Жан Жироду - Безумная из Шайо Страница 12

Габриэль. Орели!

Констанс. Зачем это слово? Ты же знаешь, Габриэль его не выносит.

Орели. Объясни ей, что это значит.

Констанс. Не стану же я в самом деле рассказывать о своей брачной ночи Габриэль. Она – девица.

Орели. Она знает обо всем этом не хуже тебя. У нее есть канарейки – и самцы и самочки.

Габриэль. Я нахожу, что вы очень несправедливы к мужчинам, Орели. Они великодушны, прекрасны, честны. Я не захотела выйти замуж, но все мои приятельницы говорили, что именно мужчины олицетворяют в семье и нежность и благородство. Муж Берты Карассю владеет даже художественной штопкой.

Орели. Бедняжка моя! До сегодняшнего утра я сама думала так же, но мусорщик открыл мне глаза. Мужчины просто-напросто превращаются в жадных животных. У них уже больше нет сил притворяться. Прежде самый голодный дольше всего не принимался за свою порцию супа за столом. Тот, кому больше всего хотелось в уборную, изображал на лице самую безмятежную улыбку… Простите, Габриэль! Когда я была девушкой, мы с подругами забавлялись тем, что нарочно задерживали их и часами заставляли улыбаться. Теперь они вваливаются в ресторан с жестами людоедов. В мясных они похожи на хищных зверей. В молочных готовы сосать, как грудные младенцы. В зеленных – похожи на кроликов. Они ведут себя так, словно мало-помалу превращаются в животных. Раньше они почтительно брали вас за руку, теперь протягивают лапу.

Констанс. Неужели тебе было бы так противно, если бы мужчины превратились в животных? Я бы, например, была в восторге.

Орели. Так тебя и вижу. Прелестная получилась бы крольчиха!

Констанс. Почему крольчиха? Я бы осталась такой, как есть.

Габриэль. Но ведь мужчины и женщины одной породы, Констанс. Мы изменились бы вместе с ними.

Констанс. А какой в этом был бы смысл? Будь мы молоды, – ну куда ни шло. Воспроизведение рода… Еще раз простите, Габриэль! Но передо мной все же будущее старой женщины, а вовсе не старой крольчихи. К тому же не понимаю, почему мой муж, будь он еще жив, должен был бы превратиться в кролика.

Орели. А ты помнишь, какие у него были резцы? Прямо-таки вылезали наружу.

Констанс. Ты отлично знаешь, что я совершенно не помню Октава. Не стоит об этом говорить.

Орели. Не помнишь даже, как он грыз сельдерей?

Констанс. Ровным счетом ничего. Отлично помню свою золовку и ее вставную челюсть. Помню также зубы ее кобылы. Она всегда улыбалась, и звали ее Хлоя. Октава же начисто забыла. В жизни бывают дни, которые совершенно выпадают из памяти. В один из таких дней я, наверно, чересчур много думала о нем, вот он и попал в провал памяти. Зато как отчетливо помнится мне утро, проведенное в обществе отца Лакордера!..

Орели. Да, да, конечно… Я продолжаю…

Констанс. Что значит это твое «да, да»? Ты не веришь, что отец Лакордер как-то в Тюильрийском саду взял меня на руки и поцеловал?

Орели. Посмотри мне прямо в глаза, Констанс, и со всей честностью раз и навсегда ответь: тебе рассказывали эту историю об отце Лакордере или ты ее действительно помнишь?

Констанс. Теперь ты меня еще оскорбляешь!

Орели. Мы обещаем – не так ли, Габриэль? – что потом опять будем верить тебе на этот счет, но сейчас мы хотим знать правду.

Констанс. Заявить мне, что мои воспоминания обманывают меня, это все равно что сказать тебе, будто твой жемчуг поддельный!

Орели. Он действительно поддельный. Вернее, был таким. Возьми масла.

Констанс. Я говорю тебе не о том, каким он был, а о том, какой он сейчас. Твой жемчуг настоящий? Да или нет?

Орели. Не станешь же ты в самом деле сравнивать жемчуг и воспоминание? Все знают, что и поддельный жемчуг на коже той, кто его носит, постепенно становится настоящим. Но я никогда не слышала, чтобы выдуманное воспоминание превратилось в подлинное даже в мозгу такой ослицы, как ты.

Констанс. Ты становишься сущей тиранкой, Орели! Габриэль права. И среди мужчин бывают настоящие люди. Если ты неспособна их увидеть, предоставь это нам. На улице Турнон один бывший сенатор каждый день раскланивается с Габриэль.

Габриэль. Это правда. Он катит пустую детскую коляску и кланяется мне.

Орели. Не будем терять время. Я продолжаю. Все, что производят эти второсортные люди, тоже продукт второго сорта. Пудру они делают уже не из настоящего крахмала, а из талька, на американский лад. Не сохранись у меня запас ее еще с тысяча девятьсот четырнадцатого года, мне пришлось бы пудрить себе лицо тем, чем присыпают попку детям. Вставные зубы делаются не из настоящих зубов, а из цемента, словно у нас не рот, а мостовая. Туалетная лавандовая вода добывается из угольных брикетов. И можешь быть уверена: с чувствами дело у них обстоит так же, как с производством вещей. Я не решаюсь даже задать себе вопрос, что заменяет им искренность, веру, великодушие. И любовь! Умоляю Габриэль не отвечать на авансы ее сенатора с детской коляской. Пусть он даже последний мужчина в шляпе – я все равно трепещу при мысли о том, чего она от него может ждать.

Габриэль. У него превосходные манеры, уверяю вас… Иногда, здороваясь со мною, он опускается на одно колено.

Орели. Вот именно. Такие субъекты и оказываются потом особенно разнузданными. Он натянет высокие сапоги и станет во весь голос распевать всякую похабщину, отплясывая вокруг вас канкан. Я дрожу при мысли, что это случится не в один из тех дней, когда вы глохнете. У мужчин теперь не бывает хороших манер. На террасах кафе они велят подать себе зубочистки и ковыряют у себя во рту, дорогие мои. Я сама видела, как они вытаскивают оттуда говядину и лук. Почему бы им не завести ковырялки для ушей? Выходной одежды больше не существует. Вместо аптек – бакалейные лавки. Вместо бакалейных лавок – ларьки. Пройди мимо манежа Монтень. Лошади как будто еще остались, но пахнет там бензином, а не конским навозом.

Констанс. Прошу прощения. У колбасников еще висят занавески с рисунком.

Габриэль. Они исчезают, Констанс. На улице Катр-Ван – дюжина кабанят, которые сосут кабаниху у пруда под луной, и глядящий на них олень – они уже исчезли. Теперь там тент с фестонами и инициалами колбасника.

Орели. Не трудитесь возражать Констанс, Габриэль. Она будет спорить именно потому, что согласна с нами.

Констанс. В чем?

Орели. Что делает аптекарь, когда ты вежливо просишь у него настоящей крахмальной пудры?

Констанс. То же, что с тобой: велит мне убираться.

Орели. Когда идет похоронная процессия, кто тебе кажется в ней единственно приличными и достойными людьми?

Констанс. Те, кто на самом деле приличные, – факельщики.

Орели. Что тебе говорит трамвайный кондуктор, когда ты слишком долго ищешь мелочь?

Констанс. Хамит, как сказала бы Габриэль.

Габриэль. Констанс!

Орели. Почему ты запираешься у себя в комнате и не открываешь приятельницам, пока они трижды не промяукают под дверью? Между прочим, мы с Габриэль, наверно, выглядим очень забавно, когда, придя к тебе, изображаем из себя этаких кошечек.

Констанс. А вам совершенно незачем мяукать обеим вместе. Вы поднимаете невероятный шум! Пусть мяучит одна – этого вполне достаточно… А нужно мне это потому, что на свете есть убийцы.

Орели. Но ведь убийцы тоже могут мяукать. И вообще откуда взялись убийцы?

Констанс. И еще потому, что есть воры.

Орели. А почему есть воры? Почему на свете почти все воры?

Констанс. Потому что миром правят деньги.

Орели. Наконец-то. Ты сама это сказала. Вот тут-то мы и добрались до сути дела. Потому что мы живем в царстве золотого тельца. Вы, наверно, не подозревали об этом ужасе, Габриэль! В наши дни люди поклоняются золотому тельцу.

Габриэль. Чудовищно!.. А властям об этом известно?

Орели. Держитесь! Сейчас я вам все скажу. Власти покровительствуют идолопоклонникам, девочки мои! Один молодой человек сегодня объяснил мне, что министры считает правдивыми слова только тех, у кого есть золото. Это как с кредитными билетами: подлинны лишь те, что обмениваются на золото. Теперь, дорогие мои, вы понимаете, почему я собрала вас у себя? Для нас наступило время действовать. Решив образумить мир, мы можем рассчитывать только на таких, как мы сами. Какое средство можешь предложить ты, Констанс?

Констанс. Я знаю одно. Его можно попробовать.

Орели. Уж не напишешь ли ты председателю совета министров?

Констанс. Почему бы и нет? До последнего времени он всегда ко мне прислушивался.

Орели. Он тебе отвечает?

Констанс. Ему незачем отвечать, раз он прислушивается к тому, что я пишу. Мы можем предупредить его пневматичкой. Этим способом я известила его, что у папского нунция нет холодильника. И в течение двух дней нунций его получил.