Владимир Гриньков - Санитар Страница 4

Он обнаружил вдруг, что все иначе сегодня выглядит. Будто солнце светит по-другому. Предметы вокруг были все те же, и он сам как будто не изменился – но уже был другим. Темно и неуютно, мерзость жизни липнет, пачкая душу, и просвета не видно; он, Паша, не жил все последнее время, а медленно и неотвратимо умирал. Врачи яйцеголовые называют это депрессией и еще какими-то словами заумными, но что они понимают? Как одним или парой слов можно все происходящее с человеком объяснить? Всю эту боль, когда ни одного доброго лица вокруг, когда кровью плакать хочется, и не веришь уже, что нужен хоть кому-то, и трудно понять, надо ли жить вообще.

И вдруг сегодня, когда уже и не верилось, что такое возможно, – необыкновенная легкость. Паша к снимку самсоновскому подошел и долго в него всматривался, поигрывая мускулами.

«Я просто раскис немного, – подумал, – расслабился и едва не был раздавлен. Чушь все собачья».

В него входила новая энергия. Физически он почти ощущал, как наливаются силой мышцы. Укололо на мгновение воспоминание о Валентине, но Паша жалость задавил, она и должна была погибнуть, если уж оказалась в самсоновской квартире.

Петр Семенович ждал у подъезда. Поздоровались, побежали неспешно к стадиону. У самсоновского подъезда Паша головы даже не повернул, пробежал мимо с равнодушным видом.

– Свежо, – прокряхтел Семенович.

– Угу.

Больше ни словом не перекинулись. Паша был молчалив и даже угрюм на вид. На стадионе бегал рассеянно и свои занятия закончил на пять минут раньше обычного. Семеновича дожидаться не стал, прощально махнул рукой и побежал к дому. На этот раз не выдержал, у самсоновского подъезда убавил шаг и даже позволил себе голову повернуть. Из-за двери вышла баба Даша, подслеповато прищурилась.

– Здравствуйте, – сказал Барсуков.

Баба Даша узнала его по голосу, закивала торопливо с блаженной улыбкой. Никто не знает еще, что Самсонов убит. Все тихо.

Он поймал себя на мысли, что совершенно не тревожится. Собран и строг. Когда он так подумал о себе, ему стало хорошо. Вот таким он себе нравился.

Ехал в троллейбусе и был задумчив. Из этого состояния его уже на складе вывел Дегтярев. Увидел Пашу, крикнул из-за стеллажей:

– Привет, каратист! Как здоровье?

– Нормально.

– А душевное состояние? Что говорят врачи?

– Какие врачи? – спросил Паша, насторожившись.

– Светила психиатрии.

Паша посмотрел на разбитый накануне шкаф, вздохнул:

– Ты из-за этого, да?

– Ага. Оно бы все ничего, да я опасаюсь, что ты после шкафа за мою черепную коробку примешься.

– Ты не заедайся, – буркнул Паша почти добродушно. – И тогда можешь ничего не бояться.

– Дури в тебе много, – сказал Дегтярев печально. – И чего ты при такой силе в грузчиках прозябаешь? Пошел бы в охрану.

– В какую охрану?

– Телохранителем.

– Прислуживать?! – вскинулся Паша. – Этим тварям?!

– Каким тварям? – вежливо поинтересовался Дегтярев.

– Которые рожи поотъедали и в свои красные пиджаки уже не влазят.

– Секунду, гордый ты наш. А на кого ты сейчас работаешь?

– Ни на кого! – огрызнулся Паша, все больше мрачнея.

– Нет, шалишь. И у нашего склада есть хозяин – такая же краснопиджачная сволочь. Но просто он далеко от нас с тобой…

– Вот именно! Далеко! – вскрикнул Паша. – Я здесь деньги зарабатываю своим горбом и никому ничем не обязан.

Дегтярев вздохнул и ушел за стеллажи.

– Живи проще! – сказал он оттуда. – Меньше взвинченности. Больше любви к ближним.

– Я ненавижу их! – не сдержался Паша. – Я их давить, гадов, готов! Я этих жлобов…

Он замолчал, потому что Дегтярев демонстративно загремел пустыми ведрами – не хотел слушать. Паша дышал тяжело, душила злоба. Ему понадобилось время, чтобы успокоиться.

Подкатил грузовик. Экспедитор выложил на стол платежные документы. Дегтярев перебрал бумаги, сказал вполголоса:

– Сорок восемь выписано.

– До обеда управимся? – спросил экспедитор.

– А это смотря как работать.

– А если ударно?

– А сколько?

– Соточку.

– Я пожалуюсь, – пригрозил экспедитор.

– Кому? – якобы озаботился Дегтярев.

– Начальству вашему.

– Ага, – уяснил Дегтярев. – А наше начальство нам нормы выработки определило.

Он показал на лежащий под стеклом лист с лиловой печатью:

– Читать умеете? Так вот до вечера с вашим грузом провозимся.

Дегтярев этот листочек сам сфабриковал, и еще ни разу не было осечки.

– Я думаю, договоримся, ребята, – сдался экспедитор и расстегнул портмоне.

Получив деньги, Дегтярев пошел за стеллажи, отсчитал половину, протянул Паше. Паша взял деньги.

– Вот я не пойму тебя, – признался Дегтярев. – Такой правильный на словах, а деньги сверху берешь.

– Я эти деньги своим потом зарабатываю!

– Своим потом ты зарплату зарабатываешь, – пояснил Дегтярев будто маленькому. – А все, что сверху, – это как называется?

– Как?

Дегтярев не ответил, ушел.

7

Милицейская машина стояла у самсоновского подъезда. Паша погрустнел и замедлил шаг. Ему сейчас хотелось даже развернуться и уйти, но не смел, шел как заведенный. Милиционер у машины обернулся и посмотрел на Пашу.

– Привет, – произнес со скамеечки Семенович.

– Здравствуйте. Случилось что?

Паше был противен его собственный голос.

– Самсонова убили.

– Виталика? – изобразил ужас Паша. – Когда?

– Ночью, видимо. Вчера вечером еще живой был. Два трупа. Он и девица его.

– И девица?

– Да. Из тех, что с ним водились. Знаешь ведь?

– Я не присматривался.

Из самсоновского подъезда вышла баба Даша.

– Увезли их уже? – спросил Барсуков.

– Полчаса назад, – ответил Семенович. – В пакетах пластиковых, как мусор.

– Нельзя так о мертвых, Семенович.

– Он плохо жил и плохо умер, – сказал старик упрямо.

– Вы не любили его.

– Да и ты тоже, Паша.

Семенович поднял глаза и внимательно посмотрел на собеседника. Паша сделал вид, что рассматривает милицейскую машину.

– Милиция теперь все здесь перероет, – сказал почти равнодушно.

Его сейчас нож беспокоил – нож-то он в своей квартире оставил. Глупо.

– Ничего здесь милиция не перероет, – не согласился Семенович. – У них до таких пустяков руки теперь не доходят.

– А до чего доходят?

– Не знаю! – выпалил старик, неожиданно озлобляясь.

Паша поднялся в свою квартиру. Прошел в ванную, достал из укромного места нож. Крови на лезвии не было. «Я зря испугался, наверное, – подумал он. – Ну кто здесь будет искать?»

В комнате наткнулся взглядом на портрет улыбающегося Самсонова. Сейчас Самсонов лежал в пластиковом мешке. В мешке душно, как на Канарах летом. Или на Канарах не душно? Бедняга Самсонов, ему никогда этого не узнать уже.

Паша поужинал, включил телевизор, и почти сразу же раздался звонок. Вертя бездумно нож в руке, Паша подошел к двери, взглянул в «глазок» и отшатнулся – за дверью стоял милиционер. Барсуков вбежал в комнату, заметался, но опять позвонили, и он замер – на мгновение, – швырнул нож под диван, сорвал со стены фото самсоновское и уже знал, что откроет дверь, не посмеет не открыть, хотя и трясся от охватившего его страха.

К его удивлению, милиционер на него не бросился, когда дверь открылась, а остался стоять на лестнице, за порогом, и только спросил негромким голосом, в котором читалась усталость:

– К вам можно?

Паша отступил в глубь коридора, милиционер переступил порог и только после этого поздоровался:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, – нашел в себе силы Паша, но чувствовал уже, что умирает.

– Вы – Барсуков?

– Да.

– Я с вами хотел поговорить.

– Проходите.

Паша почти автоматически все делал сейчас. Милиционера повел не в комнату, а на кухню, потому что в комнате – об этом он все время помнил – под диваном лежал нож. Тот самый.

– Вы об убийстве в вашем доме слышали?

Милиционер, задавая вопрос, в глаза Паше не смотрел, потому что в этот момент опускался на табурет.

– Мне сосед сказал.

– Знаете, значит?

– Без подробностей.

– Погибший – ваш друг?

– Почему же – друг?

– Значит – не друг?

– Не друг.

– А соседи сказали…

– Какие соседи? – спросил поспешно Паша.

– Ваши соседи, – обернул к нему свое усталое лицо милиционер. – Они сказали, что вы дружны были с погибшим.

– Нет!

Милиционер смотрел на Пашу внимательно и казался несколько удивленным.

– Мы в детстве дружили.

Ах, как плохо он сказал. В детстве дружили, а сейчас – нет. Поссорились? А почему? Так ниточка и потянется.

– А потом рассорились? – спросил милиционер.

– Нет, – сказал Паша, внешне оставаясь спокойным. – Просто во взрослой жизни – свои заботы. Вы согласны?

– Пожалуй.

Хороший ход! Чуть-чуть укрепить надо свои позиции.

– Поэтому, хотя мы и довольно часто встречались, целые дни вместе, как в детстве, уже проводить не могли, – позволил себе улыбнуться, но только слегка.