Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим Страница 10

ПЕСНЯ ЧЕТВЕРТАЯ

В то время как готовятся поспешноОрудия для взятия Солима,Наш вечный враг на христиан бросаетПылающие ненавистью взгляды.При виде рвенья дружного рабочихОн яростно кусает сам себяИ, словно бык, смертельно пораженный,Неистово мычит, ревет и стонет.

Он только об одном и помышляет:На христиан все беды устремить;И своему ужасному советуСобраться он велит в чертогах черных.Безумец – кто Всевышнего, веленьяПоколебать бессильно злобой хочет,Кто с Ним себя равняет и ЕгоНеотвратимых молний не страшится.

Глухая заунывная трубаСзывает населенье тьмы кромешной,И Тартар, мощным зовом потрясенный,Шлет отклики из черных бездн своих.Не так сильны раскаты грома в небе,Не так земли ужасны содроганья,Когда воспламененные парыИз тайников ее исхода ищут.

Являются владыки преисподней.О, Небо, что за страшные виденья!Запечатлен в глазах их смертный ужас.У некоторых тело человечье,Но пара лап звериных вместо ног;На голове их вьются вперемежкуИ волосы и змеи; весь в изгибахИх необъятный раздвоенный зад.

Тут гарпии огромные, центавры,Прожорливые лающие сциллы,Горгоны, гидры, сфинксы и пифоны;Химеры, что и дым и пламя вечноИз пасти извергают; и циклопы,И герионы – тысяча чудовищ,Невиданных под небом и земномуВоображенью даже недоступных.

Все размещаются: одни – налево,Другие же направо от престола;А мрачный повелитель – посрединеС тяжелым, грубым скипетром в руке.На гордой голове его два рога,И выше величайшей он горы:И Кальпа, да и сам огромный АтласХолмами перед ним бы оказались.

Величием ужасным озаренЕго свирепый и надменный облик,И взгляд, подобный гибельной комете,Смертельным ядом глаз его сверкает.Противная густая бородаСобой всю грудь косматую закрыла;Как бездна, открывается широкоИспачканный нечистой кровью рот.

Зловонное дыханье изо ртаЧумой, с огнем и дымом, вылетает:Так Этна извергает из своихВоспламененных недр смолу и серу.Безмолвствует в испуге лютый ЦерберОт голоса его; немеет Гидра;Коцит не катит волн своих, и вторитВстревоженная бездна грозным звукам.

«Вам, боги ада, родиной своейСчитающим надсолнечные страны,Вам, из чертогов вечного блаженстваНизвергнутым в ужасные темницы,Не стану я напоминать о нашейБорьбе со злобным, мстительным тираном:Всевышний Судия, Он правит миром,А мы удел мятежников несем.

Взамен лучей негаснущего дня,Взамен светил, где некогда мы жили,Он заключил нас в этой мрачной бездне,Откуда нет к блаженству нам возврата.Но горшее еще воспоминаньеУсиливает казнь мою и муки:В бессмертную обитель Он призвалНичтожное творенье – человека!

И все еще Ему казалось мало:Чтоб покарать нас пуще, предал смертиОн Сына Своего. И Сын явилсяИ Тартара преграды сокрушил.Переступив порог владений наших,Он грешных душ лишил нас дерзновенноИ на небо вернулся в торжествеПобеды и над смертью, и над Адом.

Но для чего опять тревожить раны?Кому Его неправды неизвестны?В какую пору и в какой странеПереставал глумиться Он над нами?Должны забыть мы старые расчеты:Нам новая готовится обида.Э, разве вы не видите, как всеНароды подчинить себе Он хочет?

И прозябать в бездействии мы будем?Не вспыхнете вы пламенем мятежным?Потерпим мы, чтоб нашего тиранаРосла и крепла вера? Чтоб на новыхЕго именовали языкахИ славили бы в новых песнопеньях?И чтоб на новом мраморе и медиЕго изображенья вырезали?

Потерпим, чтоб богов низверг Он наших,Чтоб наши алтари присвоил Он,Чтоб Он один внимал людским молитвамИ благовонный дым один вдыхал бы?А нам, свободно в храмы проникавшим,Пристанища не будет на земле,И повелитель ваш, лишенный дани,Владычествовать будет над пустыней?

Нет. Я клянусь отвагой, что издревлеЕще живет и дышит в нас. Мы развеНе те, какими были, у НебесОспаривая власть во всеоружье?Что мы в борьбе не устояли, этоЯ признаю; но замысел был смел.Счастливейший стяжал победу, нам жеНепобежденная осталась доблесть.

Но что же я удерживаю вас?Вперед, мои товарищи, мояТвердыня и опора! В колыбелиМогучего врага уничтожайте:Гасите тот огонь, что, разгораясь,Грозит всю Палестину охватить;Смешавшись с христианами, готовьтеПогибель им и хитростью и силой!

Одних удел – скитальчество; другихПусть насмерть поразят удары ваши;А прочие рабами женских чарПусть день за днем в постыдной неге чахнут.Восстав друг против друга, христианеДруг друга пусть на части рвут и режут.Пусть весь их стан с лица земли смететсяИ сгинут без остатка их следы».

Он говорил еще, а духи ада,И злобою и местью пламенея,Стремятся уж из недр глубокой ночиК обители полуденных лучей.Так ветры непогожие и бури,Мятежно вылетая на простор,Темнят лазурь небесную, земле жеСтихийное несут опустошенье.

Покинув ад, на крыльях распростертыхОни рассеиваются по светуИ в хитрых изощряются уловкахНа гибель человеческому роду.О Муза! Назови мне тех, чьи рукиОрудиями козней послужили:Ты знаешь их; молва их разгласила,Но отклики едва до нас дошли.

Престол Дамаска занимал в то времяКудесник знаменитый Хидраот;Он с юных лет гаданьем увлекался,И страстью стала пагубная склонность.Но в знаниях обманчивых что пользы,Когда ему исход войны неведом?Ни звезды в небесах, ни Ад кромешныйНе открывают истины ему.

О, жалкое неведение смертных!Как тщетны их суждения, какойВ их свете мрак! Властительный гадательПредсказывал, что рати христианскойГотовит Небо гибель на Востоке.Он видит египтянина ужеУвенчанным победою и хочет,Чтоб лавры разделил его народ.

Но зная, как отважны христиане,Боится он, чтоб слишком дорогоюПобеда для него не оказалась;И размышляет он, каким бы средствомОслабить их сначала, а потомПобеду довершить одним ударом.Тогда ему злой дух внушеньем гнуснымВливает в сердце новую отвагу.

Находит Хидраот вернейший способОсуществить свой замысел коварный.Есть у него племянница: на всемВостоке пальма первенства за неюПо красоте и прелести; она жеВсе тайны чародейства изучила.Ее-то Хидраот и выбираетВ сообщницы; зовет и говорит:

«Любимица моя и ученица,Меня опередившая в уроках!Ты под покровом женственности нежнойИ опытность и мужество таишь:Нужна твоя мне помощь, чтоб успешноНамерение важное исполнить;Пусть только эта верная рукаДотянет нить моей искусной пряжи.

Иди во вражий стан и там явиВсе женские приманки и соблазны.Проси, моли смиренно со слезами,Перемежай со вздохами слова!Не устоит упорнейшее сердцеПеред красой заплаканной. ПрикройСтыдливостью своих желаний смелостьИ ложь цветами истины окрась.

Прельсти сперва Готфрида, если сможешь.Тобою опьяненный, пусть забудетОн для любви и славу и победы;А если не поддастся, увлекиВоителей нежнейших за собоюТуда, откуда им уж не вернуться!»И, дав наказ подробный, заключает:«Дерзай на все, и все тебе простится».

Своей красой и юностью гордясь,Армида принимает порученье.Едва лишь тени первые ложатся,Она тропою тайною уходит.Во всеоружье чар, она как будтоУ ног своих уж видит всех героев.Чтоб объяснить ее уход народу,Его пустыми россказнями тешат.

И вот уже Армида в тех местах,Где ставки христианские разбиты.Ее встречает ропот изумленья,Восторгом загораются глаза.Так яркий блеск неведомой кометыПриковывает к небу взоры смертных.Толпа вокруг прекрасной чужестранкиЖелает знать, что привело ее.

Такого чуда Греция донынеСреди своих красавиц не являла.То светятся едва под легкой тканью,То вырываются наружу, ярко блещутЕе волос изгибы золотые.Так солнце нам лишь бледные лучиСквозь тучку шлет; но тучка уплывает,И солнечным огням уж нет преграды.

Подхватывая волосы ее,Играет ими ветер, как волнами.Под веками опущенными взор,Скупясь, дары любви и неги прячет.Пылает нежно-розовый румянецНа чистой белизне ее лица;Но на губах, дыханьем сладким полных,Нет белизны: румянец яркий только.

Белеет алебастровая шея,Засада и убежище Амура.Подъем и склон двух полушарий видныЛишь частию; другую часть скрываетРевнивое, завистливое платье:Не для мечты, для взгляда лишь препона;Воображенье смело в тайникиЧарующих приманок проникает.

Как светлый луч проходит чрез волнуИль чрез кристалл, не рассекая их,Так темные и плотные покровыПронизывать воображенье может.Оно средь сокровеннейших чудес,Любуясь ими, бродит своенравноИ образно рисует их желанью,Его еще сильнее распаляя.

Армида приближается к толпе,Открыто восхищающейся ею.Она все примечает, но как будтоНе примечает вовсе ничего.Лишь в сердце улыбается, считаяЗаранее успехи и победы.Готфрида нужно видеть ей: на зовСпешит Готфридов младший брат Евстахий.

На блеск ее божественной красыБросается воитель безрассудныйКрылатому созданию подобно,Что обретает смерть в лучах желанных.Поближе увидать глаза он хочет,Прикрытые стыдливою рукою;Их пламенем охваченный внезапно,Со смелостью любви и юных лет

Он говорит: «О госпожа, коль смеюТак звать тебя, по виду неземную!Нет, небо никогда еще столь щедроНе наделяло слабого созданья.Зачем ты здесь? Откуда ты пришла?И с добрыми ль, с недобрыми ль вестями?Кто ты? Почтить ли мне тебя как гостью,Иль как перед богиней пасть во прах?» —

«Твоя хвала не по красе злосчастной:Во мне не только смертную ты видишь;Перед тобой умершая для счастьяИ для скорбей живущая еще.Из чудных стран пришелица, я здесьИщу для целомудрия приюта.О доброте Готфрида всюду слыша,Хочу ему свое доверить горе.

О, если ты великодушен вправду,Открой мне доступ к этому герою!» —«Кому же быть, – Евстахий отвечает, —Проводником к Готфриду и твоимЗащитником, как не его же брату?Не тщетно ты, прекрасная, просила:За брата я ручаюсь; как моейРукой, располагай его влияньем!»

Они идут к Готфриду, от толпыУкрывшемуся с близкими друзьями.Отдав ему почтительный поклонИ скромно покраснев, молчит Армида.Герой ее приветливо встречаетИ мнимый страх рассеивает лаской.Тогда, чаруя голосом своим,Предательскую речь она заводит:

«Непобедимый государь, чье имяСо славою звучит во всей вселеннойИ в чьих цепях неслыханное счастьеНаходят побежденные народы!Везде твоя известна добродетель,Врагами даже чтимая твоими;Внушая им доверие к тебе,Она их шлет искать твоей защиты.

Хоть родилась я в лоне веры той,Что, низложив, ты хочешь уничтожить,Я все же у тебя просить решаюсьНаследия моих державных предков.Другие против ярости враговЗовут на помощь дружескую руку,А я врагов зову на кровь родную,На кровь, что поклялась меня сгубить.

Тебя молю и на тебя надеюсь;Утраченный престол один ты в силахМне возвратить. Гроза врагов, пусть будетТвоя рука опорой для несчастных.Не меньше, чем твои победы, станутХвалить твои щедроты и к престолам,Поверженным тобой, еще один,Тобою ж восстановленный, прибавят.

Из-за моей, быть может, веры тыМои мольбы с презрением отвергнешь!Но, веру исповедуя иную,Я верю в добродетели твои.Свидетель Бог, что с праведнейшей просьбойК тебе еще никто не обращался.Но лучше повесть выслушай о том,Какие я гоненья претерпела.

Отец мой, Арбилан, царил в Дамаске.Не царское дитя, он на престолВзошел как муж прекрасной Хариклеи.Я матери своей, увы! не знала.Ее глаза закрылись в то мгновенье,Когда мои чуть увидали свет,И день, что озарил ее кончину,Был днем, мое рожденье озарившим.

Едва с тех пор минуло пятилетье,Как и отца постигла та же участь.Телесную бросая оболочку,Он и бразды правленья, и моиМладенческие годы вверил брату:Так нежно он любил его, так многоЕму благодеяний оказал,Что в верности его не сомневался.

Под бременем двойным, вначале дядя,Казалось, о моем лишь думал счастье:Дивил он весь Восток своей ко мнеПоистине родительской любовью.Быть может, под личиной благородстваОн уж тогда был полон черных мыслей;Меня ж в невестки проча, может быть,Далек еще он был от преступленья.

Росла я; рос двоюродный мой брат,Упрямое и грубое созданье.Под внешностью мерзейшею таитсяТакое же и сердце у него;В нем скупость уживается с гордыней;Развратный, необузданный, собоюЧудовищную смесь одних пороковБез тени добрых чувств являет он.

Такого-то супруга для меняМой опекун заботливый готовил!Не раз он возвещал мне, что должна яС ним разделить и ложе и престол.На всякие пускался он уловки,Но вырвать роковое обещаньеНе удалось ему: я неизменноОтказом иль молчаньем отвечала.

Но, наконец, однажды он уходитС таким зловещим видом от меня,Что я свою страдальческую повестьВ его лице, как в зеркале, читаю.И с той поры ужасные виденьяМой сон тревожить ночь за ночью стали,А роковой испуг запечатлелВ душе грядущих бедствий ожиданье.

Тень матери являлась часто мнеПод облаком печали. Ах, как малоНапоминало бледное лицоЗнакомые черты ее портретов!И говорила мне она: «Беги,Дитя мое, беги от страшной смерти!Уж вижу я отраву и кинжалВ предательской руке; беги скорее!»

Но что мне было в этих предсказаньяхПогибели, меня подстерегавшей?Неопытная, робкая, к комуЗа помощью могла я обратиться?В чужих краях вымаливать подачкуКазалось мне ужасней смерти. Да,Я предпочла бы дни свои окончитьВ местах, мое рожденье увидавших.

Несчастная, боялась смерти яИ от нее бежать не смела. ВыдатьБоялась эту самую боязньИ час своей погибели ускорить.Так, полная тревоги и смятенья,Влачила я унылый жребий свой:Как будто меч над головою видя,Я каждый миг ждала его паденья.

Но вот (благодарить ли мне судьбу,Иль надо мной она лишь посмеялась?)Один отцом воспитанный придворныйЯвляется тайком и возвещает,Что смерть моя уж дядей решенаИ приговор исполнен будет скоро:Тирану сам же дал он обещаньеОтравленный мне кубок поднести.

Одно лишь бегство будто бы спасетМеня от занесенного удара.И, предлагая мне свои услуги,Он ободрить старается меня.Мне ничего не остается больше,Как ввериться советчику; и яБежать решаюсь в ту же ночь далекоИ от родной земли, и от тирана.

Ночь настает и замысел наш кроетБезмолвной тайной мрака своего.Я ухожу, со мною две служанки,Две спутницы в неведомых скитаньях;Но влажный взор невольно обращаюК местам, где первый день мне улыбнулсяПрикованные к виду дорогому,Насытиться не могут им глаза.

Туда меня все помыслы влекут,Но каждый шаг оттуда удаляет.Так в бурю мореход глазами ищетОт взора убегающую землю.Без сна и ночь, и день, ее сменивший,Мы по местам неведомым блуждалиИ, наконец, до замка добрелиСовсем уж на краю моих владений.

То замок был Аронта, моегоСпасителя, бежавшего со мною.Предатель между тем, узнав, что жертваЕго исчезла, в бешенство приходитИ тут же с плеч своих сложить винуРешает на меня и на Аронта:Обоим нам приписывает онЗадуманное им же злодеянье.

Как будто подкупила я АронтаЕму напиток с ядом приготовить,Чтоб, от его избавившись надзора,Не знать запрета в склонностях преступных;В пылу постыдной страсти отдаваласьЯ множеству любовников как будто.О, молния сожгла б меня скорее,Чем осквернила б я святую честь!

Что, пожелав моих сокровищ, варварУбить меня решил, мне это больно;Но что он честь мою пятнает, ах,Какая рана с этою сравнится!Перед моими подданными в страхеВ обман хитро их вводит нечестивец,Чтоб мнимою виною удержатьНа мщение поднявшуюся руку.

Взойдя на мой престол и на себяВенец мой возложив, он, кровопийца,На том еще не думает моиНевзгоды и несчастия покончить.Аронта сжечь сулит он в замке, еслиТот сам его оковам не предастся;А мне и тем, кто делит жребий мой,Он даже не войной грозит, а плахой.

Он хочет, говорит, в моей кровиОмыть позор, ему мной нанесенный,И дому моему вернуть ту честьИ мощь, которых я его лишила.На деле же он одного боится:Утратить скипетр, мне принадлежащий;И, только сжив меня со света, можетОн власть свою упроченной считать.

Ах, в замыслах своих не преуспетьНе может он! И без твоей поддержкиПридется, государь, мне не слезами,А кровью укротить его жестокость.Несчастная, невинная, без средств,Без помощи, склоняюсь я к твоимНогам, твои колена обнимаюИ возвратить мне честь и жизнь молю.

Рукой твоей, в возмездье справедливомСмиряющей и гордость и нечестье,Святынею твоею заклинаю:Не отвергай моих молений жарких!Пусть жалость благодетельного сердцаМне сохранит и дни и скипетр. Жалость!Нет, государь, я умоляю толькоТебя о правосудии разумном.

Ты чувством справедливости и мощьюВсе исполнять, что хочешь, одарен:Меня спасая, ты приобретаешьСебе, как мне, покорный край. ДовольноМне от тебя десятерых героев.Со мной в Дамаск отправившись, сумеютОни меня и преданным вельможам,И верному народу возвратить.

Один из важных жителей Дамаска,Заведующий входом потаенным,Ворота отворить мне и ввестиУкрадкой во дворец меня берется:Он за успех ручается, коль помощьЯ от тебя хоть слабую добуду;Ему она дороже целой рати,Так ценит он отвагу христиан».

И, смолкнув, ждет Готфридова ответа;Но и в ее молчанье продолжаетНастойчивость мольбы ее звучать.Колеблется Готфрид: боится онКоварства сарацинов, ибо знает,Что верен людям только верный Богу;Но свойство душ великих, доброта,В нем все одолевает напоследок.

И кое-что еще его вниманьеПриковывает к бедствиям царевны.Он чувствует, как важно для негоИметь в своих руках престол дамасский:Властительница новая, конечно,Пути ему признательно откроет,В намереньях поможет и доставитОружие, припасы и казну.

Пока Готфрид, взволнованный рассказом,С поникшей головой, соображаетИ взвешивает доводы, АрмидаС него не сводит глаз в недоуменье:Молчаньем продолжительным ееВсе больше он смущает и тревожит;Но, наконец, в смягченных выраженьяхРешительно отказывает ей.

«Когда бы, госпожа, то предприятье,К которому призвало Небо нас,Мечей и рук не требовало наших,Могла б вполне на нас ты положиться.Но мы должны спасти народ ГосподеньИ стен святых восстановить свободу.Великий был бы грех ослабить войскоИ шествие победное замедлить.

Даю тебе обет, и пусть он будетТебе залогом, что, когда удастсяНам вырвать из неволи эти стены,Возлюбленные Небом, мы тотчасПоследуем сердечному порывуИ возвратим тебе престол отцовский.А если б я тебе поддался нынче,Отступником я стал бы нечестивым».

Армида молча голову склоняетИ, в землю взор вперив, стоит недвижно;Потом, глаза омоченные к небуПодняв, взывает с горестью глубокой:«Несчастная! Ах, в целом мире жребийНайдется ли плачевней моего!Скорее все изменится в природе,Чем перестанет гнать меня судьба.

Надежды, значит, нет: напрасны слезы;К моленьям глухо сердце человека.Быть может, не разжалобив тебя,Разжалоблю тирана я скорее?Суровостью тебя корить не буду:В моих напастях Небо лишь виновно;Оно твою ожесточает душуИ непреклонным делает тебя.

Нет, государь! Не ты мне, нет, а рокОтказывает в помощи молимой.Жестокий, беспощадный рок, возьми жеОстаток жизни ненавистной! Ах!Тебе казалось мало на сиротствоМеня обречь в младенческие годы:Еще с престола нужно было свергнутьИ в грудь вонзить отравленный кинжал.

Прочь, прочь отсюда, где не позволяетМне дольше оставаться честь моя.Прочь, но куда? Где скрыться злополучнойОт ярости тирана? В целом миреМне не найти убежища такого.Но что ж колеблюсь я? Перед собойЯ вижу смерть и к ней иду, чтоб этойРукой предупредить ее удары».

Она молчит; в ее глазах – печатьИсполненной достоинства досады.По виду и скорбя и негодуя,Она уйти и вправду будто хочет.А слезы, слезы гнева и печали,Текут неудержимо и обильно,И кажется от солнечного блеска,Что сыплются жемчужины из глаз.

И все лицо омочено слезами.Такою нам является лилея,Когда еще чуть брезжит в небе утроИ чашечка ее сверкает яркоАлмазными слезинками Авроры;А ветерок, способствуя расцвету,К ней в лоно пробирается и нежитЕе дыханьем сладким, как влюбленный.

Но из ее волшебных слез родитсяТаинственное пламя, что в сердцаМужские проникает, самовластноОхватывает их и зажигает.Амур! Кто от тебя пощаду виделИ пламенем твоим кто не горел!Но ты, благоприятствуя Армиде,Свои же чудеса усугубляешь.

Ей лживою печалью удаетсяРастрогать всех, и все в одно решают:«Чтоб быть таким неумолимым, нужноТигрицею быть вскормленным, родитьсяВ мрачнейших недрах Альп иль морем гневнымБыть выброшенным на берег пустынный;Как может он, жестокий, огорчатьТакую красоту отказом грубым!»

Пока так ропщут все и не дерзаетНикто заговорить, Евстахий юный,Любовью весь горя и состраданьем,Становится перед Готфридом смелоИ речь ему такую держит: «Брат,Чрезмерную суровость и жестокостьТы проявил бы, если бы не сдалсяНа наши убеждения и просьбы.

Само собой понятно, что вождямДля посторонних дел не подобаетБросать на них лежащие заботы;Но мы, что за самих себя в ответе,Во всем своей отваге лишь подвластныИ ни над кем главенства не имеем,Мы можем дать тебе десятерыхВоителей за правду; выбирай!

За красоту и за невинность мстить —Не значит ли за Небеса сражаться,И смертные останки нечестивца —Всевышнему не дар ли благородный!Нет выгоды мне в этом славном деле,Но я ему по долгу отдаюсь:Стоять за женщин слабых, беззащитныхПоклялся я и клятве буду верен.

О, если бы во Франции ль, в иной лиСтране благовоспитанной сказали,Что в деле столь прекрасном убоялисьМы будущих напастей и трудов!Нет, лучше я сниму и шлем и латы!Воители без доблести, долойОружие, что мы же оскорбили,Долой и обесчещенное званье!»

Сказал он; все сподвижники емуСогласно выражают одобренье;Потом, его же следуя совету,Настойчиво Готфрида убеждают.«Я должен, – говорит он, – уступить,Но помощь будет не моя, а ваша.Однако если верите Готфриду,Умерьте рвенье пламенных сердец».

В словах Готфрида видят дозволеньеТого, что он лишь терпит поневоле,И каждый жаждет в выборе удачи.Чего не смогут слезы красоты?Чего не смогут речи, если ихПрекраснейшие губы произносят?Невидимой приковывает цепьюАрмида всех хотенья к своему.

Евстахий объявляет ей: «Конец,Небесная краса, твоим печалям;Получишь скоро ты от нас ту помощь,Что ищут треволнения твои».И этого довольно ей: лицоОзарено уже улыбкой счастья;Глаза от слез отерты покрывалом,Яснеет взор, и все вокруг яснеет.

Потом сладчайшим голосом АрмидаБлагодарит их за благое дело:«Оно в моей душе запечатлелось,И память сохранят о нем века».Но ей всего не выразить словами:Пусть трогательной внешностью скрываетСвой умысел она с таким искусством,Что никому его не заподозрить.

Успехом первым гордая, онаСудьбе, к ней благосклонной, предается,Чтоб довершить скорее злодеянье.Прельщения все силы напрягая,Медею и Цирцею превзойтиСтарается она в коварных чарах;И лестно ей разумнейших героев,С сиреной соревнуя, усыплять.

Все в ход она пускает, чтоб добычаВ сетях осталась. Каждое мгновеньеИною представляется она:То взор в смущенье девственном опустит,То алчными глазами поведет;И шпорой и уздой попеременноВладея, слишком робких подбодряетИ сдерживает пылких чересчур.

Чуть кто-нибудь из воинов скромнейших,Огня своих желаний испугавшись,Захочет потушить его, онаГероя нерешительного быстроУлыбкой обнадеживает нежной:Тогда ее довольный, светлый взглядВ изменчивое сердце мечет искрыИ лишь сильней в нем разжигает пламя.

Напротив, осторожная в речах,Скупая на улыбки и на взгляды,Готового забыться смельчакаОна в границах сдерживает должных.Но даже сквозь презрительную складкуВ ее лице луч жалости сверкает:И только от суровости растетВ отчаянье не ввергнутое чувство.

Порой уединяется онаИ кажется по виду в те мгновеньяВ глубокую кручину погруженной;Из глаз ее обильно льются слезы;Влюбленные все плачут вместе с нею,И в жалость переряженный АмурНалаживает стрелы поострее,Чтоб их в сердца поглубже запустить.

И вдруг покров кручины ниспадает;Надежда вновь сияет на лице:К поклонникам покинутым вернувшись,Веселый разговор она заводит.Играет на щеках живой румянец;Глаза блестят; небесно-чистый смехРассеивает облако печали,Окутавшее храбрые сердца.

Их чувства опьяняют нежный голосИ нежная улыбка; не по силамДуше такое бремя наслаждений,И отлететь она как бы готова.Амур, Амур! Одна беда таитсяИ в горестях, и в радостях твоих,Лекарствами несчастных смертных губишьТы так же, как недугами своими.

Поочередно так от зноя к стуже,От радости к печали и от страхаК надежде каждый миг переходя,Поклонники несчастные игрушкойПрекрасной соблазнительнице служат.А если новичок о муках сердцаРечь заведет, дрожа и запинаясь,Она его как будто и не слышит.

Или, потупив взор, она внезапноСтыдливости румянцем загорится:Тогда с лица лилеи исчезают,И розы расцветают вместо них.Такою нам является аврора,Когда ее лучи румянят небо.Презренье, со стыдливостью сливаясь,Сильнейшей выражается окраской.

В поклоннике приметя пыл излишний,Тотчас же от него она бежит;Потом, к нему вернувшись, поощряетИ отвергает вновь его признанья.Так, целый день промучив, наконецЛишает даже призрака надежды;Несчастный же вздыхает, как охотник,Во мраке след добычи потерявший.

Такими-то незримыми цепямиАрмида многих воинов сковала;Таким, верней, оружием онаИх всех любви поработить сумела.Амур! Дивиться ль нам, что Геркулес,Тезей, Ахилл твоей подпали власти,Когда с крестом на стягах христианеВ твоих оковах сами очутились?

ПЕСНЯ ПЯТАЯ