Николай Шпыркович - Лепила[СИ] Страница 15

— ГКЧП?

— Он, родимый. Я сначала думал — это он с бодуна, а может, вчера башкой сильно об асфальт ударился, а потом телик глянул — вроде, правда. Быстрей в порт, а там — тю–тю, «Красный пионер» мой уже в море, потом уже, при случае как–то, наши ребята говорили, что как известие про путч пришло, и что чеписты, вроде, порядок будут наводить, капитан в штаны со страху наклал, меня бросил, и быстрее в море — боялся, гад, что дела его кальмарно–рыбные выплывут. Остался я в этом порту один стоять, как хрен на свадьбе. В башке туман, в кармане пара воней корейских, ну, бабок ихних. Куды крестьянину податься? Я туда, я сюда — ну, где наши были — в консульстве там, в торгпредстве, а толку. Там кто, как мой кэп, со страху трясся, а кто пошустрей да поизворотливей уже тогда понимал, что Союзу пришел окончательный амбец и греб под себя в эти дни — не хуже экскаватора. Охота им было такое золотое времечко на простого моряка тратить.

Короче, плюнул я на все, пошел опять к Сэмену. Загудели мы снова, а у меня все тот бардак из головы не выходит. Набили там нам морды? Набили. Должны мы, как порядочные люди, за себя отомстить? Должны. Уговорил я Сэмена, погнали мы туда.

— Ну и что?

— Ну и … опять получили. Сидим снова перед бардаком на мостовой, американец мой кислый, вы, говорит, русские, вечно весь цивилизованный мир за собой в жопу тянете. Тут дверь открывается, выходит старичок и на русском ко мне обращается, приглашает зайти, но уговор: в драку не лезть. Зашли, разговорились. Он, оказывается, эмигрант из Северной Кореи, учился в СССР, а здесь — хозяин заведения. Услышал он знакомые слова, молодость вспомнил, спецов наших. Расспросил охранников, кто мы — те рассказали, что уже второй день эти два дятла права качают. Сидим, пьем, закосели уже здорово. Он мне и давай доказывать: нельзя, мол, тебе, теперь в Союз возвращаться; я, говорит, Сталина помню, Ким Ир Сена знаю, если у вас опять коммунисты к власти пришли, тебе, как беглецу, «курышка» будет. Оставайся, говорит, у меня. Сэм поддакивает.

С трезвых глаз, я, может, и не решился бы, а тут поддал, храбрым стал. В Союзе, думаю, никого у меня нет, а вернешься — вдруг и впрямь на лесоповал поволокут, даром, что ли, со мной сегодня никто поговорить не захотел, а охрана волком смотрела. Опять же, мне уже тогда хотелось чего–то нового, а тут такой случай подвернулся. Так и остался, сначала на подхвате, а потом уже Пак поднатаскал меня, стали с ним вдвоем шустряков за дверь выносить. Ты знаешь, тэквондо — штука подревнее карате…

Что–то мы еще говорили, после второй бутылки Валерка Пака начал называть Кимом, рассказывал о том, как уважают корейские проститутки русских моряков (интересно, каких моряков проститутки не уважают?) и уже начал договариваться до того, что вообще, фильм «Кровавый спорт», с его, Валеркиной судьбы, списан.

За этой болтовней и выпивкой я как–то так и не удосужился сказать Валерке то, что смутно тревожило меня: эти два гаврика, в общем–то, не просили у меня денег ни на выпивку, ни на помощь голодающим Зимбабве. Они просто били меня, как бьет уличная кодла подвыпившего мужика — просто так, ни за что.

Или… за что–то?

— 7-

— … Ну, как успехи? — полюбопытствовал Сергей, сунув нос в операционную. — О–о–о — судя по ароматам — вы все в шоколаде.

— Да уж, — проворчал я. — Моем вон…, «золото Ардыбаша…»

Духан в помещении стоял еще тот. Тем, кто представляет себе операционную в виде белой стерильной комнаты, где если и попахивает — то какими–то лекарствами, где сестры и хирурги — затянутые в белые халаты стерильные же статуи, и где любой микроб кощунственен, как свиной окорок на празднике Курбан–байрам, следовало бы заглянуть на минутку к нам. Наша операционная в настоящий момент представляла собой некий гибрид из запущенного хлева и туалета, куда к тому же забрели сумасшедшие ассенизаторы.

На чем свет стоит, ругаясь, Семеныч таскал из распахнутого живота толстого дядьки куски того самого продукта, в который превращаются даже ананасы в шампанском, и выбрасывал его в рядом стоящий таз. Периодически он хватал наконечник электроотсоса и нажимал ногой на педаль включения. С утробным урчанием и хлюпаньем шланг засасывал в себя дурнопахнущую жижу, плескавшуюся в животе толстяка, через какое–то время подсаживался, хрипя. Семеныч прочищал наконечник, щедро поливая все вокруг все той же жижей, и снова принимался ковыряться в брюшной полости, доставая все новые и новые «самородки».

— Вон он, пролежень, в сигме, — констатировал, наконец Семеныч результат своих изысканий, — чего спрашивается, четыре дня дома сидел?

Вопрос, в общем–то, риторический. Никто не знает, и, наверное, никогда не объяснит, почему одни при малейшей царапине требуют реанимационную бригаду на вызов, а другие при явной картине не то, что недомогания, а прямой катастрофы в организме сидят дома. У этого, к примеру, дядьки, живот стал уже, как турецкий барабан, и тошнило его, и рвало, а он все чего — то выжидал. В очень небольшую заслугу ему можно поставить лишь то, что он мужественно дотерпел до очередного утра — «не хотел вас ночью беспокоить». Беспокоить он нас должен был, как и говорит Семеныч, четыре дня назад, когда на фоне длительных запоров у него начались боли в животе. Теперь вон разгребаем…. Хотя большинство пациентов почему–то любят обращаться с подобным состоянием часика так в два ночи. Спрашиваешь, когда заболел — «да с неделю». А совсем невмоготу, когда стало? — «да дня с два». Так чего ж ты именно в два часа ночи обращаешься — ни на пять часов раньше, ни на пять позже? — молчит.

— Ну ладно, я переодеваюсь, — Сергей удовлетворил любопытство и пошел. Он закончил смену, но немного задержался, слегка подстраховав меня, а, заодно узнав, от чего люди превращаются в воздушный шар.

— Удачи на дорогах, — машинально бросил я вслед Сереге, не подозревая, что пожелание мое будет пророческим.

Нет, ну что за запах, как говорит Семеныч «аж глаза закрываются…»

Мы только закатили толстяка в реанимацию — («может и выскребется» — сказал Семеныч после операции, пожав плечами), как с грохотом влетела санитарка приемного покоя с глазами, как удачно выражается Котофеич, «по семь копеек».

— Там,…там…Сергея Ни–ни–николаевича привезли…

Серега улыбался, но по мелким капелькам пота на побелевшем лбу синеве закушенной губы было видно, что инъекция морфина, которую ему уже вкатила Нинка со «Скорой», практически не оказало действия. Щегольские кремовые брюки были порваны и заляпаны кровью. Левое бедро было неестественно больших размеров и, казалось, распухало, прямо на глазах.

— Нет, ну ты совсем уже сбрендил, — бодрым голосом начал я. — Решил, что мы тут дурака валяем, так надо нам работенки подбросить? пацан, что ли? Не знаешь, как улицу переходить? Или ты дальтоник, красный от зеленого не отличаешь? — я забрасывал вопросами, а сам быстро достал свой любимый «Victorinox», Иркин еще, до женитьбы, подарок, и распорол штанину, решив, что Сереге брюки все равно уже не пригодятся. Что–то мелькнуло у меня в голове, про штаны, но сразу же исчезло, поскольку все внимание я сосредоточил на бедре. Оно, действительно, стало заметно толще правого, даже за ту минуту, что я провел в приемном покое. Семеныч, тоже спустившийся вниз, осторожно стянул носок с травмированной ноги — ботинка на ней уже не было.

— Хреновенький пульсик, — поджав губы, бормотнул он в мою сторону. — Надо оперировать Сережа, — ласково обратился он к Сергею. Похоже, у тебя там кровотеченьеце. Лады?

— Семеныч, тебе видней, — вымученно улыбнулся Сергей, — ногу только не оттяпывай сразу…

— Ну, даешь ты, оттяпывать… Таблеток дадим, сама отвалится, — буркнул Семеныч шутку с бородой, почище, чем у Черномора.

Слава Богу, операционная было уже практически развернута, анестезиологическое пособие тоже было готово, так что сработали мы в лучших традициях киношной медицины — от поступления Сергея в приемный покой до момента, как я его заинтубировал. прошло минут 15. За это время ему успели побрить волосатую ногу, сфотографировать ее в двух проекциях (на рентгеновском снимке вместо добропорядочной бедренной кости друг на друга хищно смотрели два кинжальных отломка) и даже дать на подпись согласие на операцию. В свою очередь мы подкололись к вене и успели струйно залить флакон «Рефортана».

Обнадеживало то, что пульс на лодыжечной артерии у Сергея, хоть и слабый, но был, а значит, и кровоснабжение ноги сохранялось.

— Негоже, конечно, сразу после того дерьма на чистую операцию лезть, да еще на сосудах, но, как говорится, не до жиру, — гундосил из под повязки Семеныч Гоше. — Ну, как говорил товарищ Гагарин, поехали?…

Мы с Семенычем сидели у койки. Нога Сергея, заботливо погруженная в гипсовый кокон, лежала на возвышение.

— Надо тебе профилактику тромбообразования сделать. Аспиринчику там, гепарина, растворов вкусных покапать. Ну, а так, все нормально. Веточку одну прошили, кровушки тебе вон, Димочка линул.