Васко Пратолини - Итальянская новелла ХХ века Страница 58

«Это я его убил, да, я. Но ведь я не хотел этого. Ты-то знаешь, что я не хотел. Но ты орала, ты билась… А я не хотел… — Не хотел, не хотел, не хотел, — дробно повторили колеса… — Потом Аниелло вернулся на дорогу, помыл руки в ручье и спросил: «Ну как, не видно?» Я сказал, что нет, не видно. Наверно, я плохо смотрел, а то как бы они его нашли? Да, а чемодан с гражданской одеждой, куда мы его дели? Возле ручья оставили? Потом она встала, помылась, и мы понеслись. По каким только дорогам мы не плутали, чтобы избежать сторожевых постов! Все же благополучно добрались до Мельфи, где нас поджидал тот тип, что взял машину. Тридцать тысяч лир. Тридцать бумажек. Стоило ради этого убивать человека. Но кто мог знать! Да вдобавок этот подонок ночью полез к ней, она отбивалась, кричала, пришлось вломить ему как следует».

Правой рукой он крепче сжал ребра рыжей, а левой отвел упавшую ей на глаза прядь волос.

«Но где мы все-таки оставили чемодан? Может быть, в багажнике? Ну да, верно, и еще вместе с вещами. Э, наплевать, вещи-то не наши были. Кто их нам дал? Мне — какой-то синьор. А ему крестьянин. В них мы восьмого сентября удрали. А форму в рюкзаки спрятали».

— Послушай, — шепнул он приятелю с желтыми зубами. — Ты ничего в карманах не забыл?

— Нашел дурака.

— Теперь они наверняка уже где-нибудь за границей, — сказал торговец часами.

— Вместе с машиной?

— Зачем им машина, если деньги есть. Вот только женщина могла им помешать. В таких делах женщина всегда лишняя обуза. Ну и от оплошности никто не застрахован. Ведь обычно любой преступник…

— А вот, кстати, тут написано: «Убитый был найден в форме, но без башмаков». — Если убийца по неосторожности надел эти военные башмаки…

Солдат с желтыми зубами, бесцеремонно упершийся своими башмаками в дверцу купе, медленно опустил ногу, и дерево косяка неприятно скрипнуло под подошвой. В тот же миг резко взвизгнули тормоза, и поезд остановился у закрытого семафора.

— Теперь снова жди целых полчаса, — пожаловался адвокат.

— Уж за полчаса я ручаюсь, — сказал богатый крестьянин.

— Пошли, — спокойно сказал солдат с желтыми зубами, спрыгнув с окна и подталкивая в спину двух своих друзей.

— Вас могут принять за спекулянтов и подстрелить, — заметил адвокат.

Однако эти трое, один за другим, уже пробивались к выходу, не обращая внимания на негодующие выкрики пассажиров. Но тут поезд тронулся и неудержимо понесся дальше. Впрочем, мчался он совсем недолго: металлический скрежет тормозов, облачко пыли у откоса, и вот уже поезд замер под дырявой крышей станции назначения.

— Самое интересное, — ораторствовал адвокат неделю спустя в том же самом поезде, размахивая свежей газетой, — что карательный взвод сформировали из однополчан убитого. Единственный раз в истории военный трибунал принял мудрое решение. И надо прямо сказать, солдатам, наверно, впервые было приятно стрелять в живых людей.

— Но ведь вы, помнится, вообще были против смертного приговора, — заметил богатый крестьянин.

— Ничего не поделаешь, бывают случаи, когда без него не обойтись.

— А женщину? Ее тоже расстреляли? — спросил торговец часами.

— С какой стати!? Она доказывала, что согласилась только из любви к тому солдату, и не понимала, что происходит. Словом, она сумела вывернуться, — объяснил богатый крестьянин.

— При ее профессии не приходится быть особенно щепетильной, — со смешком сказал адвокат. — Ей дали пятнадцать лет. Жалкая женщина, из тех, которые и своего-то ремесла толком не знают.

По ту сторону

Просунув голову между прутьями балконной решетки, девочка негромко сказала:

— Тата убил маму. Площадь была пустынна, и девочка повторила ей:

— Тата убил маму. Тата убил маму.

Эта тихая мелодия сливалась с белизной солнца, пыли, штукатурки и простынь, развешанных на балконах, и не нарушала сна двух батраков-безработных, усевшихся в тени дома Федерации сельскохозяйственных рабочих. Устав спорить о политике, двое стариков откинулись на своих стульях, прислонились головой к стене, собираясь вздремнуть. Возчик, сидевший на ступеньках Палаты труда, растянулся за приоткрытой дверью, оставив на солнце лишь ноги, возле которых валялся кнут, и тоже быстро уснул. Лишь ручеек желтой сернистой воды, приносимой на площадь с дальней маслобойни, противился сонным чарам палящего солнца.

Девочка, глядя вниз на эту зеленовато-желтую струю, снова завела свою мелодию:

— Тата убил маму. — Почему они не слышат ее? — Тата убил маму.

Внезапно возчик распахнул дверь, поискал балкончик, повисший в пустоте, но так и не понял, откуда в этом лабиринте лоджий, террас и окон доносится голос, сжал кулаки и сердито крикнул в слепившее ему глаза небо:

— Чего тебе?

Жалобная мелодия тут же перешла в плач, и этот плач привлек взгляд возчика к балкону с красными перилами. Он сощурил глаза и снова спросил:

— Чего тебе?

— Тата убил маму, — объяснила девочка более внятно. Она знала, что с площади ее не увидят, если она не просунет между прутьями решетки руку; так она и сделала, помахав своей черной ручонкой. Ее слезы мгновенно высохли, и все горе выливалось теперь в одной неизменной фразе:

— Тата убил маму.

— Выдумала тоже, — возмутился разбуженный возчик. Все-таки он подошел к дому Федерации и громко позвал: — Коли!

Один из батраков оторвался от стены и дотронулся до руки своего приятеля, а тот ошалело оборотил к площади свое лицо с могучими усами и нечесаной бородой. Его глаза на обросшем лице словно спрашивали у площади, что же произошло.

— Слышь, Коли, — сказал возчик.

Колино глубже нахлобучил на лоб кепку, чтобы заслониться от солнца, и воззрился на балкон, а оттуда снова донеслось, громче, чем прежде:

— Тата убил маму.

— Что там такое? — спросил возчик у Колино, который еще не совсем очнулся после сна.

— Позови тату, — сказал Колино, желая выиграть время и озабоченно почесал лоб, бороду и усы.

Девочка исчезла с балкона, а трое мужчин внизу стали ждать. От нечего делать у них завязался спор: имеет ли право муж убить жену, и они уже начали ссориться, когда подошли две женщины. Они несли вдвоем большущее ведро, и капли пролитой в пыль воды обозначали их путь. Обе остановились перевести дух перед тем, как двинуться дальше, и тоже поинтересовались:

— Что случилось?

Услышав ответ, одна из них воскликнула:

— Ну и ну!

— Матерь божия! — откликнулась другая. И уж дальше они не пошли.

Возчик, увидев, что его оттирают на задний план, громко закричал:

— Эй, малышка!

Но дом не отвечал. Тем временем шум и крики привлекли внимание соседей: распахнулись двери, в черных проемах окон показались ошалелые от яркого солнца лица. Самые нетерпеливые в нижнем белье или в трусах подошли к балкону и стали кричать: «Вито, Вито!»

Тогда Вито наконец вышел на балкон. Он смотрел куда-то влево, очевидно, на девочку, которая вела его за руку. Потом он окинул взглядом площадь, и его, по-видимому, ничуть не испугало, что там собралось множество людей. Больше того, он решительно пригладил волосы, и теперь стало видно, что они почти совсем седые. Стекла его очков блеснули на солнце.

— Ее убил я. Скажите сами, мог ли я поступить иначе?

Вито три года провел на разных фронтах, три года пробыл в плену, а когда вернулся, два года искал работу на биржах труда, таскался из одного бюро по устройству демобилизованных в другое. За время своих скитаний он с грехом пополам выучил итальянский, но в разговор беспрестанно вставлял слова родного диалекта. В ответ на вопрос, мог ли он поступить иначе, народ, собравшийся под балконом, глухо зашумел, точно не решаясь ответить на этот слишком категорический вопрос. Но вот кто-то, осмелев, крикнул:

— Тогда беги!

— А зачем мне бежать? — удивился Вито, словно обиженный этим предложением. — Вито Мингуццо будет ждать здесь закона. — И он крепко, по-солдатски ударил себя в грудь. — Я защищался, — добавил он. Наклонившись к дочке, он поднял ее над перильцами, чтобы все могли ее видеть, — Скажи им, как все было.

— Мама, — неуверенно начала девочка, — надела веревку на тату, а тата ее поборол и надел веревку на маму.

— А куда надел? — спросил Вито.

Черные ручонки обвились вокруг отцовской шеи.

— Мамочка родная! — ахнул кто-то в толпе, а один из мужчин спросил:

— Он ее удушил?

— Да, удушил! — крикнул Вито, поставив девочку на пол. — Она мне рога наставила, а я молчал. Дом забрала, а я молчал. И кровати, и стулья, и стол, и комод. Должен я был все это ей отдать?

— Не-е-ет, — хором откликнулась площадь.

— А я отдал. Она вернулась снова — белье потребовала. Должен был я его отдать?

— Не-е-ет, — дружно ответила площадь.