Вилис Лацис - Собрание сочинений. Т.4. Буря Страница 86

— Вот и родина, Альфред, — мечтательно сказала она. — Скоро будем в Риге. Интересно, как там сейчас?

Она достала из сумочки губную помаду.

— Да, родина… — Никур вздохнул. Он смотрел, как Гуна старательно красит губы. «Неизвестно, для чего это ей… Они и так красные…»

Под вечер поезд пришел в Ригу. Когда на горизонте завиднелись фабричные трубы и дома окраин, Гуна спросила:

— Где мы остановимся? Я поеду на свою прежнюю квартиру. Только я ведь в сороковом году ее тете передала. Тебе как-то неудобно…

— Немного неудобно, — согласился Никур. — Но народу все равно станет известно, что я вернулся.

— Может быть, тебе лучше остановиться у себя? — продолжала Гуна. — Мы ведь будем встречаться… Как раньше…

— Да, понимаю, — согласился Никур. — А тетя как?

— Не беспокойся, когда будет нужно, я ее куда-нибудь спроважу. И потом, что нам ее стесняться?

Мысль, что ему придется вернуться в покинутое семейное гнездо, к «кошечке», с которой он даже не попрощался перед отъездом, не очень радовала Никура. Будут и упреки, и неприятные вопросы, и даже, наверное, слезы — этого ему не избежать. В Швеции в этом отношении жить было спокойнее.

— Попробуй уговорить свою тетю съездить на несколько недель в деревню. Есть у нее родственники в деревне?

— Конечно, есть. Альфред, а ты не можешь дать мне немножечко деньжат?

Она никогда не просила помногу, всегда — немножечко, но Никуру было очень хорошо известно, что значат эти «немножечко». Не торопясь, но и не слишком медля, он достал потрепанный бумажник. Пока он отсчитывал деньги, Гуна, повернувшись к нему спиной, рылась в своем чемодане.

Рейхскомиссар Лозе в тот день вызвал к себе на поздний час обергруппенфюрера Екельна и генерал-комиссара Дрехслера. Когда приглашенные явились, Лозе взял с письменного стола какой-то документ и подал Екельну. Пока тот читал, Дрехслер дипломатично разглядывал оконные гардины, не будучи уверен, что документ дадут прочесть и ему. Скорее всего Лозе в двух словах передаст его содержание и тут же начнет перечислять задания, которые предстоит выполнить генерал-комиссару. Потом с сдержанной улыбкой отпустит его, а Екельну кивнет головой, чтобы остался. Рейхскомиссар в последнее время взял за правило к месту и не к месту подчеркивать свое пренебрежение к Дрехслеру.

Прочитав письмо, Екельн вернул его Лозе.

— Правильное решение.

— И своевременное, — добавил Лозе. Потом, словно вспомнив о Дрехслере, протянул письмо и ему.

— Прочтите вы тоже, господин Дрехслер. Потом поговорим.

Это было подписанное Гитлером распоряжение об организации латышского легиона. После нескольких месяцев сомнений и оттяжек он разрешил, наконец, осуществить план Лозе.

Когда письмо вернулось в руки Лозе, он положил его на стол и опустился в кресло.

— В этом решении сказывается дальновидность фюрера, — сказал Дрехслер. — Во-первых, это даст нам новые контингенты солдат и в то же время поможет стабилизировать внутренний порядок в Латвийской области.

— Их надо скомпрометировать — всех этих латышей, эстонцев и литовцев, — проворчал Екельн. — И чем больше — тем лучше.

— Когда латыш наденет форму добровольца СС, тем самым он продаст нам душу, — сказал Лозе. — Он вынужден будет держаться с нами до конца, потому что возврата ему уже не будет. Или они победят вместе с Великогерманией, или погибнут вместе с нами. Обратите внимание, господа, что это относится и к семьям добровольцев. Вся семья будет разделять с ними упования и горести.

— Именно поэтому и нужно согнать как можно больше латышей в этот легион, — сказал Екельн. — Чем больше, тем лучше. Сделать их соучастниками, поставить в такое положение, чтобы им невыгодно было возвращение большевиков. Тогда они будут воевать как оголтелые.

— Насколько я понял распоряжение фюрера, дело идет о вербовке добровольцев, — напомнил Дрехслер. — Это обстоятельство повлияет на результат кампании. Вот если бы можно было объявить мобилизацию.

— В политическом отношении здесь большая разница, — сказал Лозе. — Мы, может быть, выиграли бы количественно, но проиграли бы в качестве. Вы правильно сказали, господин Екельн, что их надо сделать соучастниками. Доброволец сожжет за собой все мосты. Большевики ему не простят, — это он отлично поймет. Вместе с тем мы сможем всему свету ткнуть под нос знаменательный факт: «Будьте любезны, посмотрите — латыши, эстонцы и литовцы добровольно воюют на нашей стороне, они признали справедливость нашего дела». Давая свое согласие на создание легионов, фюрер, по всей вероятности, руководствовался соображениями внешне-политического порядка.

— Я не жду особенно больших успехов от Данкера и Бангерского, — сказал Дрехслер. — Сомневаюсь, что им удастся всколыхнуть народ. А если вместо легиона наберется только один полк, разве не скажут тогда, что мы провалились?

Екельн улыбнулся.

— Господин генерал-комиссар полагает, что принцип добровольности есть нечто определенное, не допускающее толкований. — Он тихо засмеялся. — Может быть, нам надо выпрашивать у этих мужланов письменные подтверждения того, что они действительно добровольно вступают в легион? И не подумаем. Нам разрешено вербовать, а вербовать можно любыми способами, в этом отношении нас никто не ограничивает. Если не захотят идти добром, мы применим то, что называется силой. Если латыша поставить перед выбором: или поступить в легион, или отправиться в концлагерь, он выберет первое. Успех будет обеспечен.

— Успех должен быть обеспечен, — повторил Лозе. — Именно для этого фюрер и послал нас сюда. А как лучше исполнить его волю, мы должны придумать сами. Наша обязанность — дать фронту солдат.

— Пушечное мясо, — добавил Екельн. — Вы думаете, что теперь, когда на карту поставлена судьба Великогермании, мы будем распускать слюни? Положение критическое. Оно может стать катастрофическим. Быть или не быть — вот как стоит вопрос после событий у Сталинграда. Все нужно пустить в ход, чтобы удержаться.

Наступила пауза.

Тишину нарушил Лозе. Он поднялся и слегка поклонился Дрехслеру.

— Не смею вас дольше задерживать, господин генерал-комиссар. Вы, по всей вероятности, захотите сегодня же предпринять что-нибудь для организации легиона. Будьте здоровы, господин Дрехслер.

Негибким, тяжелым шагом вышел из кабинета Дрехслер. В приемной он увидел человека средних лет, который посмотрел на него странным подстерегающим взглядом и поклонился. Дрехслер чуть заметно кивнул ему. Адъютант Лозе поспешил подать ему пальто.

Когда Дрехслер ушел, адъютант вошел в кабинет Лозе.

— Господин рейхскомиссар, тот человек… Альфред Никур явился по вашему распоряжению и ждет в приемной.

— Пусть войдет, — ответил Лозе, а когда адъютант вышел, объяснил Екельну: — Это тот, которого ждали из Швеции. Говорят, довольно способный человек.

Дверь кабинета приотворилась, из-за нее показалось лицо Никура. «Разрешите?» — спросил он, игриво улыбаясь. Лозе сделал несколько шагов ему навстречу.

— Пожалуйста, пожалуйста, господин Никур! Приветствую. Как вы доехали? Долго вас мучили на железных дорогах?

Чуть согнувшись в знак почтительности, Альфред Никур приближался к рейхскомиссару, а его маленькие глазки ощупывали лицо Лозе, стараясь прочесть ответ на вопрос, занимавший бывшего министра: чего эти немцы хотят от него и что они ему дадут?

Разговор происходил за круглым столиком в углу кабинета. Лозе приказал принести кофе. Екельн сел напротив Никура. Лозе то прохаживался с чашкой кофе по кабинету, то садился на кожаный диван и, перегнувшись через столик, говорил тихо, почти шепотом, не сводя глаз с Никура. Екельн держался развязно: если ему казалось, что рейхскомиссар сказал что-нибудь недостаточно ясно и точно, он прерывал и поправлял его, и Лозе сразу соглашался.

Никур скоро понял, откуда дует ветер, но продолжительная служба в охранке научила его притворяться, так что ни Лозе, ни Екельн не заметили его разочарования.

— Знает кто-нибудь о вашем возвращении? — спросил Лозе.

— Только моя жена и ваш адъютант, — ответил Никур. — Не считая, конечно, чиновников, которые проверяли документы.

— Где вы остановились? — спросил Екельн.

— На прежней квартире, на улице Валдемара.

— Это хорошо, — сказал Лозе.

— Мне кажется, вам там не стоит оставаться, по крайней мере первое время, — сказал Екельн, не обращая внимания на замечание Лозе. — Пока ваше официальное положение не станет известно обществу, надо переехать на другую квартиру и сохранять инкогнито.

— Если вы находите это более удобным… — торопливо согласился Никур. Не споря о мелочах, он старался соблюсти достоинство, насколько это было возможно в данный момент: все-таки он — бывший министр, а излишней угодливостью только сбавишь себе цену.