Иван Бережной - Два рейда Страница 90

Оказывается, повар Сорока чистил свой карабин, случайно выстрелил, и надо же было пуле попасть в голову моего коня. Серый свалился замертво. От меня это скрыли. Предприимчивый повар упросил Боголюбова и Колесникова пока не говорить мне о случившемся, разделал Серого, кожу променял крестьянам на самогонку, а из мяса нажарил котлет. Этими-то котлетами Сорока и потчевал нас.

Все это рассказали мне после обеда. Бакрадзе, Вершигора, Андросов, Коробов, Колесников и особенно Тютерев смеялись до колик в животе. Я же не на шутку обозлился. Честно говоря, коник был невзрачный, но я к нему привык. Вообще лошади — моя болезнь. К ним я пристрастился еще в Тамбовском кавалерийском училище и считал, что нет животного лучше лошади. И неудивительно, что случай с Серым испортил мне праздничное настроение.

После обеда Вершигора, Андросов и Коробов в сопровождении взвода конных разведчиков уехали в штаб дивизии в Большой Рожин. Прощаясь, Петр Петрович предупредил:

— Завтра примете последний самолет. Через два-три дня выступаем…

Как только проводили гостей, ко мне подошел озадаченный доктор Зима.

— Что с тобой? — спросил я.

— Со мной, товарищ начальник штаба, все в порядке. А вот, правда, с Ковалевым неладно. Надо его отправлять на Большую землю.

— Почему?

— Опасно больной. Нуждается в немедленном лечении.

— Он никогда не жаловался на здоровье.

— В том-то и беда. Болеет туберкулезом. Я обследовал… Опасная форма. Правда, беседовал с ним — лететь отказывается. Требуется ваше вмешательство. Здесь мы ему ничем помочь не можем. Это правда.

Известие доктора встревожило меня. В отряде Ковалев давно. Больше года мы с ним командовали главразведкой.

О разговоре с доктором я доложил командиру полка. Для него это известие тоже было неожиданным. Бакрадзе долго думал, а потом сказал:

— Жаль расставаться, но и шутить с этой болезнью нельзя. Придется отправить. Вместе с ним отправим и Федчука. Ведь ему скоро семьдесят стукнет. Тяжело старику.

Федчука и Ковалева провожали всем полком. Вручили им подарки. Теплые проводы растрогали улетавших. Им не хотелось расставаться с боевой, дружной партизанской семьей.

— Выздоравливайте!

— До встречи на Большой земле, — напутствовали партизаны улетавших товарищей. — Передайте наш привет Сидору Артемовичу, Федоту Даниловичу Матюшенко, Панину, Базыме…

Они улетели с последним самолетом. Вместе с ними улетела и Анна Ивановна Василец. Она получила письмо из дома, в котором сообщалось, что ее мать тяжело больна.

— Больше нам здесь делать нечего, — сказал Бакрадзе. — Будем перебираться ближе к штабу дивизии.

Два месяца пробыли мы на аэродроме пинских партизан. За это время мы с ними сдружились, побывали во многих белорусских отрядах. Особенно хорошие отношения установились у нас с генералом Коржем Василием Захаровичем и его начальником штаба Федотовым. Саша Тютерев встретил здесь своих земляков-сибиряков. Бывший связист, офицер Николай Максимович Баранов командовал партизанским отрядом в Белоруссии. Пришелся нам по душе и его начальник штаба— веселый и горячий Мешекбай Хасенов. Отряд имени Г. И. Котовского был на хорошем счету. У Баранова действовала замечательная артиллерийская мастерская. Партизанские умельцы наловчились карабины переделывать на автоматы.

В знак дружбы белорусских и украинских партизан командиру полка Давиду Ильичу Бакрадзе и командиру батальона Александру Филипповичу Тютереву белорусы подарили именные автоматы партизанского производства. Мы преподнесли пинским партизанам отечественные ППШ.

Наступил день прощания. Проводить нас пришли Василий Захарович Корж и Федотов со своими партизанами.

— Новых вам боевых успехов. Бейте врага по-ковпаковски! — сказал на прощание генерал Корж.

В новый рейд

Последнее время о чем бы ни говорили партизаны, а непременно возвращались к событиям в Нормандии. Наконец-то дождались открытия второго фронта! Высадку войск наших союзников на северном побережье Франции партизаны встретили с радостью. Надеялись, что действия союзников вынудят фашистское командование перебросить часть сил с восточного фронта на Запад. Это облегчит действия советских войск.

— Теперь Гитлер долго не продержится, — радовался Боголюбов. — Правильно сказано: «Кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет!»

— Поднявший меч от меча и погибнет — это, конечно, так, — сказал Леонид Прутковский. — Но никогда добровольно не вложит его в ножны. Надо еще выбить из рук этот меч.

— Выбьем! — уверенно сказал Боголюбов. — Еще три-четыре месяца — и войне конец.

— Не спеши праздновать победу, — охладил пыл старшины Прутковский. — Драка предстоит жестокая. Чем ближе к границам Германии, тем яростнее и ожесточеннее будут сопротивляться гитлеровцы.

— Пусть сопротивляются. Тем хуже для них… Если мы одни сумели сломать хребет фашистской военной машине, то с союзниками и подавно, — стоял на своем старшина.

— Как бы не так! На бога надейся, а сам не плошай, — предостерег политрук. — Если бы они горели желанием быстрее покончить с фашизмом — давно бы открыли второй фронт. Подумай, почему они именно теперь высадились? Поняли, что мы и без них управимся…

— Почувствовали — жареным запахло. Боятся опоздать к пирогу, — поддержал Тютерев. — Они высадились делить победу.

— И не только это. Не хотят допустить полного разгрома фашистской Германии, — пояснил Прутковский. — Свояк свояка видит издалека…

— Я так рассуждаю: фашисты почувствовали неустойку на востоке, сами попросили англичан и американцев поспешить на помощь, — высказал свое предположение майор Мороз. — Куда, мол, вы, господа капиталисты, смотрите? Ждете, когда коммунисты придут в Германию? Тогда и вам от ваших же рабочих не поздоровится…

— Доля правды в твоих словах есть, — сказал замполит второго батальона Непомнящий. — Открывая второй фронт, наши союзники меньше всего заботятся о помощи советским войскам. Только не думаю, чтобы и гитлеровцы пришли в особый восторг от высадки американские и английских войск.

— Нет, что ни говорите, а облегчение на фронте будет, — стоял на своем Боголюбов.

— А не получится так, что немцы против нас будут драться, а на западе начнут пачками сдаваться в плен, или, чего доброго, попытаются снюхаться с нашими союзниками? — высказал опасения Тютерев.

— До сделки союзников с Гитлером не дойдет. Мы не допустим, — твердо сказал Прутковский. — Не затем кровь проливаем, чтобы позволить кому-то, в том числе и нашим союзникам, спасти гитлеризм.

— Допускать-то не допустим, а ухо надо держать востро! — сказал Тютерев, подумал и добавил — Думаю, наши войска усилят удары. Да и нам нечего засиживаться.

Слова Тютерева оказались пророческими. Третья годовщина со дня начала Великой Отечественной войны застала нас на марше. Партизанская дивизия выходила в исходный район для броска через автомагистраль Минск—Варшава на север. Последнюю остановку сделали на хуторе Ясенец и в прилегающем лесу. До 1939 года здесь находилось имение какого-то польского пана. Ему принадлежали лучшие угодья, луга и леса. Теперь о польском помещике напоминал лишь добротный семейный склеп на кладбище.

Здесь мы задержались на несколько дней, чтобы получить точные данные об охране шоссе и ближайших гарнизонах врага. И тут произошел досадный случай: в один день были ранены начальник штаба кавалерийского дивизиона Семен Тутученко и командир артбатареи Тюпов. Артиллеристам вообще не везло. В польском рейде подорвалась одна пушка. Большого труда стоило ее восстановить. А теперь, во время последнего перехода, на мину наехала вторая. Были ранены наводчик Вася Алексеев, орудийный номер Таргонский и еще один из новичков.

Наводчик Вася Алексеев — любимец партизан. Участник всех рейдов. В бою за переправу на реке Сан был ранен в руку. Только поправился — и снова ранение. На этот раз тяжелое, в ногу, с переломом кости.

Мы вынуждены были всех раненых подготовить к отправке на аэродром генерала Коржа.

…В Ясенце к нам пришла группа десантников-москвичей. Они попросили оказать помощь тяжелобольной девушке-радистке.

Пока доктор Зима осматривал больную, я разговаривал с десантниками. Их командир — среднего роста, подтянутый, чернобровый лейтенант — рассказывал о действиях своей группы. В это время из хаты вышел Колесников. Лейтенант быстро глянул на моего помощника и бросился к нему с раскрытыми для объятий руками.

— Юрий Антонович, вы?

Смотрю, оба тискают друг друга в объятиях. Послышались возгласы: «А помнишь?», «Не забыл?!».

— Я наблюдал за ними и ничего не мог понять. Когда страсти, вызванные неожиданной встречей, улеглись, Колесников представил своего товарища: