Белькампо - Современная нидерландская новелла Страница 17

На реплику типа: «Ты обращаешься со своими родителями так, словно нашел их в канаве» — он отвечал медленно и спокойно: «Что касается тебя, то это похоже на истину». Такой ответ вызывал у отца бессильное: «Прыщ несчастный», и тогда на губах у Роналда появлялась усталая улыбка. Отец был твердо уверен, что Роналд улыбается от злости, и ни минуты не сомневался в правильности и меткости своих суждений. А Роналд со своей стороны не мог понять, почему его колкости не убивают отца наповал. Он сам был бы уничтожен, если бы когда-нибудь оказался в таком жалком виде перед собственным сыном.

Теперь ссоры с отцом доставляли Роналду даже некоторое удовольствие. Когда ему бывало скучно, он развлекался, дразня отца. Как-то, пока отец храпел после обеда, он отстриг ему половину ненавистных усов. Он испытывал наслаждение не только от того, что причинял боль отцу, но и от той боли, которую чувствовал сам. Ибо упорным, непреодолимым недостатком его воспитания (по его собственному определению) было то, что он страдал от беспомощности своего отца в таких стычках; ему было неприятно наблюдать, как отец тщетно пытается найти крючок, спрятанный в словах Роналда, и для защиты прибегает к малоэффективной грубой брани, заставляющей Роналда краснеть, но лишь потому, что его родной отец употребляет столь вульгарные выражения. Он-то, конечно, воображает, что попал в самую точку, думал Роналд, и что краснею я именно поэтому. Идиот!

Роналду было семнадцать, и он учился в пятом классе.

Этой зимой случилось кое-что необычное. Тетя, которой летом не удалось пригласить своих бедных родственников в гости, исправила упущение, пригласив их на рождество.

Уже целую неделю стоял мороз. Но небо почти все время было ясным, ярко светило солнце, к тому же перед наступлением морозных дней выпало очень много снегу. Они приехали девятнадцатого декабря. После обеда Роналд вышел в сад и застыл в восхищении, сам удивляясь тому, как взволновала его природа, — это бывало с ним редко. Может, дело было в том, что в природе не ощущалось жизни. Стволы и ветви деревьев казались отлитыми из льда, а зеленую траву покрывала хрупкая корка замерзшей воды.

Из соседнего дома вышла Агнес с коньками в руках. Она была уже не такая худенькая, как прежде. Когда он окликнул ее и она подошла, он едва сумел унять дрожь.

— Пойдем покатаемся на коньках, — предложила она.

— Нет, к сожалению, сегодня я должен куда-то идти с дядей и тетей, — соврал он. — Пойдем завтра?

Она согласилась и убежала; он долго смотрел ей вслед, словно ее появление поразило его, словно она не была той худенькой светловолосой девочкой, с которой он не раз беседовал в прошедшие годы. Казалось, он видит ее впервые. Он повернулся и пошел домой.

У дяди он попросил коньки.

— Конечно, бери, — сказал дядя. — Я рад, что ты наконец решил стать настоящим голландским парнем.

Вдали от дома, на льду замерзшей канавы Роналд тренировался весь день и весь вечер, так как в небе ярко светила луна. Он учился равномерно отталкиваться обеими ногами с таким же яростным усердием, с каким обычно решал математические задачи или разучивал музыкальные пьесы. Он хочет, он должен кататься завтра с Агнес. Он забыл, что «вообще-то не сторонник грубой физической силы». Он должен научиться!

Как получилось, что до сих пор он не замечал Агнес? Кто из них так неожиданно изменился — она или он сам? Если он и дальше станет жить на этом свете, то лишь для того, чтобы быть рядом с ней, и возможность быть рядом с ней — единственная вещь, ради которой еще стоит жить. Иначе для чего он трудился? Для чего стал лучшим учеником гимназии? Никто этого не ценит, даже его родители. Никто не испытывает к нему уважения. Нет, он трудился только ради Агнес, ради того, чтобы стать достойным ее. Она — дочь барона; семья у нее бог знает как знатна и богата (Роналд не знал в самом деле как). Он — сын простого мещанина, внук трактирщика и может бросить на чашу весов лишь достигнутое упорным трудом. Какой толк в том, что его мать из рода Морица Оранского!

И, с яростью постигая конькобежное искусство, он чувствовал себя рыцарем, преодолевающим тысячи препятствий, чтобы завоевать даму сердца. Катаясь (если только можно считать это катанием), он воображал, будто делает важное дело. Он ничего не слышал, кроме скрипа собственных коньков. Вокруг ни огонька, все застыло в неподвижности. Ветви ив причудливой сетью рисовались на фоне неба. Справа висела луна, заливавшая своим светом вселенную. Этот свет, точно легкая дымка, обволакивал звезды.

Десятки раз неуклюже скользил он туда и обратно по канаве, подгоняемый ощущением движения вперед по бесконечно длинному пути, ведущему к Агнес. Он падал, но не чувствовал боли, а судороги в лодыжках даже радовали его: он думал, что так ноги будут реже подвертываться. Впрочем, он не раз убеждался в тщетности подобной надежды.

Ветер сдувал с ветвей ледяные крошки прямо ему в лицо. Лунный свет тусклым отблеском растекался по льду. Роналд чувствовал себя первооткрывателем, в одиночестве пробирающимся к полюсу.

Даже дом, даже комнаты и коридоры стали иными, наполнились новым волнующим светом. Впервые мрамор в коридорах показался ему красивым, в тех самых коридорах, по которым он столько раз слонялся, выгнанный из-за стола. Лестница с красными стеклами в окнах и персидские дорожки впервые не казались ему ни мрачными, ни банальными, ни вызывающими; он вдруг почувствовал себя дома, словно это был его дом, его окружение, для которого он и был создан.

Тетя нашла, что он повзрослел и превращается в мужчину, умеющего себя вести. Она сказала:

— Ронни, сегодня, когда Дора убирала у тебя в комнате, она заметила, что розетка испорчена. Ты не мог бы ее починить? Ты же так хорошо разбираешься во всяких электроприборах. Тогда бы не пришлось вызывать монтера. Знаешь, с ним ужасно трудно договориться.

Роналд нашел отвертку и починил розетку. За работу он получил десять центов, и его самолюбие при этом не было задето. В другой раз, когда дядя подарил ему свою старую авторучку, Роналд почувствовал даже что-то вроде благодарности — ведь он давно уже мечтал об авторучке.

Сегодня он пойдет с Агнес кататься на коньках! Он сделал несколько приседаний, чтобы вернуть онемевшим лодыжкам способность двигаться.

По дороге на каток они с Агнес говорили мало. Роналд все время подыскивал тему для разговора и каждый раз отвергал ее. Поговорить о температуре воздуха, которая все эти дни остается низкой, что необычно для рождественских каникул, но очень кстати, так как позволяет покататься на коньках? Или спросить о ее школьных делах, или рассказать о своих? Но начать разговор он так и не решился. Правда, он пытался убедить себя, что смешно стесняться девушки, с которой так давно знаком. И еще одно: она же сама позвала его кататься на коньках. Разве это не признак того, что он ей нравится? Или она бы позвала и любого другого? Последнее показалось ему маловероятным, потому что он на ее месте так бы не поступил.

Они стали кататься. Агнес скоро заметила, что кататься он вообще-то не умеет, но это ее почти обрадовало. Разве не мог бы он иначе кататься с другой девушкой? Когда она вчера подошла к нему, ей показалось, что он взглянул на нее как-то по-новому. Она решила, что он наконец понял, какими глазами она смотрит на него с того дня, когда пять лет назад впервые окликнула его из-за ограды. Она знала заранее, что этот бледный, тщедушный юноша не умеет кататься на коньках. Юноша, который так хорошо играет на фортепиано… Сколько раз она жадно слушала его игру, ловила звуки, долетавшие сквозь кусты, за которыми скрывались двери веранды. Поговорить с ним о его игре? Сказать ему, как она восхищена ею? На это она не решилась и заговорила о другом (и тут же пожалела о своих словах). Она спросила:

— Каток в Амстердаме, наверное, гораздо лучше здешнего, правда? Ты часто туда ходишь?

Но Роналд не почувствовал в ее словах иронии. Он был в восторге — да, именно в восторге — от того, что очутился среди этих свободных, беззаботных людей, скользящих по гладкому квадрату льда. И ответил:

— Нет, до сих пор я редко катался на коньках. Ты, вероятно, уже заметила?

Она сказала с выражением крайнего удивления на лице, что ничего подобного не заметила и, если это действительно так, почему он хорошо катается. Роналд, ни минуты не сомневавшийся в правдивости ее слов, безумно обрадовался. Это укрепило в нем чувство, свойственное всем, добившимся первых успехов в новой области: уверенность в том, что достигнутые успехи очень велики.

Она спросила, часто ли он куда-либо ходит в Амстердаме.

— Что ты имеешь в виду? — ответил он. — В театры и кино я не хожу никогда.

— Совсем никогда? Если бы я жила в большом городе, я бы каждый вечер ходила в театр.

— Нет, — объяснил он ей, — я не люблю спектакли. Я всегда представляю себе, что я актер. Подумать только, каждый вечер, сотни раз, играть одну и ту же роль! Каждый вечер произносить слова, в которые не веришь! Например, каждый вечер умирать лишь для того, чтобы на пару часов развлечь кучку пресыщенных мещан! Для этого не стоит жить на свете!