Фрэнк О'Коннор - Венок

О'Коннор Фрэнк

Венок

Фрэнк О'Коннор

Венок

Перевод М. Шерешевской

Известие о том, что в дублинской лечебнице умер его друг, отец Девин, ошеломило отца Фогарти. Смерть, как все необратимое, не укладывалась у него в голове. Достав старую фотографию группы семинаристов, он поставил ее на камин и весь вечер смотрел на нее. Умиое, бескровное, словно съежившееся личико Девина выделялось среди остальных, почти такое же, каким оно выглядело в последние годы - разве что на нем не было пенсне. Они с Фогарти росли в захолустном городишке, где отец Девина учительствовал, а мать Фогарти держала лавку. Еще тогда все знали, что Девин самой природой предназначен в священники: такой умный, послушный, благонравный мальчик! К Фогарти это призвание пришло позднее и совершенно неожиданно - не только для окружающих, но и для него самого.

Все эти годы они оставались друзьями, относясь друг к другу с нежностью, когда бывали вместе, критически и не без иронии - когда врозь. Последний год они не виделись. Девину не везло. При старом епископе, Гэллогли, он жил как за каменной стеной, новый же - Лэглен - не взлюбил его. Отчасти по вине самого Девина: он не умел держать язык за зубами. Остроумный, язвительный, Девин говорил о собратьях по профессии, отнюдь не обладавших его дарованиями, все, что приходило на ум. Фогарти вспомнил, что Девин говорил о нем. Делая вид, будто убежден, что Фогарти всегда выступает в какой-то роли, он с наигранной кротостью осведомлялся, с кем на этот раз ему придется иметь дело - Нероном, Наполеоном или Франциском Ассизским.

В памяти всплывало прошлое: случайные вылазки вдвоем, планы каникулярных поездок за границу, которые так и не осуществились; теплое искреннее чувство, столь естественное для Фогарти, поднялось в его душе и, поняв, что на этом свете ему уже никогда не придется выразить его другу, он заплакал. В проявлении чувств Фогарти был прост, как ребенок. В хорошем настроении изобретал немыслимо озорные "штуки", в дурном - днями терзался из-за воображаемых обид, которые так же легко забывал, как внезапно и бурно вспоминал, или же яростно и беспричинно клял себя за собственные недостатки. Он очень удивился бы, узнав, что, несмотря на свои превращения то в Нерона, то в Наполеона, пэ только не утратил, как многие куда более умные люди, способность понимать окружающих, а напротив, с годами развил ее, и теперь, в свои сорок лет, был мудрее и человечнее, чем в двадцать.

И все же необратимое не укладывалось у него в голове. Ему нужно было излить душу, и, за неимением никого лучшего, он позвонил Джексону викарию, с которым Девин тоже дружил. Откровенно говоря, Фогарти недолюбливал Джексона, считая его человеком суетным, циничным, не чуждым карьеризма, и обычно называл самым бранным из имеющихся в его запасе слов - иезуит. Он не раз спрашивал Девина, что тот находит в Джексоне, но из его ответов мало что уразумел.

- На твоем месте я не слишком доверял бы этому молодому Лойоле, бросил он как-то Девину небрежносветским тоном. Но теперь ему было не до светскости.

- Какое ужасное известие. О Девине. Вы ведь знаете? - сказал он.

- Знаю, - протянул Джексон в своей обычной уклончиво-скрытной манере, словно боясь сказать лишнее даже по такому поводу. - Счастливый исход для бедняги, надо полагать.

Именно этот тон и доводил Фогарти до белого каления. Точно речь шла о дряхлой болонке, которую отправили к ветеринару.

- Надеюсь, Девин это оценил, - зло буркнул он. - Я собираюсь в Дублин, чтобы сопровождать гроб. Вы не поедете, надо полагать?

- Не знаю, смогу ли я вырваться, Джерри, - ответил Джексон, и в голосе его послышалось замешательство. - Я был там всего неделю назад.

- Ну, поеду один, - сказал Фогарти. - Вы, конечно, не в курсе, отчего он умер?

- Ну, он всегда страдал малокровием, - бросил Джексон непринужденным тоном. - Ему нужно было как следует заботиться о себе. Правда, старина О'Лири не предоставлял ему для этого много возможностей.

- Это не входило в обязанности О'Лири, - мрачно отрезал Фогарти, по обыкновению не сдерживаясь.

- Что? - удивился Джексон. - Да, - добавил он, вновь обретя свой непринужденный тон, - служба не была для Девина синекурой. Сколько раз ему бывало плохо. Последний раз - посредине мессы. Но тогда, конечно, было уже поздно что-нибудь предпринимать. Когда я видел его на прошлой неделе, мне стало ясно - он умирает.

- Вы видели его на прошлой неделе?

- Всего несколько минут. Он уже почти не мог говорить.

Сознание вины снова завладело Фогарти. До него дошло, что Джексон, у которого, как он считал, было столько же чувств, сколько у сенокосилки, все время поддерживал отношения с Девиным и сделал все возможное и невозможное, чтобы повидаться с ним перед смертью, меж тем как он преданный, задушевный друг - потерял его из виду и дал уйти в иной мир, нэ простившись, а теперь упивается своим горем по случаи?

невозвратимой утраты, - Никогда не прощу себе этого, Джим, - сказал он убитым голосом. - Я даже не знал, что он болен.

- Я хотел бы поехать на похороны, - сказал Джексон. - Я позвоню вам попозже, если удастся что-нибудь сделать, Ему удалось, и вечером они выехали в Дублин на машине Фогарти, Остановились в старой гостинице в переулке, где все их знали - от коридорных до официантов. Ужинать Джексон повел Фогарти в уютный ресторанчик. От одного вида Джексона в Фогарти вновь пробудилась прежняя неприязнь к нему. Высокий, худощавый, с чинными, осмотрительными манерами, типичными для духовного лица, он превосходно во всем разбирался. Минут десять, не менее, изучал меню и карту вин, а метрдотель угодливо ждал распоряжений, как ждут все метрдотели, когда рассчитывают на обильные чаевые или же трепещут перед клиентом.

- Со мной можете не возиться, - сказал Фогарти, желая покончить с этим вздором. - Принесите мне бифштекс.

- Пришейте отцу Фогарти бжфштекс, Падди, - повторил Джексон мягко, бросая на метрдотеля поверх очков взгляд, который Фогарти определил бы не иначе как "иезуитский". - И не какой-нибудь, а самый лучший"

И портера, я так полагаю? Любимый напиток местного населения.

- Нет, от портера я вас освобождаю, - сказал Фогарти, легко вступая в игру. - Я обойдусь стаканом красного вина.

- Вот так-то, Падди, - сказал Джексон, не меняя тона. - Запомните: отец Фогарти сказал - красного вина.

Вот теперь сомнений нет: мы в Ирландии, Назавтра утром они пошли в приходскую церковь, где перед алтарем на подмостях стоял гроб. Сбоку, к удивлению Фогарти, был прислонен большой венок из роз. Поднявшись с колен, они увидели дядю Девина - :

Неда, прибывшего вместе с сыном. Нед, широколицый"

темноволосый малый с анемичным, как у всех Девинов, лицом, был чем-то очень взволнован.

- Искрение сочувствую вашему горю, Нед, - сказал Фогарти.

- Да, все там будем, святой отец, - ответил Нед.

- Это отец Джексон. Не знаю, знакомы ли вы? Он тоже дружил с отцом Вилли.

- Да, слышал, слышал, - сказал Нед. - Вилли часто поминал вас обоих, и того и другого. Вы были ему настоящими друзьями. Бедный Вилли! - добавил он, вздыхая. - Мало у него было друзей.

В эту минуту вошел приходской священник и обратился к Неду Девину. Его звали Мартин. Это был высокий человек с суровым, гладким, деревянным лицом и ясными голубыми, как у младенца, глазами. Он постоял у гроба, изучая табличку на груди усопшего, венок и особенно внимательно ленту на венке. Затем сделал знак Фогарти и Джексону, приглашая их отойти с ним к двери.

- Скажите, что нам делать? - спросил он, взывая к обоим молодым священникам как к собратьям по профессии.

- С чем? - удивился Фогарти.

- С венком, - ответил Мартин, кивая через плечо.

- А что в нем дурного?

- Не положено по правилам, - сказал священник уверенным тоном полицейского, только что справившегося на этот счет в своде законов.

- Господи боже мой, при чем здесь правила? - резко спросил Фогарти.

- Весьма при чем, - возразил Мартин, окинув Фогарти суровым взглядом. И вообще, это дурной обычай.

- Вы имеете в виду, что заупокойная месса приносит церкви больше дохода? - съязвил отец Фогарти.

- Нет, я не имею в виду, что месса приносит церкви большз дохода, сказал отец Мартин, который любил так строить ответ, чтобы в нем - как в письма стряпчего - вопрос повторялся слово в слово. Впечатление деревянности, которое он производил, от этого только удваивалось. - Я имею в виду, что цветы - пережиток язычества. - Он обвел молодых священников своим боязливо-невинным деревянным взглядом. - Изо дня в день я ратую против цветов. И вот, извольте, - в моей собственной церкви красуется этот бесстыдный огромный венок. И к тому же на гробе священнослужителя. Что же я должен на это сказать?

- А почему вам непременно нужпо что-то сказать? - сердито спросил Фогарти. - Покойный не принадлежал к вашей епархии.

- Пусть так, - сказал Мартин. - Все это достаточно скверно само по себе, но ведь это еще не все.