Мой гарем - Анатолий Павлович Каменский Страница 38

Постепенно облачаясь, завязывая галстук, прыская на себя духами и продолжая закручивать усы, Модерни развивал Ежикову свой взгляд на женщину.

— Главное, это, конечно, натиск! Идя к очаровательной особе, хотя бы в первый раз, ты должен иметь в виду решительную битву. Уверенность, что победа совершится с часу на час, с минуты на минуту,— должна быть с тобою всегда. Правда, женщинам иногда нравится робость, нежные взгляды и прочее, но это в том случае, когда они вдвое старше тебя и притом в любую минуту готовы сами пойти на все. Твое положение несколько иное. Правда, Настенька Спирина выше тебя ростом, и ты, признаться, не раз испытывал эдакую дрожь в коленках даже при одной мысли... Гм... Черт возьми... Я хочу сказать, контрасты сходятся. Теперь дальше. В разговоре с нею ты, конечно, робел и не решался даже намекнуть на свое чувство. «Как сказать, знаете, вообще, и все». Но и это не большая беда. У тебя мрачные усы — «взгляд и нечто»... нечто такое, что нравится женщинам. Под маской робости могут скрываться демонические страсти.

Модерни повернулся на каблуках, осмотрел себя сзади и внезапно закончил:

— Ну, поздравляю, через месяц твоя свадьба. А теперь едем.

Ежиков не мог опомниться и только растерянно мигал глазами.

— Дружище, Валентин, как сказать... Я страшно взволнован. Что ты хочешь делать?

— Мы сейчас дадим решительную битву, — говорил Модерни, увлекая Ежикова по коридору в переднюю. — Мы явимся вместе к Настеньке, дорогою я начерчу тебе свою программу. Только одно условие: повиновение беспрекословно!

Сидя на извозчике и обняв Ежикова за талию, Модерни округленно и плавно водил в воздухе свободной рукой и говорил тоном профессорского величия:

— Я себе так представляю Настеньку: купеческая вдовушка, которой некуда девать капиталов и уже нет необходимости выходить за богача, а тем более за какого-нибудь неотесанного буржуя. Ты удовлетворяешь обоим требованиям: у тебя ни гроша за душою, но ты дворянин и притом человек, причастный к искусству, начинающий архитектор, черт тебя побери! Конечно, если ты так же лениво составляешь проекты, как набиваешь папиросы или завязываешь галстук, то я не поздравляю русскую архитектуру. Если ты так же опаздываешь с представлением этих проектов на конкурс, как опаздываешь, например, в театр, не поздравляю тем более. Но и это не беда: имей в виду, что Настенька Спирина от тебя потребует всего, кроме архитектуры, и ты можешь всю жизнь составлять проект какого-нибудь там храма любви или другого дьявола. Одним словом, повторяю, все зависит от натиска! Сардиночка без косточек — объектец подходящий. Как же, как же, я с ней немного встречался, видел ее с тобой... Эдакая гибкая, мягкая, с томным взором. Матовая бледность и, наверное, маленькие влажные ручки. Когда сидит дома одна, протянув ножки на оттоманке, конечно, кутает плечики в пуховый платок. Поклонница Мопассана. Напевает вяльцевские романсы... Гм... гм... Через пять минут ты меня представишь ей, а сам незаметно удалишься в соседнюю комнату под каким-нибудь предлогом, ну, альбом посмотреть, что ли! Черт возьми, я сегодня в ударе!

— Madame, — говорил Модерни, элегантно раскланиваясь и держа в руках цилиндр, — ваш друг и пламенный поклонник Венедикт Иванович имел неосторожность представить меня вам вне визитных часов. Я надеюсь, что вы извините это маленькое отступление от этикета?

— Пройдемте в будуар, — приятно улыбнувшись, сказала вдовушка.

В большой гостиной, где стояли молодые люди и встретившая их хозяйка, было довольно холодно и темно — «дежурная» электрическая лампочка под темно-розовым тюльпаном не могла рассеять сумрака. Ежиков суетливо топтался на каблучках и то и дело лазил в боковой карман смокинга за красным шелковым платком. А Модерни, в своем блистательном костюме, с моноклем в глазу, весь пропитанный ароматом духов, показался Настеньке явлением из призрачного, издалека знакомого ей мира шикарных пьес Михайловского театра, мира недоступных гостиных, наполненных любезными людьми самого высокого полета.

Пропустив Ежикова вперед, Модерни выступал рядом с Настенькой и продолжал певучим, скандирующим тоном:

— Не правда ли, Настасья Михайловна, ваш преданный рыцарь, Венедикт Иванович, старательно оберегает вас и прелестный уголок вашего земного рая от посторонних вторжений?..

— Как это? — спросила вдовушка, делая неуловимое движение шелковой юбкой и в то же время отодвигая портьеру, чтобы пропустить гостей в будуар.

— О, ваш рыцарь человек коварный... Представьте себе, что его лучший друг только после пятилетних просьб добился чести быть вам представленным.

— Валентин, — засуетился Ежиков, — ты преувеличиваешь, и все.

— Нисколько, — возразил Модерни, — а между тем...

Он остановился, как бы восхищенный, и сделал паузу.

— Этот будуар... Бездна вкуса... Какая прелестная скульптура... Какие поэтические тона... Этот угол — точно кусочек морских глубин. Очаровательно. Эдакий злодей Венедикт Иванович! Мне как будто снился этот будуар... Эдакий злодей!..

— Садитесь, пожалуйста, — польщенная похвалами, жеманно сказала Настенька и опустилась на кушетку, причем раздался шелест шелкового платья, а кончики маленьких ног выглянули наружу.

Молодые люди расположились напротив вдовушки на стульях. Модерни продолжал ораторствовать с какой-то воздушной непринужденностью. Ежиков восторженно мигал глазами, а Настенька Спирина, прислушиваясь к гармонической речи человека, соскочившего прямо со сцены Михайловского театра, следила за его лицом, на котором как бы скользила дымка мимолетных настроений.

— Положительно, ваша обстановка приводит меня в восторг. Простите, я буду говорить то, что думаю. Вы не рискуете ничем: здесь, в вашем обществе, могут приходить в голову только самые изысканные мысли.

И Модерни, все больше и больше вдохновляясь, заговорил на тему причудливо-неопределенную. Тут были и пестрые краски, и туманные сравнения, и неожиданные переходы от сверкающей канители фраз к осторожно-пытливому проникновению в душу молоденькой вдовушки.

— Ах, какую феерически прекрасную жизнь можно создать себе при желании и, конечно, при известных