Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим Страница 11

ПЕСНЯ ПЯТАЯ

Пока сердца Армида наполняетКоварным опьяненьем и пока,Обещанным числом уж не стесняясь,Прельстить стремится рыцарей побольше,Готфрид упорно думает, кому быДоверить исполнение задачи.Колеблется он в выборе из тех,Кто этого достоин и желает.

И он к благоразумному решеньюПриходит напоследок: из своейСреды великодушному ДудонуПреемника пусть сами изберут;Тогда ни от кого он не стяжаетВ неправедном пристрастии упрека,Блестящему же войску вместе с темОкажет уваженье по заслугам.

Зовет он их и говорит: «Меня,Воители, вы знаете; царевнеЯ в помощи отказывать не думал,А только отложить ее хотелДо более удобного мгновенья.Я и теперь вам это предлагаю:В непостоянном мире нашем частоПриходится намеренья менять.

Но если вы находите, что было бСтыдом для вас не броситься в опасность,И если, может статься, мой советОтваге вашей кажется трусливым,Не будут говорить, по крайней мере,Что удержал я вас по произволу;Не отягчит рука моя той власти,Которою я вам же и обязан.

Так взвесьте же все доводы теперьИ приговор постановите сами;Но я хочу, чтоб раньше вы избралиПреемника злосчастному Дудону.Тот сам десятерых из вас назначит,Не больше: подчиняясь только в этомМоей верховной воле, в остальномГлавенствовать он будет полновластно».

Сказал. Ему, с согласия собратьев,Евстахий отвечает: «Государь,Медлительность, провидящая вдаль,Твоею добродетелью да будет;Нам подобают смелость и отвага.Спокойная размеренность шаговВ вожде благоразумием зовется,А в нас она лишь трусостью была бы.

К тому же предприятия опасностьНе искупится ль пользой от него?И вот мы с твоего соизволеньяДесятерых пошлем на подвиг славный».Так, страстью увлекаемый, свой шагПрикрыть он хочет выгодой военной.И прочие под жаждой славы так жеЛюбовные свои желанья прячут.

Ревнивые меж тем бросает взглядыБульонов младший отпрыск на Ринальда.Дивясь его отваге беспримерной,Не может не завидовать он ей;А ревность уж указывает средство,Как разлучить соперника с Армидой.Ринальда с глазу на глаз соблазнитьОн льстивыми пытается речами:

«Ты, славой своего отца затмившийИ в юности со старыми борцамиСравнявшийся уже, Ринальд, скажи,Кто может быть для нас вождем желанным?Из уваженья к сединам Дудона,Ему лишь поневоле уступивший,Бульонов брат, кому повиноватьсяОтныне должен я? Тебе и только.

Всем равный по рожденью, ты из всехОдин меня делами превосходишь;И не стыжусь я этого: ГотфридСам отдал бы тебе и честь и лавры.Тебя вождем хочу я, если толькоТы мщеньем за царевну не пылаешь;Но в темной славе подвигов ночныхЧто лестного найдет твоя отвага?

Здесь именно ты можешь применитьИ мощь свою, и храбрость в полной мере.Лишь согласись, и мы единодушноТебя верховной властью облечем.Что до меня, то я еще колеблюсьИ об одном прошу тебя: позвольМне самому решить, идти ль с Армидой,Иль ринуться на приступ за тобою».

Произнося последние слова,Готфридов брат краснеет против воли,И тем себя Ринальду выдавая,В нем вызывает легкую улыбку.Стрелу в него тупей других пустив,Амур ему лишь оцарапал сердце;И мало очарованный Армидой,Соперника он терпит без труда.

Душа Ринальда вся еще полнаКончиной благородного Дудона:Он для себя считает униженьем,Что жив еще убийца до сих пор.Ему отрадно слышать голос чести,На подвиги зовущий неумолчно,И юную отвагу будят в немПравдивой похвалы живые звуки.

«Не так мне лестно властью обладать,Как заслужить ее, – он отвечает, —Ни скипетром, ни саном никогдаСебя не обольщал я как наградой;Но, к этой чести призванный, не стануИ в скромность малодушную рядиться:За звание высокое воздатьМогу я лишь отвагою своею.

Я не искал, и я не уклоняюсь;Но, под моим главенством, ты – со мной».Окончив разговор, спешит ЕвстахийСклонить других к избранию Ринальда.Гернанд, однако, сам на это метит.Он ранен в сердце образом Армиды;Но между славой и любовью нетВ его надменном сердце колебаний.

Насчитывает много род ГернандаВластителей из разных областей:Венцов такой избыток в доме вечноЕго высокомерие питает.Уж пять веков и на войне, и в миреПокрыты славой прадеды Ринальда;Но, лишь своими подвигами гордый,К чужим лучам не тяготеет он.

Гернанд привык на золото все весить,Все измерять земельным протяженьемИ беспросветный мрак один лишь видетьВезде, где не блестит венец державный;И он теперь перенести не можетСоперничества рыцаря простого:Неудержимым гневом ослепленный,Он для него не знает уж границ.

Сквозь рану нанесенную злой духТайком к Гернанду в сердце проникает,Овладевая мыслями, и ихБез отдыха волнует и тревожит.Чтоб ненависть не утихала в немИ чтоб его все время грызла зависть,В глубоких тайниках посланник АдаУмолкнуть не дает зловещим звукам:

«Ринальд – соперник твой! С тобой тягаться,Перед тобой кичиться родом хочет!Пусть он, втирающийся в ровни, пустьСочтет ему подвластные народы!Пусть столько же предъявит венценосцевОн в прошлом, сколько у тебя теперь!Какая дерзость для того, кто в рабскомКраю увидел свет князьком ничтожным!

Удача ль, неудача ль, все равно!Он тем уж победил, что стал твоимСоперником. Что скажет мир! РинальдС Гернандом состязался! Сан ДудонаСам по себе не больше и не меньшеТебя возвысить мог, чем ты – его;Но он с того мгновения унижен,Как стал Ринальд его же домогаться.

Каким негодованьем бы Дудон,Воитель благородный, загорелся,Когда бы из обители бессмертныхОн опустил теперь свой взор на землюИ юного безумца увидал бы,Как в дерзостном высокомерье тотОспаривает лавры, что досталисьПо возрасту ему и по заслугам.

На это посягая, вместо карыПочет и похвалы стяжает он.О, стыд! О, низость! Наглость честолюбцаОткрыто поощряется. Но еслиГотфрид все это видит и с егоСогласия все это происходит,Не потерпи: ты показать обязан,Что ты теперь и чем ты можешь быть».

Неведомому голосу внимая,Себя уже не в силах он сдержать.Всю накипь негодующего сердцаВо взорах и речах он изливает.В сопернике малейший недостатокВо много раз усилить он готов:Не гордость у того, а спесь и чванство;Не храбрость, а безумство и свирепость.

На все, чем славен тот среди других,На все, что благородного в нем видят,Тень ревности набрасывает он:Все это лишь поддельный блеск порока.И жалобы Гернанда, наконец,До самого Ринальда уж доходят:Слепой порыв разнузданного гневаЕго навстречу смерти увлекает.

Злой дух, что повелительно емуНашептывает речи, продолжаетПитать в нем нарастающую злобу,Внушая за обидою обиду.Большая есть площадка на равнине,Где любит собираться цвет героев:Там упражняли мощь свою и ловкостьОни в блестящих играх и турнирах.

И там Гернанд, себя уже не помня,Ринальда оскорбляет громогласно.Язык, отравой адской напоенный,В соперника вонзается стрелой.Тот слышит оскорбление, и яростьОвладевает им неотразимо.Кричит он оскорбителю: «Ты лжешь!»И на него летит, мечом сверкая.

Не голос – гром; не меч – стрелы небеснойЗловещий блеск. Гернанд уже дрожит:Смерть перед ним, но от нее не можетОн убежать, и нет ему спасенья.Однако вид равнины возвращаетЕму неустрашимости остаток:С мечом в руке противника он ждет,Готовый от него обороняться.

И множество мечей в одно мгновеньеСверкнуло и заискрилось в пространстве,И множество воителей ужеВокруг врагов толпится и теснится.От голосов людских и от бряцаньяОружия дрожит и стонет воздух.Так в бурю волн морских сердитый ревСливается с тоскливым воем ветра.

Но ярость оскорбленного герояТеперь ничем смирить уже нельзя;Пылая мщеньем весь, он без вниманьяИ крики и преграды оставляет:Мечом молниеносным путь к ГернандуПрокладывает он и на негоВнезапно нападает, не взираяНа множество кругом поднятых рук.

Хоть и пылая гневом, но собойВладея превосходно, все ударыОн к цели направляет неуклонно:И в голову, и в сердце их наносит.Его нетерпеливая рукаОбманывает взгляд, за ней следящий,И попадает вдруг в такое место,В какое и не метила совсем.

И напоследок меч он погружаетГлубоко в грудь сраженного врага;Вытаскивает и вонзает снова.Несчастный падает, и с кровью вместеИз тела улетает и душа.А победитель вкладывает меч,Еще дымящийся, в ножны, смиряетВ себе все злые чувства и отходит.

Готфрида, поспешившего на крики,Ждет зрелище ужасное. ГернандЛежит в пыли, покрыты кровью кудри,И на лицо уж пали тени смерти.Вокруг он слышит жалобы и стоныИ, пораженный, говорит: «Кто дерзкоНарушил запрещение моеИ совершил такое злодеянье?»

Арнольд, любимец павшего, стараясьПреувеличить дело, отвечает:«Убил его Ринальд, из-за пустойПричины вспыхнув гневом безрассудным.Мечом, которым был он препоясанДля мщения за Бога, поразилОн мстителя такого же; он властьПрезрел твою, попрал твои законы.

Законы смерти требуют за это,И смерти он достоин, несомненно.Э, если ты помилуешь его,Он для других примером лишь послужит:Тогда захочет каждый оскорбленныйМстить за себя, минуя правосудье;И скоро страсти разгорятся так,Что все предастся ссорам и раздорам».

На память он приводит все дела,Все доблести погибшего и речиСклоняет все к тому лишь, чтоб в ГотфридеНегодованье вызвать или жалость.Танкред, его сменяющий, напротив,Защитником Ринальда выступает.Все слушает Готфрид; суровый взглядСкорей боязнь внушает, чем надежду.

«Подумай, государь, – так заключаетТанкред свою защиту, – что для насРинальд, что он свершил и чей племянник.Одним и тем же бременем ложитьсяВласть не должна на всех виновных. ЗваньяРазличны и различны преступленья;И кара правосудна лишь тогда,Когда в ней мера равная для равных».

Готфрид на это: «Кто поставлен выше,Будь для других примером послушанья.Ты гибель нам советуешь, Танкред,Коль хочешь, чтобы высшим я мирволил.Во что бы обратилась власть моя,Когда б одна мне чернь была подвластна;И если в этом все мое главенство,Немного для меня соблазна в нем.

Мне власть неограниченную самиВручили вы, и я не потерплю,Чтоб у меня в руках она упала.Я знаю хорошо, когда и милостьИ кару заменять одну другою;И знаю я, когда перед закономРавнять стоящих ниже надлежит».Сказал; Танкред молчит из уваженья.

Последователь строгости старинной,Раймунд слова Готфрида одобряет.«Вот так-то, – говорит он, – власть должнаВселять к себе в подвластных уваженье.Нет больше дисциплины в войске, еслиВиновный избавляется от кары;И тщетно милосердие, когдаОно не утверждается на страхе».

Зловещими словами пораженный,Танкред отходит и на скакуне,Как бы не по земле, а над землеюНесущемся, к Ринальду поспешает.И спесь и жизнь взяв у врага, РинальдВернулся успокоенный в палатку.Танкред его находит там и в точномРассказе все ему передает.

«По виду, – прибавляет он к рассказу, —О чувствах не всегда судить возможно:Подобно бездне сердце человека;Но если верить взглядам и речамГотфридовым, нет для меня сомненья,Что ты – убийца самый заурядныйВ его глазах и что тебя подвергнутьВсей строгости закона хочет он».

На это улыбается Ринальд,Но трудно скрыть ему негодованье.«Пусть раб иль тот, кто быть рабом достоин, —Он говорит, – в оковах правды ищет;Свободным я родился, жил свободным,Свободным и умру. Моя рукаВладеть мечом и побеждать умеет,Но рабские оковы не по ней.

И если в воздаянье мне ГотфридНамерен, как преступника из черни,Закованным меня в темницу бросить,Пусть присылает слуг своих покорных,Пусть жалует и сам сюда, я жду:Решат наш спор оружие и сила;На радость и потеху нечестивцамКровавое он зрелище готовит».

Ринальд велит подать вооруженье,И скоро весь уже покрыт железом.В руке тяжелый щит он держит; сбокуПривешен грозный меч; сверкает взор,И блещут, будто молнии, доспехи.Таким тебя когда-то, бог войны,С Олимпа нисходящим рисовали,В броне железа, ужаса и страха.

Меж тем Танкред пытается умеритьЕго свирепый гнев и говорит:«Воитель необузданный, я знаю,Что нет для твоего меча препоны;Я знаю, что в бою, в горниле смерти,Сияешь ты ликующей отвагой;Но Богу не угодно, чтоб онаНам на беду воспрянула сегодня.

Ты что намерен делать? Хочешь тыОмыть в крови друзей и братьев руки?На члены тела Божьего поднявСвой меч, ты хочешь им пронзить и Бога?Для славы преходящей, что подобнаВолне, бесследно тонущей в пучине,Святую нашу веру оскорбляя,Пожертвовать готов ты славой вечной?

Ах, Богом заклинаю, овладейСамим собой, смири свою гордыню.Не трусость, а порыв победоносныйВысокой добродетели ты явишь.Когда бы мне позволил юный возрастСлужить тебе примером, я сказал бы,Что оскорблен был так же, но сумелПреодолеть в себе движенье гнева.

Завоевав Киликию, крестомОтметил я своей победы место;Но под личиной дружбы БалдуинСебе и крест присвоил, и победу.Свои права и славу, может быть,Восстановить мечом я и сумел бы;Но мужества нашлось во мне настолько,Что я к тому не сделал и попытки.

Ты мысли о тюрьме не переносишь;Краснеешь ты, едва вообразишьСебя в цепях; ты чтишь законы чести,Что созданы житейским обиходом.Оставь меня защитником, а самСтупай в Антиохию к Боэмунду:На время лучше быть тебе подальшеОт первого решения суда.

Когда же против нас вооружитсяЕгипет иль другой неверный край,Издалека звезда твоей отвагиДля нас гораздо ярче воссияет;И войско наше будет без тебя,Как тело без руки». Гвельф это слышитИ, одобряя, хочет, чтоб егоПлемянник уезжал без промедленья.

И юная отвага, наконец,Настойчивым советам уступает.Ринальд уж не отказывает дружбеВ немедленном своем исчезновенье.Немало лиц, его судьбе причастных,Готовится его сопровождать;Он их благодарит и лишь двоихБерет с собою в путь оруженосцев.

Душа его пылает жаждой славы,Той славы беспорочной и бессмертной,Что к подвигам неслыханным зоветИ чудесами новыми прельщает.Мечтает он в отмщение за БогаСтяжать себе иль лавр, иль кипарис;Мечтает о Египте он, о техМестах, где Нил свои истоки прячет.

В последний раз с Ринальдом распростившисьИ проводив напутствием его,Спешит к Готфриду Гвельф; а тот, приметивЕго издалека еще, кричит:«Тебя-то, Гвельф, мне именно и нужно.Давным-давно я отдал приказаньеГлашатаям искать тебя повсюду,И весь уж стан обегали они».

Всех удалив из ставки, кроме Гвельфа,Готфрид, понизив голос, продолжает:«Признаться надо, Гвельф, что твой племянникУж чересчур поддался гневу ныне.Чем можно извинить его поступок?Немало оправданий бы емуНашел я! Но Готфрид – глава над всеми,И должен суд его для всех быть равен.

Законов строгий страж, я неуклонноИх буду охранять и никогдаВ сужденьях и решеньях не поддамсяСтрастей постыдной власти. Если вправду,Как говорят, нарушил против волиРинальд и мой запрет, и дисциплину,То должен он, смирив свою гордыню,Предстать перед судом как подсудимый.

Пусть явится свободным; во вниманьеК его заслугам скован он не будет:Все, что могу я сделать для него.Но если подчиниться не позволитЕму неукротимая отвага,Ты сам его доставить постарайся:Иначе снисходительный начальникСудьей суровым станет неизбежно».

Сказал; и Гвельф ему в ответ: «Чью душуБесчестье возмущает, государь,Тот, слыша оскорбительные речи,Их оставлять не может без отпора;И если он зачинщика убил,Э, разве так не поступил бы всякий?Кто стал бы тут рассчитывать ударыИ мщение соразмерять с обидой?

Ты требуешь, чтоб сам Ринальд явилсяПредать себя твоей верховной власти;Он этого не может, государь:От стана он теперь уже далеко.Но каждому, кто подлым обвиненьемКлевещет на него, рукой вот этойБерусь я доказать, что тут былаЗаконная лишь месть за оскорбленье.

Да, государь, не мог племянник мойНе наказать спесивого Гернанда;А что тебя ослушался он, в этомОправдывать не стану я его».Готфрид определяет: «Пусть же онВ других теперь местах раздоры сеет;А мы огонь старательно затопчем,Чтоб от него ни искры не осталось».

Лукавая красавица меж темРаскидывала сети неустанно:Весь день она искусно расточалаДары своих неотразимых чар;Когда же ночь покров спускала темныйНад западным порогом дня, АрмидаВ палатку удалялась, а за нейДва стражника и две служанки следом.

Но никакою силою соблазнаВо взглядах ли, в улыбках, иль в речах,Ни прелестью своей, какой донынеЕще под небесами не бывало,Ничем благочестивого ГотфридаВнимание привлечь она не может,Ничем не может в сердце у негоЗажечь огонь греховных вожделений.

Не удается ей героя сладкойИ пагубной отравой напоить:Утехами мирскими пресыщенный,Он отворачивает взор от всехКоварно предлагаемых приманок.Его мечты приковывает Небо.Минуя все ловушки красоты,Он все ее усилья разрушает.

И нет такой преграды, что ГотфридаЗаставила б сойти с тропы Господней.Преследуя его, свой вид меняетАрмида бесконечно, как Протей:Ей нипочем сердца мужские ранить;Но, за щитом небесным, равнодушенГерой к ее стрелам, и перед нимОна должна сознать свое бессилье.

Какой удар для красоты, привыкшейПовелевать чистейшими сердцами!В досадном изумлении онаК легчайшим обращается победам.Так полководец опытный, щадяБез пользы убывающие силы,Осаду прекращает и отвагуНа поприще иное направляет.

Такую ж и Танкред являет стойкость;Другое чувство в сердце пламенеетИ доступа для нового уж нет.Так древле Митридат от ядов ядомБерег себя. Но эти двое толькоАрмиде и противятся упорно:Всех прочих пожирает невозбранноВ ее глазах сверкающий огонь.

Неполная победа униженьемЕй кажется в гордыне непомерной,И тем лишь утешается она,Что остальные все в ее оковах.Пока ее намеренья не вскрыты,Сманить она мечтает за собоюВлюбленных в безопасные места,Где цепи им готовятся иные.

И скоро день, назначенный ГотфридомДля помощи обещанной, настал.Тогда она почтительно к героюПодходит со словами: «Государь,Пришла пора исполнить обещанье;Тиран, едва узнает, что ищу яПоддержки у тебя, вооружится,И нам его врасплох уж не застать.

Пока еще молвы неверный голосИль верный соглядатаев доносЕго не предуведомил, дозвольДесятерым отправиться со мною.Коль Небо и поныне благосклонноК невинности, я на престол воссядуИ подданной покорной за тобоюПоследую и в мире, и в войне».

Сказала; и не может уж ГотфридОтвергнуть просьбу, слова не нарушив.Царевны нетерпенье принуждаетЕго скорее выборы назначить,Чего бы так хотел он избежать.Но каждый домогается попастьВ избранники, и их соревнованьеСтановится докучным напоследок.

Армида, видя это, разжигаетЕще сильнее пылкое желанье;Вонзает в их сердца она боязниИ ревности убийственное жало.Спокойная любовь, как ей известно,В бездейственной истоме засыпает.Так бег свой ускоряет борзый конь,Чуть впереди иль сзади топот слышит.

Нежнейшие улыбки, взгляды, речиОна хитро и ловко расточает;И нет ни одного среди влюбленных,Чтоб втайне не завидовал другому.С боязнью в каждом борется надежда.Теряя стыд, безумные толпойСпешат на взгляд ее, и их напрасноПытается Готфрид остановить.

Всем угодить желая, он за нихСтыдится и на них же негодует;И потеряв надежду поборотьСлепое, безрассудное упорство,Им выход предлагает. «Бросьте в урнуЗаписки с именами, – говорит, —Старательно их там перемешайте,И как решит судьба, пусть так и будет».

Написаны тотчас же имена,И в урну все опущены записки;Перемешав, их вынимают: первымИдет Артемидор, вторым – Герард,А третьим – Венцеслав, тот Венцеслав,Что был примером мудрости когда-то,Теперь же, убеленный сединами,Посмешищем в делах любовных служит.

Какое торжество, какая радостьНа лицах трех избранников счастливых!Глаза сияют пламенным восторгом,Которым переполнена душа.Чьи имена еще скрывает урна,Те чувствуют, как их сердца трепещут:Мрачит их взгляды ревность, и решеньяСудьбы они, как приговора, ждут.

Гастон четвертым, пятым Олдерик,Шестым Рудольф, Вильгельм из РуссильонаСедьмым, восьмым баварец ЭверардИ Генрих, что из Франции, девятым;Последним возглашается Рамбальд:Преступною любовью опьяненный,Отрекся он от веры христианской,И Божий воин Божьим стал врагом.

И ревностью и завистью горя,Проклятья шлют Фортуне остальные;Тебя, Амур, винят, зачем их участьИ мощь свою слепым рукам ты вверил.Запретного желанья став добычей,Судьбе в противность многие хотятПоследовать украдкой за АрмидойИ мрака лишь ночного ожидают.

Делить ее пути и презиратьОпасности в боях они клянутся.И вздохами своими, и речамиОна все больше страсть их распаляет:То одному промолвит, то другому,Как с ним ее разлука тяжела.Избранники меж тем уже готовы,И им Готфрид дает наказ последний.

Разумный вождь их предостерегаетОт козней вероломного народа;Он учит их, как избегать ловушекИ как оберегать себя от бед.Но все советы по ветру несутся,Амур же издевается над ними.Вот, наконец, прощаются. ЗариНе ждет нетерпеливая Армида.

Уходит с торжеством она и пленныхСоперников уводит, как добычу.Оставшихся поклонников толпаЖестокие испытывает муки.Но чуть под сенью черных крыльев ночиБезмолвие и сны сошли на землю,Как большинство влюбленных поспешилоПо роковым следам покинуть стан.

Из них Евстахий первый: он едваДождаться ночи в силах и во мраке,Пылая нетерпеньем, наугадШагает за своим слепцом-вожатым.Всю ночь блуждает он и, наконец,Когда восток зарею вспыхнул, видитАрмиду и товарищей в селенье,Что было им приютом для ночлега.

И к ней он устремляется. РамбальдУзнал его тотчас же по доспехам:«Что привело тебя сюда? КогоТы ищешь здесь?» – «Армиду. Если мноюОна не погнушается, не будетЗащитника храбрее и рабаВернее у нее». – «Кто ж призываетТебя на подвиг доблестный?» – «Любовь.

Любовью избран я, а ты – Фортуной.По-твоему, из нас двоих кто большеИмеет прав на оба эти званья?» —«Твои права не стоят ничего.Не будучи на то уполномочен,Напрасно ты старался бы втеретьсяВ среду законных мстителей царевны». —«Э, кто мне помешал бы в этом?» – «Я».

И с поднятым мечом Рамбальд навстречуЕвстахию идет; равно отважный,К Рамбальду приближается Евстахий.Но, руку протянув, Армида взглядомУдерживает пылкое движенье.«Прошу тебя, – Рамбальду говорит, —Позволь при мне товарищу остаться,Чтоб лишний был защитник у меня.

Коль дорого тебе мое спасенье,Зачем мою опору ослаблять?»Евстахию потом: «Я благодарнаСудьбе за то, что послан ты ко мне.Была бы я безумною, слепою,Когда б отвергла доблестную помощь».Так говорит и в то же время видит,Что мстители еще к ней прибывают.

Они по разным движутся дорогамИ друг на друга с ревностью глядят;Улыбкою Армиды озаренный,Считает каждый избранным себя.Светлеет между тем, и для ГотфридаСомнений нет, что многие бежали.Предчувствие беды в его душеНеясную тревогу порождает.

Вдруг вестник запыхавшийся, весь пыльюПокрытый, приближается к Готфриду.По мрачным взглядам и по отпечаткуПечали на лице он очевидноНерадостные новости приносит.«Жди, – говорит, – египетского флота;Вильгельм, что генуэзскими судамиНачальствует, тебе шлет эту весть».

И добавляет, что большой обоз,Который был от флота в стан ГотфридаОтправлен под прикрытием державным,На полпути, во впадине долиныПодвергся нападению арабов;Что часть людей прирезана на месте,Другая же в цепях уведенаИ что никто не мог спастись оттуда.

Что наглость этих варваров бродячихУж никаких границ не знает больше;Что шайки их окрестность невозбранно,Подобно навожденью, заполняют;А для того чтоб ужас им внушитьИ сохранить пути от моря к стану,На них без промедления отрядыНеобходимо выслать посильней.

Мгновенно угнетающие вестиРазносятся по стану и по войску.Простые люди, голода страшась,Все ужасы его уже предвидят.Отваги в них упадок примечая,Старается военачальник мудрыйСпокойными и вескими речамиИх убедить и возвратить им бодрость.

«О воины, – так говорит он им, —Вы, что со мной так стойко миновалиВсе на пути препоны и напасти,Что мужественно так преодолелиИ силы персов, и коварство греков,И бурь морских, и горной стужи лютость,И голода мучения, теперьВы страху малодушному доступны?

Возможно ли, чтоб Бог, являвший вамВ опасностях поддержку и защиту,От вас сегодня взоры отвратил?Настанет день, исполнятся обеты,И вспоминать вы будете с любовьюВсе, что в походе славном претерпели.Воспряньте же с надеждой и готовьтесьГрядущие успехи восприять».

Так с ясною улыбкою ГотфридСолдат, упавших духом, ободряет;А сам при том испытывает в сердцеЖестокие заботы и тревоги:Чем войско продовольствовать ему,Как отразить нашествие ЕгиптаИ, наконец, какой преградой шайкиРазбойников-арабов удержать?

ПЕСНЯ ШЕСТАЯ