Хрупкий мир: СтеклоВатный Writober-25 - Анастасия Стеклова Страница 2

Иногда она рассказывала старинные легенды о большой любви, которая разрушает самые сильные чары. При этом добавляла, что такое доступно лишь избранным, чистокровным волшебникам, и что так говорит её мама. Когда Аксель писал об этом родителям, они отвечали, что и так планировали в будущем их поженить, и это здорово, если в браке благородных волшебников будет место любви.

В конце концов, будущее Акселя было уже решено, когда он родился, ведь он же родился в семье волшебников. Он так думал всю жизнь. Он должен быть благородным волшебником, и должен подтверждать это в глазах остальных.

А Мариса… Она здесь благодаря решению Всесовета открыть места в академии для безродных носителей магического дара. Это в конце концов далеко не правильное решение.

Когда их группе торжественно вручали грамоты об окончании низшей ступени магического образования в большой зале, где собрались все учащиеся академии, глаза Марисы были полны слёз. Она думала, что больше никогда не увидит Акселя.

А Аксель решил учиться дальше. Поэтому осенью он снова вернулся в академию лишь для того, чтобы составить программу с несколькими преподавателями, поскольку продолжать обучение ему предстояло на севере. Каково же было удивление Марисы, когда она случайно столкнулась с ним! Аксель не представлял, что можно так радоваться встрече с человеком… И пускай он старался держаться отстранённо, всё же отсыпал ей немного искренних вежливых слов.

Кто же знал, что именно в этот день на академию нападут демонопоклонники, и это событие разделит жизнь их страны на до и после…

Мариса тяжело дышала. Её покрытые чешуёй горячие бока вздымались, точно паруса, надуваемые ветром. Длинный хвост тревожно мотался из стороны в сторону, разметая каменное крошево, рассыпавшиеся листы бумаги и осколки витражей. Глаза уже не вращались как бешеные, но по-прежнему часто и как-то особенно грустно моргали. Зубы — треугольные, острые, большие — как-то жутко и естественно торчали наружу. Мариса постоянно открывала и закрывала рот, пытаясь понять, в каком же состоянии ей уютно держать челюсти. Но уютно не было. Ни в какой позе, ни в каком положении. Ни в этом теле вообще. Оно огромное, и горячее, и длинное, и широкое, и опасное, и разрушительное, и страшное, и величественное. Совсем не для неё. Она не такая.

Маленькая несуразная девушка обратилась в большого внушающего трепет дракона, когда один демонопоклонник парализовал её магией, пока другой вытолкнул зазевавшегося Акселя с лестницы.

Противники светлой магии отступили, но и академия была разрушена. Она стояла здесь только лет, через неё прошло столько же учащихся, столько блестящих преподавателей озаряли её стены светом своего ума…

Кто же знал, что всё на самом деле так непросто. Кто же знал, что источник дара Марисы, открывший ей ключ в обитель настоящих волшебников — проклятие. Кто же знал, что её чувства были настолько сильны, что…

Впрочем, нет. Нет, нет и нет! Аксель мог бы узнать об этом. Он мог бы это знать, если бы не был так слеп. Если бы не хотел быть тем, кем его желали видеть. Если бы… если бы он слушал себя самого, а не Офелию, Трисса, близняшек, родителей, доброжелательных родственников, родителей своих приятелей, некоторых преподавателей, своих однокурсников, однокурсников Марисы…

Теперь поздно. Проклятие необратимо. Всё это время Мариса держала его в себе, но всё-таки выпустила.

Теперь эта смертоносная зубастая гора и есть Мариса. Она всё понимает. Всё слышит. Но никогда не сможет ничего сказать. Пока что помнит, кто она, что было вчера, позавчера, все эти годы. Но со времени начнёт забывать. Человек умрёт, дракон расправит крылья.

Но пока Аксель видит в жёлтых глазах ту смешную неуклюжую девочку. Грустную девочку постарше, которую просит уйти с лестницы. Печальную девушку, думающую, что они с Акселем больше не увидятся. Он ведь настоящий волшебник, а она сможет быть максимум знахаркой, что лечит людей.

Аксель теперь взрослый. Он сам принимает решения. Не оглядываясь на приятелей. Их больше нет с ним.

Он осторожно приближается к большой зубастой пасти, которая нервно раскрывается и открывается. Чешуя — не нежная кожа, как у Офелии, и губы, такие же чешуйчатые, едва заметны.

Аксель касается руками жёстких и горячих драконьих щёк. Приоткрывает рот и медленно приближает его к пасти, неосторожное движение которой легко сдерёт с его черепа кожу и мышцы. Губы касаются твёрдой, но всё же влажной десны. Язык задевает острые зубы. Чувствуется вкус крови. Его крови. Ужасно горячо и солёно.

Аксель целует Марису. Целует, хотя это причиняет ему боль. Этот поцелуй острее ножа, горячее пламени, и в нём больше печали, чем в трагедиях бардов из навеки канувших в прошлое времён. И больше радости, чем в некоторых современных бардовских песнях.

Аксель целует Марису. Мариса целует Акселя. Что ждёт их теперь? Марисе придётся покинуть мир людей и лететь к другим драконам, чтобы её не убили за разрушение академии или ради зубов и костей, что так ценятся в зельеварении. Акселю придётся поступить на службу и использовать магию в бою, ведь демонопоклонники желают призвать нежить и захватить с её помощью власть в стране.

Они теперь взрослые.

Они больше не увидятся.

Всё изменилось. Детство кончилось.

Поэтому они целуются до боли, до крови.

2. Мои демоны умеют плавать

Мои демоны умеют плавать. Плещутся в морской воде под алыми лучами заката, как ребятишки в жаркий полдень, брызги поднимают, смеются так звонко, радостно. Не по-бесовски, не по-нечистому. Вправду как ребята малые, босоногие да бесштанные, в речушке-то. Помню, всегда в нашей речушке ребятня крестьянская плескалась. Я слышала, как весело и легко им было. Простое счастье простой жизни. От зари до зари, худая избёнка, поле, наказы старших, гогот гусей, кудахтанье кур, палящее солнце и мошкара…

Моя-то семья зажиточная была. Меня в поля не гнали, незачем было. Все младые годы свои я в горнице сидела да рукоделием занималась. Хорошо выходило, батенька хвалил, да продавал кому-то, да мне новый урок потом давал. Старшие-то мои сестрицы замуж повыходили, братья отцовскому ремеслу да делам учились. А я сидела одна за вышиванием. За окном шумела жизнь, распускались листья, расцветали цветы, наливались соком яблоки да груши. Тянуло на волю меня страшно, так бы и обернулась птицей, чтобы улететь. Да не пускали меня. Так, одинокая, ветрами не ласканная, солнцем не целованная, и в юность короткую вошла.

Странная она, мачеха-судьба. Кто-то всю жизнь по лихим