Белькампо - Современная нидерландская новелла Страница 15

— По трем лестницам?

— Да, по трем. — И он поднял вверх три пальца.

— Ух ты… — произнесла кухарка. — А немецкая прислуга у вас есть?

Нет у них никакой прислуги. Только два раза в неделю приходит уборщица.

— В Амстердаме ни у кого нет прислуги. Разве что у докторов.

И снова кухарка удивилась. Роналд, полагая, что ей непонятно слово «доктор», пояснил:

— У врачей.

— Ах вот как, у врачей, — повторила она рассеянно. Затем посмотрела на него, словно решившись наконец задать ему вопрос. Она схватила его за полы пиджака и сообщила, что ей очень нравится его костюм.

— Он совсем новый, — сказал Роналд с восторгом. — Почти новый, перешит из старого дядиного костюма. Из костюма вашего хозяина, — добавил он.

Кухарка кивнула, показывая, что все поняла, с таким выражением на лице, как будто она в этом и не сомневалась.

— Тетя всегда посылает нам дядины костюмы. Ведь было бы грешно их выбрасывать, правда? — И пошутил: — Вы, наверное, сразу его узнали, да?

Он был слишком простодушен. Он совсем ничего не понимал в чинах и сословиях, наш Роналд.

Однако, попав в гимназию, он поумнел. Прежде всего он узнал, что говорит на амстердамском жаргоне. А узнав это, был очень удивлен и обрадован тем, что никто не издевается над его речью. Два месяца он старательно отвыкал от жаргонных словечек. Эти каникулы действительно стали поворотным пунктом в его жизни. Его перестали дразнить. Его перестали бить. А когда кто-то однажды попробовал, Роналд дал сдачи, причем на этот раз не все наблюдавшие за стычкой были на стороне его противника. В гимназии встречались не менее странные люди, чем он. Например, один еврей, страдавший недержанием мочи. Но даже и того никто не дразнил, хотя фамилия еврея была Ватерман[8]. Никто не смеялся над неуклюжестью Роналда на уроках физкультуры. А снисходительный преподаватель однажды, когда Роналд сбил планку во время прыжков в высоту, все равно поставил ему удовлетворительную оценку.

Этой снисходительностью Роналд воспользовался. С каждым годом он все чаще игнорировал уроки физкультуры. Он делал вид, что не интересуется этим предметом, что физкультура не стоит его внимания. Зачем ему, отличнику по всем другим предметам, этот грубый культ физической силы? Став постарше, он узнал слово «интеллектуальность» и начал употреблять его при всяком удобном случае. Оно внушало окружающим уважение. Это слово очень подходило к бледному, худому Роналду, лучшему ученику по всем «интеллектуальным» предметам. Однако он, как прежде, был одинок, ибо интеллектуальность не предполагает участия в клубах.

С похвальным листом он перешел сначала во второй, а затем в третий класс гимназии. Каникулы он проводил за чтением книг и опытами с электроприборами и химикалиями. Часами он бродил по площади Ватерлоо, покупая по дешевке старые трансформаторы, выключатели, индукторы, телефонные аппараты. Он твердо решил стать инженером.

А летом, разумеется, снова Ахтерхук. Теперь ему было там не так скучно. Фриц обычно играл в саду и не мешал Роналду. Это был глупый, избалованный ребенок. Он все еще плохо говорил, и изо рта у него постоянно капала слюна. Роналд обнаружил книжный шкаф, набитый неразрезанными новыми романами и красивыми альбомами. Дядя когда-то купил их у одного клиента, поддерживая принцип взаимной заинтересованности.

Тетя же, вдруг узнав, что настоящая дама просто обязана играть на фортепиано, поставила в гостиной большой рояль. На нем Роналд мог играть. Несколько лет назад по настоянию матери (один из немногих случаев, когда ей удалось в чем-то убедить мужа) он начал учиться музыке и достиг удивительных успехов. С тех пор игра на фортепиано стала одним из любимейших его занятий. В этом доме он мог играть лишь по утрам, когда все комнаты были закрыты и шум никому не мешал. Днем и вечером ему разрешали играть только в присутствии гостей.

Иногда кухарка заходила в господские комнаты, чтобы сделать замечание новой горничной, стиравшей пыль в гостиной, и затем оставалась послушать игру Роналда. Однажды она спросила:

— А у вас дома такой же хороший рояль?

— Еще лучше, — ответил Роналд. — Это всего-навсего «бехштейн», а у нас «плейель». Самая лучшая фирма. Французская, понимаешь? — добавил он многозначительно.

Теперь он как следует отомстил кухарке за тот разговор о костюме, который не выходил у него из головы с тех пор, как он понял, что признался в чем-то постыдном. Отомстил ей, повесившей у себя над кроватью портрет нового германского рейхсканцлера. Жаль только, что насчет французского рояля все было неправдой.

В хорошую погоду он уходил читать в сад. Однажды он увидел по ту сторону изгороди худенькую светловолосую девочку. Девочка сказала:

— Добрый день.

Роналд тоже сказал:

— Добрый день.

Девочка была, вероятно, его ровесницей.

— Какие у вас отличные качели, — сказала она.

— Это качели моего брата. Я живу не здесь. Я живу в Амстердаме. Сюда я только приезжаю в гости на несколько недель.

Девочка перелезла через изгородь и попробовала покачаться.

— Хорошие качели, — похвалила она. — Становись тоже, вдвоем мы сильнее раскачаемся.

Роналд не захотел.

— На качелях меня тошнит. Я лучше буду читать.

Резко отвергнув предложение, он из вежливости не добавил, что его, кстати сказать, совсем не интересуют девчонки. Но все же с тех пор они каждый день обменивались несколькими фразами.

Девочку звали Агнес. Ее отец был бароном. Он как-то заходил вместе с ней к дяде и тете. Тетя произносила имя Агнес на французский манер — Аньес, считая это очень шикарным, а барон заменял звук «г» голландским «х».

О бароне в доме говорили часто.

— Он аристократ, но совсем не высокомерен. Он такой простой, такой обыкновенный, — рассуждала тетя.

— Он, как сказал бы твой отец, бедней церковной мыши, — дополнял портрет барона дядя.

— Карманы большие, а в них ни гроша, — хихикал отец Роналда.

Барон был дядиным должником. Отсюда его простота в обращении и благожелательность по отношению к представителям низших сословий. Об этом, разумеется, говорилось лишь в отсутствие Роналда. Ибо детей это не касается.

Друзей, как их представлял себе Роналд, друзей, способных постоянно находиться рядом, помогать ему во всех делах, у него по-прежнему не было. Но и ненависти к нему никто не испытывал. Насколько это зависело от его отличных отметок и от той помощи, какую он оказывал другим, Роналд начал понимать лишь позже.

В гимназии он не чувствовал себя одиноким. На переменах вместе с группой одноклассников ходил к киоску, расположенному недалеко от школы. Там на витринах красовались французские журналы «Сурир» и «Ля ви паризьен» с фотографиями девушек, прикрытых лишь виньетками.

Большинство ребят жило в южной части Амстердама, а Роналд — в восточной. Он никогда не возвращался домой вместе с другими. Возле Государственного музея они сворачивали направо, а он шел прямо.

Членом спортклуба он, разумеется, не был. Он внушал себе, что презирает грубую силу, но в глубине души сознавал, что выигрыш партии в теннис принес бы ему больше популярности, чем исполнение фуг Баха на школьном вечере. Это был самый печальный успех в его жизни. Ибо после аплодисментов, которыми наградили его слушатели, ему пришлось отправиться домой и снова забиться в свой угол, а другие остались танцевать. Трамваи уже не ходили. Он, талантливый пианист, лучший ученик гимназии, был никому не нужен; другие веселились, а он с трудом сдерживал слезы.

А дома после таких вечеров всегда происходили скандалы.

— Ну, вот видишь, мать, — говорил отец, — вечно одна и та же история. Господину доставили удовольствие, а он в благодарность так безобразно себя ведет.

Роналд же спрашивал, почему всем мальчикам можно посещать уроки танцев, а ему нельзя. Почему другие мальчики ездят летом в Швейцарию, а он — никогда. В лучшем случае он может погостить у тети Энгелтье. Неужели они не понимают, что он там подыхает от скуки? Всю жизнь его окружают одни старики. Может, с его стороны жестоко так говорить, но ему уже на все наплевать. Пусть катятся ко всем чертям со своей машиной. И со своим старым барахлом. Каждый видит, что он носит перешитые костюмы. А хоть бы никто и не видел — зачем ему это старье? Что он, нищий? Ничего ему не разрешают, совсем ничего. Его не пускают в походы (попробуйте только сказать, что не из-за денег), ему не дают никакой мелочи, он даже в кино не может пойти. Деньги на книги, которые он покупает на площади Ватерлоо, по пяти центов за штуку, он зарабатывает продажей почтовых марок. У родителей не выпросишь ни монетки. Раньше он думал, что у них и вправду нет денег. Но теперь он твердо знает, что это ложь. Разве отец не получил в этом году два главных выигрыша государственной лотереи? Смешной способ зарабатывать, но деньги есть деньги. Хватит им его поучать! Пока он был маленьким, он считал, что его родители всегда говорят правду. Ведь другие родители всегда говорят правду своим детям. Они умеют добиваться своей цели без такого жалкого вранья.