Александр Каневский - Впереди разведка шла Страница 9

— Тебя как зовут? — спросил Черниченко возницу.

— Вася Борышполец. Не бойтесь. Я — комсомолец. Честное слово.

— А куда ты меня везешь?

— В Зеленоград...

Лошади шли медленно. Под полозьями поскрипывал снежок.

— Вот что, Вася,— обратился к пареньку Черниченко.— На всякий случай возьми мои документы, там партийный билет. Если встретишь наших — передай. И письмо жене. Отослать не успел. Двое ребят у меня...

Несколько раз в дороге он терял сознание: сказались потеря крови, холод.

И все-таки выжил политрук, пройдя через многие передряги. Снова попал в лапы к гитлеровцам. Поместили в лагерную больницу. Перед бегством немцы хотели взорвать здание, но подпольщики перерезали провода, которые вели к взрывному устройству. Местные жители вылечили, выходили раненых бойцов. Когда зажили раны, политрук догнал свою бригаду и прошел с ней до самого конца войны.

А Вася Борышполец выполнил наказ Черниченко. Передал документы в политотдел одной из дивизий, после их отослали в Москву.

Овладев Самодуровкой, гитлеровцы бросили на юго-восточную окраину станицы Манычской тринадцать танков с батальоном автоматчиков. Жарко пришлось здесь нашим артиллеристам. В самый критический момент боя тяжело ранило командира батареи лейтенанта Колесова. Его заменил замполит лейтенант Остапенко. Потеряв несколько танков, гитлеровцы откатились назад.

Ночью лейтенант Остапенко скрытно сменил позиции, оставив на прежних макеты орудий, и на рассвете немцы ударили по пустому месту. Решив, что батарея выведена из строя, они снова пошли в атаку, но натолкнулись на мощный прицельный огонь. На поле боя осталось восемь подбитых танков. Так и не сумев прорваться в Манычскую с юго-запада, гитлеровцы решили нанести удар в новом направлении — через Арпачин в сторону Манычской.

В три часа ночи 25 января корпусные разведчики под командованием капитана Киселева подтвердили данные о перегруппировке немцев. Пленный, доставленный к генералу Свиридову, сообщил, что прибывшие части и отряды, укомплектованные отборными солдатами и офицерами СС, хорошо обученные и по-зимнему экипированные, получили задачу любой ценой сломить сопротивление русских, отбросить их за Дон и тем самым обеспечить возможность отхода с Кавказа через Ростов.

Генерал Свиридов незамедлительно прибыл с оперативной группой на КП на окраину Манычской и стал управлять боем, который начался утром.

В политдонесении корпуса о ходе боев в те дни говорилось: «...25 января 1943 года противник предпринял ожесточенную бомбардировку ст. Манычская, которая продолжалась почти до позднего вечера. Было совершено более 150 самолето-вылетов. Одновременно по станице он открыл сильный артиллерийский и минометный огонь. Затем враг бросил в контратаку до 30 танков с пехотой. Развернулись ожесточенные бои. Гвардейцы мужественно сражались, срывая попытки врага прорваться в станицу. Особенно трудно пришлось сражаться подразделениям 4, 5-й и 6-й гвардейских механизированных бригад, которые обороняли хутора Арпачин и Алитуб» *.

* ЦАМО СССР. Ф. 303. Оп. 4005. Д. 76. Л. 83.

Удары врага успешно отражались, но сказывалось его количественное превосходство. К тому же защитникам Арпачина пришлось с самого начала боевых действий драться в полуокружении. Командир корпуса постоянно требовал доклады от разведчиков, чтобы точно ориентироваться в сложившейся обстановке.

...Я готовил разведгруппу к поиску. Хорошо изучил карту и уже отчетливо представлял себе местность. Здесь, в бескрайних, открытых всем ветрам степях, работа разведчиков во много раз сложнее и рискованнее. Всякое движение видно как на ладони.

Ночь — всегда союзница нашему брату, но вести наблюдение в темноте, делать выводы о перемещениях противника (а он теперь шевелился и ночью) — дело весьма затруднительное. Ко всему прочему — и это главное — нужно добыть живую «справку», да поосведомленней. Не какого-нибудь там обозного каптенармуса или «грабаря» из похоронной команды.

Предварительно построил разведчиков. Кратко сообщил задачу, приказал готовиться. С собой берем автоматы, по два диска, гранаты, компас, два бинокля, индивидуальные пакеты. Награды (их тогда имели немногие), документы, письма — оставляли в штабе.

С наступлением сумерек вышли на задание. На окраине Арпачина окликнул часовой. Удостоверившись, что свои, сказал:

— А-а, полуночники? Ну, удачи вам, братки!

Было чуть-чуть жутковато: идешь, как по непрочному ледку.

Вспомнилось, что с таким же чувством в детстве катался на коньках по только что застывшему пруду. Было сладко и жутко, играя с опасностью, нестись по льду, который то тут, то там потрескивал под ногами, а иногда давал трещину от берега к берегу. И так ухал, будто где-то на дне стреляли из пушки. Случалось не раз, что кто-нибудь проваливался в холодную купель. Все бывало. Но... Едва приближалась зима и мороз завертывал и трещал без снега, мы хватали коньки и опять мчались на этот тонкий, только что замерзший лед...

...Ракетные сполохи трепетали в радужных ореолах. Все же их неверный свет был лучше непроглядной неизвестности... Через час всплески ракет остались за спиной, а потом и вовсе начали тускнеть.

Мы часто останавливались, напрягали слух — в такой темноте можно запросто напороться на немецкий пост. А затем крохотный светлячок-треугольник компасной стрелки вновь звал в черную даль.

Петляли долго. Шли пригнувшись, открытые участки преодолевали по-пластунски. До рассвета нужно было отыскать удобное место для наблюдения. Наконец, нашли более-менее глубокую вымоину, в которую ветер нагнал клубки колючего перекати-поля.

Удивительное растение! Высохнет, оторвется от корня и скачет, рассыпая дурное семя до тех пор, пока не попадет в какой-нибудь овраг.

Ночь шла на убыль. Подул лютый колючий ветер, дымка рассеивалась. Впереди все отчетливее вырисовывалась какая-то ферма, точнее, каркас ее, справа бугрилась длинная темная скирда соломы.

Посмотрел в бинокль. Вроде пусто. Но что это? До слуха донесся стелющийся по земле рокот моторов. И тут же над нашими головами промчалась волна «юнкер сов».

...Первыми показались три броневика. За ними медленно ползли тупорылые грузовики с поблескивающей касками пехотой. Ну, точно горшки, насаженные на колья плетня...

Я записал в блокнот номера машин, зарисовал опознавательный знак — голова совы в белом ромбе.

— Свеженькие, не битые,— отложил в сторону бинокль Миша Григорьев,— сову налепили.

— К Арпачину чешут. Ночью надо уходить...

Колонна притормозила движение. К ее «голове» подъехал легковой «опель», из него вышел офицер в кожаном реглане. По начальствующим жестам я понял, что личность эта не рядовая. К нему подскочили два немца, встали навытяжку, что-то докладывая. Затем один махнул рукой — с машин начали спрыгивать солдаты. Слышались отдельные выкрики, смех.

Причину остановки установить было нетрудно: в стороне выстроилось несколько походных кухонь.

До наступления темноты в обе стороны прошло около пятидесяти машин с той же совой на бортах, а перед заходом солнца — до двух десятков танков, дюжина пушек на конной тяге.

В моем блокноте уже кое-что поднакопилось. Николай Багаев с Семеном Ермолаевым внимательно обследовали место стоянки. Нашли открытку (на них немецкие солдаты обычно всегда писали свою фамилию и номер подразделения), забытую фляжку, банку мази от вшей, несколько окурков сигарет «Аттика»...

Начали осторожно выдвигаться к скирде соломы: перед обратной дорогой я решил дать людям немного отдохнуть.

В прелой подгнившей соломе, которую не успели скормить лошадям, так как румыны пустили их в котел гораздо раньше, было тепло, пахло мышами. Людей сразу придавил сон. Бодрствовал лишь Багаев — наблюдал за тем, что творится на белом свете.

Я, кажется, и не спал, так просто прикрыл глаза, но коварный сон обволок сознание, погрузил в мягкую теплынь. Вдруг чувствую — трясут. Багаев выпалил прямо в ухо:

— Командир, немцы!

— Где?

— На противоположной стороне.

— Может, тебя галлюцинации преследуют?

— Какое там. Броневичок у торца скирды. Но ведут

себя тихо... Странно!

Я осторожно выполз из соломенной дыры, посмотрел на часы.

— Надо сворачиваться. Поднимай гвардию. И чтоб ни звука. А мы с Григорьевым проверим, что за железку ты видел.

...Медленно пошли вдоль скирды. Через два-три шага останавливались, прислушиваясь. Шаг, еще шаг... Стоп! Шорох. Мы прижались спинами к соломенной стене, сняли с предохранителей автоматы.

Не иначе, как идущего потянуло «до ветру». Он шел, мурлыкая: «Ах, майн либен Августин».

Я сжал руку Григорьева выше локтя. Он понял. Когда немец прошел рядом и встал к нам спиной, широко расставив ноги, Миша опустил ему на голову приклад автомата (это действие он именовал «наркозом средней дозы») и воткнул немцу кляп в рот. Осторожно понесли «добычу» к своим.