждали… Хайн вздремнул тогда. Да, он помнит, как сладко ему спалось в ту звездную и теплую ночь; штаб армии помещался в старинном замке почти на границе Бельгии. Золотая пора! До того памятного дня война была какая-то странная, никто, казалось, не принимал ее всерьез. И Хайн тоже. Где-то постреливали, где-то лениво летали самолеты и столь же лениво сбрасывали две-три бомбы, патрули нарушали молчание ночей позвякиванием прикладов… А какая была жратва! А какие девочки!…