Григорий Солонец - Форпост Страница 7

Тем временем рядовой Дмитрий Кравцов, нештатный санинструктор роты, склонился над афганской девочкой. Побудь она в угарном дыму еще минуту, и вернуть ее к жизни уже не удалось бы. Чумазых, с обгоревшими бровями и ресницами мальчишек, не отошедших от страха, била нервная дрожь. Кажется, они, балуясь со спичками, в отсутствие родителей и устроили пожар. Но пусть уже сами тут разбираются со своим детским садом. Так неожиданно нашим бойцам пришлось на время переквалифицироваться в спасателей. Чего только не бывает на войне.

Где-то с месяц назад полковые саперы по просьбе крестьян разминировали пшеничное поле. Они засеяли его сообща, всем аулом, а когда пришли собрать урожай, то прогремел взрыв, покалечивший молодого дехканина. Поначалу люди хотели забыть об этом поле, ставшем по злой воле душман черным, смертоносным, но жалко было затраченного труда, обработанной земли, худо-бедно, но кормившей многие семьи. Аллах, которому молились, слишком далеко, а «шурави» рядом, поэтому и решили на сходе обратиться за помощью к ним. По большому счету, наши могли и не рисковать жизнями: такие локальные задачи находились в компетенции местных органов власти, подразделений афганской армии. Но на Востоке не принято отказывать в помощи нуждающимся в ней.

…Как же звали того истерзанного афганца-бедолагу, оставленного своими соотечественниками, братьями по мусульманской вере на мучительную верную смерть под нещадно палящим солнцем? Ах, да, Амани! Это имя, единственное, что он смог из последних сил произнести и потерял сознание. Вместо лица — кровавое месиво, на перебитых, плетнем повисших вдоль худого туловища руках многочисленные ножевые раны, гематомы и ссадины на ногах. Нетрудно догадаться, какие нечеловеческие пытки пришлось вынести этому уже немолодому мужчине. Привязанный веревкой к дереву, которое, возможно, подростком сам у дома и посадил, он был обречен на смерть. Колесников приказал солдатам бережно освободить несчастного от пут, отнести в тень, дать воды, оказать медицинскую помощь. Что дальше с ним делать, Виктор не знал. Оставить одного, беспомощного здесь — значит приговорить к смерти. Взять Амани с собой в таком состоянии тоже нельзя. Решили пока осмотреть дом. Он был пуст и разграблен. И только пройдясь по двору, увидели лежащие в винограднике окровавленные трупы — женщины и старика. Скорее всего, это были жена и отец Амани. Рядом на земле валялась записка на дари. Таджик Рахмонов ее быстро перевел на русский: «Так будет с каждым, кто сотрудничает с „шурави“». Теперь картина разыгравшейся здесь трагедии немного прояснилась. Душманы устроили показательную казнь, со средневековой жестокостью расправившись со своими соотечественниками, не пощадив даже женщину и старика. В чем выражалось их сотрудничество с нашими войсками, наверное, даже Аллаху неизвестно. Похоже, что обычное восточное гостеприимство погубило этих простых людей. Амани застонал, и Колесников направился к нему. «Единственный выход — вызвать санитарный вертолет», — мелькнула мысль.

— Бирюза, я Гром, у меня «трехсотый», в тяжелом состоянии. — Колесников специально не стал уточнять, во избежание лишних вопросов, что раненый — афганец. Да и по большому счету, какая разница: живой ведь человек нуждается в срочной помощи. Получит он ее — может, сто лет проживет, нет — умрет уже к вечеру. Они вынужденно задержались в кишлаке на полтора часа, пока не прилетела «вертушка» с красным крестом на борту. Погрузив в ее металлическое чрево полуживого афганца, рота ушла в горы. Потом Колесников специально справлялся в госпитале о его судьбе. «Он еще нас с вами переживет», — услышал бодрый ответ. Настроение как-то сразу улучшилось: не зря, значит, возились с Амани. А с «шурави» он теперь будет до конца дней своих. Настоящие друзья и впрямь познаются в беде. Как и враги. Душманам, убившим его отца и жену, он обязательно отомстит. Таков неписаный закон предков.

…Виктору нечасто, но снятся сны об Афганистане. Однажды явственно увидел себя молодого, бесцельно бродившего по бывшему военному городку, заброшенному и позабытому афганцами. Зрительная память и спустя годы цепко держала в голове каждую мелочь, каждый уголок ухоженной в то время территории, вдоль и поперек истоптанной их следами. И от этого чужая твердая земля казалась близкой, почти своей. Теперь же он не узнавал ее: выжженная пустыня лежала вокруг, где не было ничего живого. По каким-то лишь ему известным приметам Виктор безошибочно нашел место, где когда-то стоял сборно-щитовой штаб полка, где располагался офицерский модуль первого батальона, в шутку прозванный холостяцкой обителью. Какие страсти здесь подчас кипели! Ведь и на войне у каждого была маленькая личная жизнь со своими эмоциями, впечатлениями, тайнами, вмещавшаяся как раз в этих тонких стенах. Здесь был второй дом, в котором жили радость и обиды, недоразумения и сомнения, тревоги и надежды. Вдруг Виктор отчетливо вперемешку услышал голоса живых и погибших ребят — Сашки Морозова, Сереги Окунева, Пашки Карпинского, Кости Виноградова… Басом рокотал, извещая всех о натопленной солдатской бане, старшина роты прапорщик Хозяйкин, полностью оправдывавший свою фамилию. Солдаты уважали Михалыча за непоказную, настоящую заботу, но особенно за мужество и смелость, периодически проявляемые им в горах. Будто вырвавшиеся из-под земли голоса то быстро нарастали, превращаясь в долгое многозвучное эхо, то удалялись ненадолго, чтобы вновь напомнить о себе. По ним как по ротному списку во время вечерней поверки он узнавал фамилии и даже контурно, чуть расплывчато видел по-прежнему молодые лица некоторых своих солдат, в основном «дембелей». Кто-то из них поинтересовался:

— Как живете, товарищ капитан? Все сбылось, о чем мечтали?

— Живу нормально, ребята. А вы-то, как?

— По-разному. А когда снова в разведку вместе пойдем, может, завтра на рассвете? Мы уже соскучились по вам и настоящему делу…

Виктор проснулся среди ночи в холодном поту и уже не сомкнул глаз: таким неожиданно долгим оказалось возвращение с войны домой, в сегодняшний день.

Почему в век космических достижений и нанотехнологий до сих пор не изобретена знакомая фантастам в деталях машина времени? Колесников никаких денег не пожалел бы, чтобы снова на два года переместиться в опаленную войной молодость, в ставший родным первый мотострелковый батальон, где каждый знал свой маневр в бою и горой стоял за сослуживца. Они чуть иронично и снисходительно называли себя путешественниками, но если и кривили душой, то самую малость: на карте в зоне ответственности дивизии с трудом можно было отыскать вершину, где бы ни ступала нога мотострелков. Казалось, что при таких частых выходах неизбежны большие потери. Но батальону удавалось, хоть и не всегда, подчас чудом, с божьей помощью сводить их к минимуму. А секрет феномена прост, как автомат Калашникова: здесь научились, независимо от должности и званий, в опасную минуту прикрывать огнем товарища, беречь друг друга. Это может быть самое главное правило в военном искусстве.

После колхозной «вольницы»-посевной бригаду Колесникова бросили на ударную районную стройку. По плану этот консервный завод должны были давно ввести в строй, но, как водится, не хватало средств. И вот поступила команда «срочно», за девять месяцев «родить» завод. Поэтому и понадобился тяжелый неквалифицированный труд, к которому осужденным не привыкать. Колесников ловко управлялся с любым инструментом и работой. Если требовалось ведрами таскать наверх бетонный раствор, он, не жалея себя, делал это наравне со всеми. Приходили машины с кирпичом и блоками, переключался на их разгрузку. «Все должно быть по-честному», — считал Виктор. За такую требовательность к себе, справедливость и уважали в колонии Афганца. Даже те, кто «точил зуб» против него вроде Леньки-валютчика и Лысого.

Каждую неделю получал от жены письма. И с нетерпением ждал новых, как в Афгане. Света писала обо всем: о том, что в Минске недавно открыли новую станцию метро, комфортабельную гостиницу, очередной супермаркет — город на глазах преображался в европейскую столицу. Вторая новость — соседи выдали замуж дочь, а на работе у жены сменился директор. В общем, обычные житейские новости. В конце Света сообщила, что на выходные постарается приехать, и спрашивала, что привезти.

У него же не было особых новостей. Дни, как близнецы-братья, похожи, разве что воскресенье, наполовину выходной, немного выделяется. В начале ноября исполнится уже год, как он в колонии. Никогда не думал, что на пятьдесят первом году жизни здесь окажется. Так что пути господни точно неисповедимы. С другой стороны, это, как и Афган, суровая житейская школа со своим кодексом чести, правилами. Их не так уж и сложно постигнуть, если при любых, самых неблагоприятных обстоятельствах оставаться человеком. Увы, не всем это дано. Такие хамелеоны, как, например, майор Бодаковский, точно здесь не прижились бы.