Валентина Немова - Лишний вес Страница 13

Читая роман Ненашева, который сделал его имя известным за рубежом, наткнулась я на такие строки: "Круглолиценькое существо… с недоуменно оттопыренными губками, с кудряшками, небрежно раскудлатившимися… — именно так выглядела я в молодости". И поразилась: да это же мой портрет! Мою внешность он "приписал" одной из героинь своей главной книги. Это была, разумеется, не я. Действие происходит во время войны. Изображенная Ненашевым мадам взрослая. А я в то время была еще ребенком и ни в войне не участвовала и даже в оккупации не была. Наградил он ее также не лучшими чертами характера, которые, по мнению моего, теперь уже бывшего мужа, были свойственны мне; утрировав их, повторил то, что болтал обо мне Михаил, стараясь опорочить и тем самым настроить Ненашева против меня. Сомневаться не приходилось: Иван Семенович нарочно так поступил. Он знал, что я, интересуясь литературой, буду читать его книгу, а прочитав, призадумаюсь, и станет мне ясно, что он гневается на меня всю свою жизнь. И за что?

За что же он мог так на меня сетовать? Только за то, что я, по глупости своей собственными руками разрушила все хорошее, что нас с ним связывало. Да, именно за это. Других неприятностей я ему, вроде бы, не причиняла. А это доказывает, что он когда-то был неравнодушен ко мне, что он "хотел меня любить" (фраза взята из одной его статьи).

Но если это так, если его, что называется, тянуло ко мне, почему он не сказал мне этого? Почему не обнял, не поцеловал, когда мы стояли на железнодорожном мосту (вот тогда бы я его не оттолкнула), а вместо этого проявил интерес к другой, развратной, по мнению многих, женщине, обидев меня тем самым? Почему? Почему он так странно вел себя? Этого я, сколько не думала, не понимала. Сколько лет прошло с тех пор, как мы виделись с ним в последний раз, а он все злится. А может быть, уже перестал? Роман-газету, в которой было опубликовано его "главное" произведение, я читала в 1994 году. А сейчас, слава Богу, уже 2001. Роман вышел отдельной книгой. А может, в этом издании уже нет тех слов, читать которые мне было очень неприятно?

Находясь в Магнитогорске, я пошла в читальный зал библиотеки металлургов, которая размещается в современном, построенном специально для этого культурного учреждения здании, взяла нужный мне том (а в нем не много, не мало — 800 страниц) и принялась перечитывать их, отыскивая строки, где говорится о женщине, которая, проводив мужа на фронт, изменила ему. Много времени ушло у меня на этот просмотр романа, но того, что искала в нем, я не нашла. И решила (мне очень хотелось, чтобы это было так), что Иван Семенович выбросил из текста тот абзац, в котором идет речь об изменнице. А это значило, как мне казалось, Ненашев перестал на меня серчать. ОТ такой мысли сразу легче мне стало. Но ненадолго. Захотелось удостовериться, что все действительно так.

Вернувшись в тот город, где постоянно живу, взяла я в одной из библиотек нужную мне книгу на дом и прочитала очень внимательно всю, от корки до корки. И что же выяснила?

Строки, в которой говорится о той непутевой красотке, и содержится намек на мое якобы плохое поведение, как и в роман-газете, стоят на своем месте. Ни одно слово, оскорбляющее мое женское достоинство, не упущено. Более того, одно словечко добавлено, вернее, одно необидное для меня слово заменено обидным.

В первом варианте, описывая мою внешность, он использовал словечко "раскудлатившись". В молодости я всегда была слегка лохматой. Такие уж у меня волосы: сколько ни причесывай, ни приглаживай их, торчат во все стороны. Во втором варианте вместо этого слова, к которому можно отнестись спокойно, появилось другое: "раскудахтавшись". Разве это синоним слова "раскудлатившись"? И как оно попало в текст, где идет описание внешности человека? С помощью этого словечка можно характеризовать поведение, повадки персонажа, но никак не внешность. И Ненашев, признанный в стране лучшим стилистом, этого не знает? Как бы не так! Прекрасно знал. Решив, что это опечатка, я, возвращая книгу, указала на недочет библиотекарю. Работница абонемента согласилась со мной, что это слово в данном контексте "ни к селу, ни к городу", "вовсе не из той оперы". Я посоветовала ей этот отрывок из нового издания сверить с первым вариантом, и с роман-газетой, в тексте которого неуместного словечка нет, и устранить опечатку. Но библиотекарша возразила мне, заявив:

— Мы, библиотекари, не имеем права вносить изменения в текст книг.

И тут меня осенило: это словечко "раскудахтавшись" неслучайно, не по вине типографских служащих появилось на одной из страниц нашумевшего в стране романа. Это автор, сделав меня (не спросив на то моего согласия) прототипом отрицательной героини, чтобы поиздеваться надо мной, над моим стремлением стать писателем, злясь на меня за то, что во время обсуждения сборника произведений молодых писателей мой рассказ, а не его был признан лучшим, умышленно, но как бы по ошибке, вставил это слово, по смыслу не связанное с другими, соседствующими с ним. Он был уверен: кроме меня, никто из читателей не придаст значения этой неувязке. А меня его хулиганская выходка возмутит до глубины души и надолго испортит мне настроение. Ему очень хотелось отравить мне жизнь. И он добился своего. Надо признаться, я негодовала.

"Мечтанье с глаз долой, и спала пелена".

Чего он только ни приписал этой своей героине, давая мне понять, что имеет в виду меня. Что "был" (у меня) у нее тот и другой и третий, пятый и десятый, что "кружила она любовь" с преподавателем вуза и от него родила ребенка, а потом "приползла" к парню, которого держала "про запас", которому вскружила голову "еще на первом курсе". И это писал "лучший в стране стилист"? Это писал сплетник! И как могли выступающие во время научной конференции студенты и преподаватели вузов всей страны восхищаться его творчеством? Как они читали эту его книгу? Так же, наверное, как я в первый раз, с пятого на десятое, находясь под впечатлением от ранее написанных им рассказов и повестей, которые действительно заслуживают похвалы. Да, писал он прежде неплохо. И расписался, и докатился наконец до пошлятины, вообразив себя непогрешимым. Как он посмел использовать художественное произведение, которое будут читать миллионы (у него уже было имя, и он надеялся, что его роман прочтет каждый грамотный, интересующийся литературой человек), которое будет издано на народные средства, для того, чтобы отомстить женщине, посмевшей отвергнуть его?! Такого талантливого, подающего большие надежды. Распоясался, в общем.

Что он хотел мне сказать, притянув слово "раскудахтавшись"? Я так его поняла: "Вот предлагал я тебе, курица ты мокрая, свою помощь, не притворяйся, что это тогда до тебя не дошло, а ты принять ее не согласилась. И как я тебе предсказывал, не добилась ничего в смысле творчества".

Чего может добиться слабая женщина без помощи сильного мужчины? В одиночку! Да ничего. А при его поддержке — чего угодно. Первое доказал он на моем примере. Второе — на примере своей жены, которая в шестидесятилетнем возрасте, или даже позднее, заделалась вдруг писательницей. И не побывав начинающей, сразу же "маститой" именоваться стала.

Когда я с нею познакомилась (ей было сорок четыре года), она вообще была далека от литературы, во всяком случае помалкивала, когда за столом у них, у Ненашевых, обсуждались произведения известных в стране писателей.

Конечно, была она недовольна, что Иван Семенович растет, а о ее росте не заботится. Перепечатывая его книги на машинке, вообразила она, что писать совсем не трудно. А уж так писать, как Ненашев, очень просто, тем более…

И стала привязываться к нему с упреками:

— Вот ты писатель, а я никто. Ты писатель, а я никто.

— Садись и пиши, — отмахивался он от нее, — раз тебе этого хочется.

— Ну да, а кто будет мыть, варить, стирать?

— Находи время.

— Ага!..

— Живи одна и пиши!

— Одна… Еще не хватало!

— Тогда помалкивай.

Пока Ненашевы жили в областном центре, в родном городе Дарьи Дмитриевны, где, как говорится, каждая собака ее знала, о том, чтобы приняли Дарью в союз, не могло быть и речи. Ивана Семеновича как секретаря областного отделения засмеяли бы, если бы он попытался молчавшую до сих пор супругу свою объявить писательницей. Но когда они переехали в глубинку, где Дарью никто не знал, ничего о ней не знали, только о ее муже, что он добился больших успехов, появилась возможность протащить ее в союз. И он ею воспользовался. И он, и она. Когда до меня дошел слух об этой их общей победе, я была просто шокирована. Как уж он "обстряпал" это дело, не знаю. Но этот номер сошел ему с рук.

Передо мной в данный момент одна из книг Дарьи Дмитриевны. А предисловие к ней написал не какой-нибудь никому не известный критик-литературовед, а одна из самых читаемых в стране поэтесс, бывшая фронтовичка. Свое мнение о творчестве я выскажу позднее, а теперь напомню читателям поговорочку, бытующую в писательской среде: