Владимир Ераносян - Колорады Страница 9

Ярый нуждался в нем, в его совете, в его присутствии, и он не пожалел бы ни денег, ни людей на его освобождение. Пугач, атаман казаков, объявил за освобождение проповедника триста тысяч, и он их получит.

Глава 8. Предательство

Пугач действительно считался полевым командиром средней руки. И это была не моя, а общая оценка. Да и не рвался я в свои 28 лет в аналитики и военные стратеги. Но и несмышленому открылось бы очевидное. Пугач не стремился в герои, не совался в глубокий тыл врага с рейдами, подбирал дезертиров, ловил небольшие рассеянные и деморализованные группы вырвавшихся из котлов украинских вояк, квартировался и харчевался в городе. Блокпосты на окраинах, где бывало горячо и показывались механизированные разведгруппы врага, брал под опеку неохотно.

Пару раз атаман присутствовал на военных советах, которые инициировались сверху. Более влиятельные командиры искали союзников в низшем звене, чтобы создать дееспособное ополчение с единым управлением и общей координацией действий. Все достигнутые договоренности Пугач по-тихому саботировал. Он все время боялся, что какой-нибудь другой авторитетный казак из войска Донского придет и отнимет у него атаманство, или такового назначат, или, чего доброго, подсидит кто из своих. Поэтому он старался задобрить самых ближних деньгами, ну и, конечно, сам мечтал сорвать куш.

Я представляю, как он обрадовался, когда курьер дядя Ваня принес весточку с той стороны. Малява, как окрестил послание сам Пугач, гласила, что за униатского попа, случайно оказавшегося в его руках, правосеки готовы отвалить триста тысяч баксов. И еще триста штук за остальных двадцать девять «нацгадов». Никто из командиров Новороссии не одобрил бы эту сделку. Посему атаман утаил сговор. Пугач сильно рисковал. Но подергать фортуну за хвост при заявленном «призовом фонде» откажется разве что упертый коммунист или аскетичный идеалист…

Шестьсот тысяч в буквальном смысле валялись на дороге. В двух вещмешках цвета хаки. Первый мешок горбун в шахтерской каске, дядя Ваня, руливший своей убитой «копейкой», должен был забрать после передачи атаманом противоположной стороне первой, более многочисленной партии из двадцати пленных. Потом курьер должен был вернуться за второй частью «гонорара».

Второй мешок подбросят на то же место в аккурат после возвращения главной партии из десятки, включавшей капеллана. «Кидалово» было возможно только по второй ходке пленных. По этой причине Пугач решил придержать пастера, из-за которого завязалась вся эта голливудская канитель, на десерт. Он посадит снайпера с ночным прицелом на дерево, и в случае «проброса» пастер автоматически перейдет в разряд жмуриков.

Предполагалось, что дядя Ваня останется единственным свидетелем. Но так как он не в себе, ему ничто не грозило. Никто не поверит дяде Ване, даже если тот что-то брякнет своим помелом. Одно слово — сумасшедший. Так что не придется ликвидировать полоумного.

…Соратники атамана, самые верные, связали капеллана и засунули ему в рот кляп. Слишком часто он позволял себе проклинать своих идеологических врагов. Делал он это очень громко. Мог испортить все своим бесноватым криком, которым впору было не изгонять демонов, а созывать нечистую силу. Менять его и всю фашистскую братию решили под покровом ночи, чтоб комар носу не подточил.

Повытаскивали «товар» со всех щелей и шхер — держали этих тридцать отборных гадов в разных подвалах, а лысого капеллана в трансформаторной будке. Кормили узников чем придется. Некоторым, тем, что плохо скакали под речовку «Кто не скаче, той защитник, а кто скаче, той пидар», переломали ноги. У всех до единого ссадины, у доброй трети ожоги. Пытали, конечно. Но не зашибли. Надо было узнать место захоронения мирных жителей, кто похищал, кто конкретно насиловал, кто закапывал. Узнали про загубленных невинно девчат из села под Ясиноватой. Кто утопил девушку в реке, кто привязал к ее ногам камень. Много чего рассказали, когда развязали им языки. На очных ставках вычислили непосредственных исполнителей. Двоих сразу казнили. Одного отдали на «съедение» селянам. Те забили его камнями. Оставшимся в живых пришлось не сладко, но ополченцы их не жалели.

— Не дави на жалость, ты приехал! — был общий ответ, когда каждый второй из них, теряя всякое мужское достоинство, истекал соплями и плакал, моля о пощаде. Бил себя в грудь, что боялся ослушаться командира, выполнял приказ, божился, что больше такого делать не будет, что не он это, а другие, рассказывал все, что знал про этих других, а другие кивали на него и винили во всех содеянных грехах побратима. Били нещадно. Унижали словесно. Был среди наших, из ближних атаману, то ли осетин, то ли чеченец, знакомый обезглавленного Змея, явно с садистскими наклонностями. Заставил он одного правосека сперва слизать грязь с берцев, а потом увел его на ночь. Рассказали мне потом, что пленный «спал» всю ночь с открытыми очами. А под утро лишился обоих глаз, потому что «закрыл, а так не договаривались»…

В общем, осталось тридцать стопроцентных военных преступников, из них один слепой и один одержимый каким-то придуманным богом, не имеющим ничего общего с Отцом Небесным. Их можно было всех без разбору судить военным трибуналом с гарантированным решением о казни, однако их отпускали на волю, где они наверняка продолжат убивать.

Как только я узнал о предстоящем выкупе, а произошло это только потому, что в ту ночь мне не спалось и я увидел подозрительное шевеление. Подкравшись, я понял, что правосеков куда-то увозят, и узнал по фонарику на шахтерской каске небезызвестного дядю Ваню. Помня о «Лексусе» с «Мальборо», я понял, что надо действовать даже в ущерб собственному здоровью.

Дядя Ваня на секунду остался один, без присмотра. Я шепотом окликнул его вопросом:

— Куда, дядя Ваня, путь держишь, на ночь-то глядя?

— Менять попа униатского и правосеков будем, — без задней мысли поведал курьер.

— На кого?

— Не на кого, а на что. На мешок с баблом.

Появились пугачевские братаны. Я спешно ретировался. Умел незаметно растворяться во тьме. Не отнять.

Твердо решив во что бы то ни стало этому предательству воспрепятствовать, я подумал, что способов в моем арсенале мало. Пойти напрямую к атаману — глупо. Деньги ему посулили огромные, иначе бы он не согласился. А значит, меня могли хлопнуть, как назойливую муху. Значит, действовать в одиночку я не мог. Мне нужна была помощь. И я отправился искать Снайпера, чтоб разоблачить вопиющую измену. И пусть меня посчитают стукачом. Я бы и слова не сказал, если б хоть одного правосека обменяли на отца Митяя. И Кристины. Но тут этих гадов меняли не на наших, их отдавали за напечатанные в Америке фантики.

Доехал на велике. Благо двухколесных средств передвижения, неприкаянных после обстрелов, раскидали по городу столько, что и нам досталось. На них ездить бесшумнее всего. Незадача случилась, когда уже на месте, в ОГА Донецка, один бывший офицер из оцепления, пожилой уже отставник с георгиевской лентой на правом погоне, расстроил меня сенсационной новостью.

— Не тебя я видел недели три назад, в аэропорту, когда пытались выкуривать «киборгов» с аэропорта? Минометчик? Крым, верно?

— Он самый.

— Ты опоздал. С Луны, что ли, свалился? Недели две уж, как нет его. Снайпера отозвали. Посчитали, что неправильно себя ведет. Много на себя берет. Обозвали Наполеоном и сняли с пробега. Нет больше Снайпера. В Москве он в цивильном теперь ходит и интервью направо и налево раздает. Эпоха ушла. Наступаем без него уж как две недели, перемирие без него подписали, а ты проснулся. Неужто командир твой до тебя не довел? Кто главный у вас?

— Пугач. Та еще гнида. Я вообще у него в изгоях.

— Тогда понятно. Смотри, как бы не отправил на верную смерть, Крым.

— Сам боюсь.

— Так переходи к нам.

— Пока не могу. Надо кое-что исправлять прямо сейчас. А ваш Восток где щас?

— Спит.

— А если у меня нечто срочное, то как быть?

— Ну, смотря что…

— Эх, ладно, опоздаю я, проволочка смерти подобна. Повели правосеков якобы на обмен, а на самом деле за выкуп.

— Не пойман — не вор. Хрен докажешь, если момент передачи бабла не отснимешь хотя бы на телефон. А правосеки — залежалый товар. Их никто не считает. Твой Пугач никому не подчиняется. Скажет, что кончил ублюдков и в обрыв скинул. Ему поверят, не тебе. Ты никто и звать тебя никак. Ты ничем не славен. А Пугач — знатный вояка, хоть и бесконтрольный. У него отморозки есть. Все знают. Не трогают его. Потому что и против отморозков воюем. У нас тоже бывшие «баркашовцы»-РНЕшники со свастиками на груди. А ты что думал? Сюда не интеллигентики добровольцами едут… Беспредела еще много будет. Все только начинается.

Он был прав, и своей правдой подкинул моему сердцу ощутимую резь. Защемило, как у пожилого, но я вспомнил напутствие одного псаломщика в Покровском соборе Севастополя. Он предупреждал, что мир жесток, но в нем рождается мужественность.