Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим Страница 17

ПЕСНЯ СЕДЬМАЯ

Тем временем и в глубь, и в глушь леснуюЗаносит конь Эрминию. ПочтиЛишаясь чувств, поводьев уж онаРукою ослабевшею не держит:Скакун летит с тропинки на тропинкуПо сотням изворотов; наконец,Ее не видя больше, христианеБесплодную погоню прекращают.

Все полные и гнева и стыда,Усталые, они обратно едут;Так после долгой, тягостной охоты,Прослеженного зверя упустив,С трудом дыша и головы понурив,Из леса возвращаются собаки.Царевна между тем без остановкиНесется вскачь, боясь и оглянуться.

Всю ночь она бежит, весь день блуждаетБез помощи она и без поддержки:Лишь собственные слезы видны ейИ слышны ей лишь собственные крики;Когда ж коней своих отпрягши, солнцеСамо с небес уходит в океан,Царевна подъезжает к ИордануИ на песок, сойдя с коня, ложится.

Питается лишь бедами онаИ жажду утоляет лишь слезами;Но утешитель наш извечный, сон,Что нам покой приносит и забвенье,Смягчает скорбь ее и простираетНад нею благодетельные крылья.Амур, однако, множеством виденийЕще тревожит мир ее сердечный.

Приветственный Авроре птичий щебет,Журчание реки и ветерок,Играющий с волнами и листвою,Эрминию с восходом солнца будят;Глазами утомленными онаМеста уединенные обводит:И слышится ей голос будто, сноваК печали и слезам ее зовущий.

Эрминия в слезах; и вот внезапноС волынками сливающейся песниНеподалеку звуки раздаются.Поднявшись через силу, шаг за шагомЭрминия идет и видит: старецПлетет корзину ивовую; тут же,Пасущееся стадо охраняя,Поют три молодые пастуха.

Нежданный вид доспехов незнакомыхПростых людей смущает и пугает,Эрминия же кланяется имИ открывает облик свой прекрасный.«Счастливцы, – говорит, – не прерывайтеНи дела, ни забав своих: мой мечНе для того мне служит, чтоб невинностьТрудов и песен мирных возмущать».

И продолжает так: «Скажи мне, старец,Как посреди окрестного пожараСуществовать вы можете спокойно,Не опасаясь ужасов войны?»А тот в ответ: «Дитя мое! ДонынеЗдесь никаким обидам и напастямНе подвергались мы, и бранный шумНе достигает нашего приюта.

Быть может, простота и скромность нашаНебесным милосердием хранимы;Как молния, что низменность щадитИ поражает горные вершины,Так, может быть, и ярость иноземцевЛишь головам царей несет погибель.Презреньем повитая, наша бедностьНе привлекает алчности солдат.

Презреньем повитая бедность, да,Но сердцу моему столь дорогая!Не нужно мне ни власти, ни богатства,Не стражду я ни завистью, ни спесью:Мне чистая вода напитком служит,Зато я и отравы не боюсь;Мне пищу сад и овцы доставляют,И за нее плачу я лишь заботой.

По нуждам ограниченным у насИ спросы ограниченные также;За стадом смотрят дети, и наемныхРабочих мне не требуется вовсе.Козлята ли резвятся на лужку,В прозрачных ли волнах играют рыбки,Иль птички кажут перышки на солнце —Все, чем любуюсь я и чем я тешусь.

В былые дни, в дни юности, иныеМеня манили в жизни вожделенья;Я посохом пастушьим пренебрегИ бросил край родной для стран далеких:В Мемфисе жил; там удалось попастьМне во дворец на службу; надзираяЗа царскими садами, я невольноУзнал и двор, и все его неправды.

Я долго, пресыщенный, был игрушкойОбманчивой надежды; наконецПромчались дни блаженные, а с нимиНе стало и тщеславных упований.Припомнились мне мирные досуги,Простился я с величием дворцовымИ, путь к лесам родным направив снова,Утраченное счастье в них нашел».

Эрминия, пока он говорит,В очарованье сладостном внимаетЛаскающей и слух и сердце речи;В ней бурю чувств смиряет мудрость старца.В конце концов, по долгом размышленье,Решается остаться с пастухамиОна до той поры, по крайней мере,Когда судьба позволит ей вернуться.

«Счастливейший из смертных, что позналНа опыте своем судьбы гоненья,Коль Небо пощадит удел твой мирный,Яви к моим невзгодам состраданье!Прими меня под благостную сень:Хочу я здесь с тобою жить; быть может,Мое смертельно страждущее сердцеНайдет желанный отдых и покой.

А если б ты, как темный простолюдин,На золото и на каменья этиПозарился, довольно б у меняНашлось их, чтоб твою насытить алчность», —И с этими словами у царевныВдруг хлынули из глаз прекрасных слезы;Часть бед своих поведала она,До слез и пастуха растрогав также.

Ее в конце концов он утешаетИ принимает с нежностью отца:Ведет к своей супруге престарелой,Такой же, как он сам, добросердечной;Становится царевна поселянкой,Под толстым покрывалом прячет кудри,Но взор, осанка – все в ней обличаетНе жительницу грубую лесов.

Убогие одежды не темнятНи гордости ее, ни благородства;Среди скромнейших дел ее наружностьПо-прежнему величием сияет:Вооружившись посохом, с утраОна со стадом бродит, как пастушка,Своей рукой выдаивает самокИ скопы выжимает из удоя.

Нередко в те часы, когда от солнцаСпасаются в тени прохладной овцы,Она кору на лавре иль на букеЛюбовными реченьями пестрит:Передает она в реченьях этихИсторию своей несчастной страсти;Когда же перечитывает их,Ручьями по щекам катятся слезы.

И, плача, говорит она: «Деревья,Свидетели сердечных мук моих,Вверяю вам своих печалей повесть!Придет под вашу сень любовник верный,Пробудится ко мне в нем состраданье,И скажет он тогда, наверно: «Ах,Как мало от Амура и ФортуныНаграды видят преданность и верность!»

Быть может, если Небо благосклонноМоления выслушивает наши,Бесчувственный когда-нибудь придетПод кров гостеприимный этой рощи.Увидит он могилу, что таитьХолодные мои останки будет,И несколько – увы! – уже бесплодныхСлезинок подарит моим несчастьям.

И если я блаженства не вкусила,Судьба моя хоть тени улыбнется:Изведает остывший прах мой счастье,Но я его испытывать не буду».Так бедная влюбленная глухим,Бесчувственным деревьям говорила;Тем временем Танкред ее далекоОт мест, ее приютом ставших, ищет.

Следы, которых он держался, к лесуНаправили его; но в гущине,Наполненной и ужасом и мраком,Он больше никаких следов не видит:Внимательное ухо уловитьПытается напрасно в звуках лесаТо смутное оружия бряцанье,То конский удаляющийся топот.

Листвою ветерок зашелестит ли,Под птицей ветка хрустнет ли, емуУж чудится возлюбленная в этом:Он ищет, не находит и вздыхает.Кончается и лес, и на опушкеОн слышит шум глухой; при лунном светеПутями неизвестными коняОн гонит, направляясь к этим звукам.

Подъехав, видит он, как из срединыСкалы с журчаньем нежно-серебристымПрозрачною струею бьет родник,Меж трав себе прокладывая ложе;Под гнетом скорби он взывает громко,Но эхо лишь ответствует ему.В ту пору восходящая АврораВ багрянец золотой природу рядит.

Танкред несчастный стонет; НебесаВо всем он обвиняет и клянетсяЗа милую отмстить жестоко, еслиЕй нанесет кто-либо оскорбленье.Вдруг вспоминает он, что близок день,Когда ему с черкесом драться надо;Спешит обратно он, хоть и не знает,Какой дорогой в стан теперь попасть.

Блуждая по неведомым тропинкам,Он слышит приближающийся шум,И наконец из глубины долиныЯвляется ему навстречу всадник:Одетый как гонец, он плетью машет,И рог через плечо его висит.«Каким путем, – к нему Танкред с вопросом, —Вернуться я могу в стан христианский?» —

«Сам еду я туда, – тот отвечает, —Дано мне порученье Боэмундом».В обман введенный родственною речью,Танкред спокойно следует за ним.Так доезжают всадники до замка,Что, как скала, средь озера стоит.Меж тем уж в воду солнце погружалосьИ тьмою ночь окутывала землю.

Звучит труба; подъемный мост тотчас жеПред ними опускается, гонец жеТанкреду молвит: «Раз ты – христианин,Ты можешь здесь остаться до рассвета;Всего три дня прошло, как граф КозенцскийУ сарацинов отнял этот замок».Воитель видит ясно неприступностьПриродной и искусственной твердыни.

Невольно он подозревает тайну;Но, презирать опасности привыкший,Спокойного и ясного лицаНе омрачает он тревогой смутной.Куда б он ни попал, ему повсюдуОтвага лишь его защитой служит;Но поединок ждет его, и всякихПрепон к тому он хочет избежать.

Перед мостом опущенным коняЗадерживает он одно мгновенье,Не следуя за спутником коварным,Его с собой настойчиво зовущим.Из замка выезжает в то же времяНавстречу им вооруженный воинС отважной и заносчивой осанкой,С мечом в руке, с угрозой на устах:

«Судьба ль, иль выбор твой тебя приводитВ зловещее убежище Армиды,Оружие слагай без противленьяИ узником сюда входи покорным:Не льсти себя надеждой новый деньУвидеть, если ты с другими вместеВраждой не поклянешься ко всему,Что носит христианское названье».

Едва заслышав дерзостную речь,Танкред глазами воина пронзает;Он узнает изменника тотчас жеПо языку и по доспехам: это —Рамбальд-гасконец, что ушел с Армидой,Из-за нее отрекшийся от веры.Ту веру стал теперь он защищать,Которую искоренять поклялся.

В негодованье праведном геройКричит ему: «Вероотступник подлый!Танкред – я, тот Танкред, что опоясалСебя мечом за Господа Христа.Я под Его всегда сражался стягомИ побеждал, и буду побеждать;Тебя казнить вот этою рукоюРазгневанное Небо мне велит».

При этом славном имени невольноТрепещет и бледнеет нечестивец;Но, скрыть пытаясь ужас, говорит:«Несчастный, ты пришел сюда за смертью!Конец твоей и силе и отваге;Рука бы мне не изменила, нынче жЯ голову спесивую снесуИ отошлю ее в крови к Готфриду».

Так говорит неверный; между темНочная мгла окутывает небо.Вдруг воздух загорается огнями,И яркий свет пронизывает замок.На башне, что всех башен в мире выше,Армида потаенно восседает:Ее самой не видно, но онаОттуда ясно видит все и слышит.

Тем временем герой готовит к боюИ храбрость и оружие; он видит,Что враг подходит, спешившись, и самС коня изнеможенного слезает.Рамбальд готов разить: щитом и шлемомПрикрытый, держит меч он наготове;Танкред же налетает на него,И голосом и взором ужасая.

Надежно защищенный, нечестивецШирокие описывает круги:Противника он хочет обманутьИ, случаем воспользовавшись, ранить.Последние Танкред сбирает силы,На помощь всю отвагу призывает,Преследует, теснит врага и кажетЕму зараз и молнию и смерть.

Удары направляет неизменноОн в те места, где жизни средоточье,И прибавляет к каждому ударуЖестокую словесную угрозу.Увертливый гасконец от мечаРазящего удачно ускользает,Противника обманывая яростьКогда мечом, когда щитом своим.

Но в быстроте защиты уступаетТанкреду нападающему он.И щит его разбит, и шлем проломан,И на броне алеют пятна крови:Врага не тронул меч его ни разу;В душе и страх, и совести упреки:В пылу борьбы терзают все сильнейЕго и страсть, и стыд, и жажда мести.

В отчаянии полном, наконецПоследнее, решительное, средствоОн хочет испытать наудалую:Бросает щит, пришедший уж в негодность,Обеими руками поднимаетЕще не напоенный кровью мечИ, на Танкреда кинувшись, наноситЕму удар в бедро с ужасной силой.

Мечом тотчас же снова замахнувшись,Противника разит он прямо в лоб:Шлем остается цел, лишь гулким звономНа тяжкую обиду откликаясь;Однако же, пригнувшись под ударом,Шатается герой ошеломленный:Пылая гневом страшным, он врага,Как молниями, взглядами пронзает.

Изменнику уж больше не под силуВыдерживать ужасный этот вид;Уж чудится ему в истоме смертной,Что вражий меч дрожит в его утробе.Он пятится, и падает ударНа столб, что на краю моста поставлен:Взлетают в воздух искры, и со страхаУ нечестивца леденеет сердце.

И он бежит; Танкред бежит за ним:Его уже совсем он нагоняет.Но факелы вдруг исчезают в замке,И гаснут лучезарные светила;Как будто погребальной пеленойНезримая рука природу кроет,И небо, обращенное в пустыню,Без звезд зияет пропастью зловещей.

Среди теней завороженной ночиВрага не видит больше победительИ наугад преследует егоНеверными, дрожащими шагами.Так в дверь он упирается нежданно;Дверь настежь перед ним, и он за дверью,Но нет назад дороги: он в тюрьме,И ужасом и мраком окруженный.

Так, в озеро Комахио от волнБушующего моря убегая,Найти покой и отдых безмятежныйНадеется встревоженная рыба;Но местом заточенья для несчастнойСтановится обманчивый приют:Стеной непроницаемой онаОтрезана от мира безвозвратно.

Напрасно дверь тюремную геройМогучею рукою потрясает:В стараниях бесплодных только силыПоследние растрачивает он.И голос вдруг неведомый он слышит:«Ты пленником Армиды стал отныне,И силы нет такой, чтоб сокрушитьМогла ее оков очарованье.

Но смерти не страшись; в могиле этойТы жизни обречен и вечной ночи».Танкред не отвечает и в грудиЗатаивает жалобы и вздохи;Лишь про себя винит любовь, судьбу,Доверчивость свою и вражью хитростьИ говорит: «Не видеть в небе солнца —Увы – еще несчастье небольшое.

Но я тебя, тебя – о солнце жизни! —Когда-нибудь увижу ли? Блеснут лиТвои лучи желанной мне отрадой? —И, вспомнив об Арганте, продолжает, —Несчастный! Я нарушил долг и клятву!Преступник! Мне стыда не смыть вовеки!Не вправе ль относиться сарациныС презрительным ко мне пренебреженьем?»

Попеременно так его терзаютЛюбовь и честь. Пока горюет он,Аргант неустрашимый негодуетНа то, что к ложу мягкому прикован.Непримиримый недруг мира, сердцеИ крови жаждет вражеской, и славы.Еще из ран сочится кровь, но онУже считает дни до поединка.

Когда же ночь последняя настала,Едва сомкнул глаза жестокосердный.И небо и земля еще во мраке,Не светится и горная вершина,Уж он встает. «Доспехи мне!» – кричит,И конюх перед ним уж наготове.И это – не обычные доспехи,А дар великолепный Аладина.

Едва взглянув, он надевает их:Тяжелый вес их плеч ему не давит;Старинный грозный меч повешен сбоку:Так в воздухе воспламененном блещетКомета со своей кровавой прядью,Что разрушает царства, смертным ядомМорит народ и, предрекая беды,Пугает под порфирами царей.

Таков Аргант в доспехах искрометных:И кровь и гнев в его глазах зловещих,Во всей его осанке ужас местиИ смерть сама на пламенном лице;И нет души столь твердой и отважной,Чтоб взглядом не привел ее он в трепет.Меч обнажив, он с криками угрозыПо воздуху и мраку машет им.

Он думает: «Разбойник христианскийСейчас падет от моего меча;В пыли бессильно корчась, он увидит,Как я снимать с него доспехи стану;Устами умирающими будетМеня он заклинать, чтоб я на кормСобакам не бросал его останков,Но гордо я мольбу его отвергну».

Так разъяренный бык, добыча страстиИ ревности, ревет на всю окрестностьИ этим ревом, ужас наводящим,В себе и месть и храбрость возбуждает:О дерево рога он точит яро,И с ветром борется, и землю бьетКопытами, и на кровавый бойСопернику далекому шлет вызов.

Так, яростью быка превосходящий,Глашатая неверный призываетИ голосом приказывает резким:«Ступай во вражий стан и возвестиСлуге Христа смертельный поединок».Сам на коня садится, выезжает,Предшествуемый пленником, за стеныИ бурно устремляется в долину.

А рог меж тем звучит, и эти звукиВокруг распространяют страх и ужас:Так перекаты грома в небесахВ сердцах людей находят отголосок.Вожди Христовой рати в главной ставкеУж собрались. Там объявляет вызовГлашатай им, Танкреда выкликая,Но и других не устраняет он.

В тревожном колебании ГотфридВокруг глазами медленно поводит,Но никого не отмечает взглядом,На ком бы выбор мог остановить:Рассеян цвет борцов; судьбы ТанкредаНикто не знает; Боэмунд далеко;Спесивого норвежца победительСкитается в неведомых местах.

Храбрейшие, славнейшие, АрмидыСтав жертвами, ушли за нею вслед,И участь их потеряна во мраке;Отвагой не блистая, остальныеВсе замерли в безмолвии постыдном.Боязнь в них заглушает чувство чести,И никого опасностей такихИсполненная слава не прельщает.

И эта тишина, и этот видБессилье выражают слишком ясно!Тогда, вдруг вспыхнув гневом благородным,Готфрид встает и громко восклицает:«Я жизни б недостоин был, когда бы,Ее оберегая, потерпел,Чтоб всеми христианами неверныйПренебрегал, глумясь над их позором!

Пусть, сидя в безопасном отдаленье,Глядят вожди на поединок наш;А мне скорей доспехи подавайте!»И подают ему тотчас доспехи;Раймунд же мудрый, зрелый по годам,По разуму сугубо и отвагойВсем воинам сопутствующим равный,Раймунд к нему подходит со словами:

«Не будет так, чтоб, головой своейРискуя, государь, рискнул ты войском;Ты – не солдат, ты – полководец наш,И смерть твоя была бы нашей смертью.В тебе оплот, в тебе опора веры;Тобою сокрушится иго Ада;Тебе дан скипетр нами управлять;Мечом являть отвагу – наше дело.

Я сам, хотя годами отягченный,Пойду сражаться первым: пусть другиеОпасностей бегут; я не хочу,Чтоб старость мне служила извиненьем.Зачем, зачем я не во цвете лет,Как вы, кого боязнь в оковах держит,Кого ни гнев, ни даже стыд не могутНа мщенье за обиду возбудить?

Зачем я не таков, каким был раньше,Когда перед лицом земли германскойВ придворном состязанье ЛеопольдаЖестокого пронзил и повалил!Падение противника такогоТрофеем большим было для меня,Чем если б шайку сарацинов подлыхПрогнал один наш безоружный воин.

Ах, прежние бы силы мне теперьИ прежнюю бы кровь, уж я давно быС неверного сбил спесь! Но, как ни старИ как ни слаб я, сердце не застылоЕще во мне, и страх ему неведом;Пускай умру, но смерть моя не будетЗлодею торжеством. Доспехи мне!Счастливей дня еще не знал я в жизни».

Так старец благородный говорил.Его слова отвагу пробуждаютВо всех сердцах; нет робких и безмолвных:Все вдруг в одном сливаются порыве.Нет никого, кто б вызова не принял,И каждый домогается избранья;Все рвутся в бой: и Балдуин, и обаГюи, и Гвельф; Рожер, Стефан, Герньер.

Не отстают от этих и другие:Тот Пирр, чьей хитрой выдумке паденьемАнтиохии Боэмунд обязан,Эдвард-шотландец и Рудольф-ирландец,А также англичанин Роземунд;И вы, супруги верные, и вы,Любовники нежнейшие, ДжильдиппеИ Одоард, не менее ретивы!

Но больше всех великодушный старецВыказывает мужества и пыла:Уж он готов, лишь не хватает шлема.И говорит Готфрид: «Отваги древнейЖивое воплощение, какимПримером нашим воинам ты служишь!В тебе со всею силою сияютИ дарованья бранные, и доблесть.

Будь у меня десяток молодцовТаких, как ты, престол бы лживый скороЯ ниспроверг и в ночь одну воздвиг быПобедное креста изображенье!Но я прошу тебя: останься с намиДля дел важнейших: пусть сама судьбаИль Бог, судьбою правящий, вернееПротивника неверному укажет».

Однако же Раймунд все продолжаетУпорствовать в намеренье своемИ требует, чтоб и его подверглиС охотниками прочими избранью.Готфрид все имена в свой шлем кидает,Потом мешает, встряхивает их,И первым возглашается все тот жеГерой маститый, граф Раймунд Тулузский.

Приветствуется громко это имя;За выбор на судьбу никто не ропщет.Являет силу новую герой,В лице весною жизни расцветая.Так кожу обновившая змеяТщеславится одеждой золотистой.Особенно избранью рад Готфрид,Раймунду предрекающий победу.

И меч свой отвязав, передаетОн старцу со словами: «Вместе с жизньюЯ отнял у мятежного саксонцаЕго в боях сопровождавший меч.То было уж давно, одни победыС тех пор мне приносил он неизменно.Возьми его теперь! В твоих рукахНе может быть он менее удачлив».

Аргант неустрашимый между темВ угрозах выражает нетерпенье.«О славные воители Европы!Один лишь человек вас вызывает!Пусть поспешит Танкред высокомерный,Коль в мужестве уверен он своем!Иль хочет он в постели дожидаться,Чтоб выручили сумерки вторично?

Не смеет он, пусть явится другой!Все всадники, все пехотинцы сразу!Нет в вашем стане воина такого,Чтоб мог со мной померяться отвагой!Вот гроб, где Сын Марии опочил:Что ж медлите? К нему одна дорога.Какой еще достойнее вам цели,Чтоб ржавчине мечи не подвергать?»

Так варвар оскорбляет христиан.Раймунд, нетерпеливее всех прочих,От голоса его воспламенившись,Снести не в силах это поношенье.Его отвага переходит в яростьИ в нем негодованье распаляет;На Аквилина, быстрого коня,Он вскакивает с юношеским жаром.

В долине Таго конь на свет родился.Когда там воцаряется всевластноС любовью и зефирами весна,Исполненная новых вожделенийИ пламенной истомы кобылицаСо ржанием ликующим впиваетДыханье плодотворное ветровИ материнский долг природе платит.

Сомненья нет, что Аквилин воздушнойСтруе, из струй тончайшей и легчайшейСвоим происхождением обязан:Когда он по ристалищу бежитИль резвыми красуется прыжками,От ног его следов не остается.На этом-то коне и мчится старец,Смиренно к небу взоры вознося.

«О Боже, – восклицает он, – о Ты,Что против нечестивца Голиафа,Грозы всего Израиля, направилНеопытную руку пастуха,Яви, о Боже! снова это чудо,И да падет неверный бездыханнымОт старческой и немощной руки,Как великан пал от руки ребенка!»

Так старец говорит. Его молитваНа крыльях упования в обительНебесную летит. Приняв ее,Предвечный из Своей бесплотной ратиШлет ангела на землю, чтоб РаймундаТот защищал в бою и напоследокЕго из нечестивых вражьих рукИсторгнул бы увенчанным победой.

Тот самый небожитель, что с рожденьяРаймунда в колыбели охранялИ на тяжелой жизненной дорогеЗаботливо руководил им в детстве,Опять его судьбы блюсти обязан:К святому долгу призванный, спешитОн в ризницу небесную, чтоб выбратьСебе вооруженье боевое.

Там есть копье, что Змия погубило;Есть стрелы громовые, есть и стрелыНезримые, несущие народамИ черный мор, и прочие бичи;Повешен там трезубец, что, сильнееВсех ужасов земных пугая смертных,До недр глубоких землю потрясаетИ разрушает сразу города.

Среди оружья всякого там щитСверкает из чистейшего алмаза:Огромный, он покрыть бы мог все страны,Что Атлас отделяют от Кавказа.Защитой справедливым государямИ доблестным народам служит он;Его себе и выбирает ангелИ с ним летит к Раймунду невидимкой.

Тем временем валы ИерусалимаУже толпами зрителей покрыты:Клоринду и отряд ее тиранРасположиться шлет по косогору;Со стороны ж противной христианеСтекаются в порядке боевом.Срединное свободное пространствоДолжно служить ареной поединка.

Аргант следит и ждет: все нет Танкреда,Но перед ним другой какой-то воин.«По счастью для тебя, – граф говорит, —Противник твой теперь в ином уж месте;Но не ликуй заранее, могуЯ заменить его на поединке;Могу от христиан по счету третьимЯвиться и померяться с тобой».

Спесивец улыбается. «Но что жеС Танкредом стало? – спрашивает он, —Сбежал он с доблестью своей, но где быНи скрылся он, в земле иль под водою,Не избежать ему моих ударов». —«Ты лжешь! – его Раймунд перебивает, —Зачем Танкред скрывался бы, когдаПо доблести тебя он превосходит!»

Черкес дрожит от гнева и кричит:«Ступай же! Я согласен на замену;Увидят скоро, как-то ты поддержишьСвоих речей заносчивых безумство».Съезжаются и оба нанестиУдар копьем готовы в шлем друг другу;Раймунд в Арганта метко попадает,Но даже покачнуть его не в силах.

Спесивому Арганту сразу видно,Как тщетны все усилия его:Незримая рука его ударыОт набожного воина отводит;В неистовстве кусает губы варвар,Безумные проклятья изрыгает,Копье ломает в щепы и с мечомСвирепо нападает на Раймунда.

Конь, голову загнув, летит вперед;Раймунд толчка удачно избегает,Бросается направо и АргантуУдар наносит спереди. ЧеркесВторично налетает: граф же сноваОтскакивает в сторону; однакоНа этот раз меч достигает шлема,Но шлем непроницаем, как алмаз.

Жестокий египтянин наконецТеснит его и прижимает сильно:Раймунд, боясь, чтоб не пришлось согнутьсяПод тяжестью огромной, отступает,Потом опять к противнику спешит,Вперед, назад, как будто окрыленный;Проворный конь послушен как дитяЕго руки малейшему движенью.

Так полководец осаждает башнюСреди болота или на горе:Испытывает всякие подходы,За хитростью изобретает хитрость.Так вертится и кружится Раймунд:Не прорубить ни лат его, ни шлема;В противнике он ищет слабых мест,Куда бы мог проникнуть меч свободно.

Доспехи египтянина ужеПовреждены, уже алеют кровью;Его же – и не тронуты доныне,Нашлемник даже вовсе не задет.Бесплодно сарацин в пустых ударахСвой гнев неукротимый расточает;Но устали не знает он и с каждымЛишь промахом становится ужасней.

Черкесу удается напоследокУдар ответный графу нанести:При изворотливости всей от смертиНе в силах был бы конь его избавить;Но та же все незримая рукаНад воином простерта неизменно,И на щите небесном угасаютВсе пылкие старанья сарацина.

Ударом сильным в щит небесной ковкиРазбитый, разлетается со звономВ блестящие осколки меч Арганта:Тот смотрит и глазам своим не верит;Ошеломленный, взгляд он переноситНа руку безоружную своюИ стойкости, в Раймунде обретенной,Как чуду небывалому, дивится.

Он думает, что меч его о щитРаймунда раздробился; в том уверенИ сам Раймунд: о помощи небеснойНет у него и подозренья даже;Но, видя безоружного врага,Он прерывает бой, пренебрегаяИ низменной победой, и добычей,Дающейся легко и безопасно.

Готов уже он крикнуть сарацину,Чтоб тот другой взял меч; но вспоминает,Что у него в руках честь христианИ что его позор их опозорит:Хоть низкой он победы и не ищет,Но рисковать не смеет общим делом.Пока он так колеблется, АргантВ него меча бросает рукоятку.

А сам коня пускает вскачь и хочетГрудь с грудью поединок довершить.Герою он удар наносит в щеку;Но тот, не растерявшись, успеваетОт пагубной ухватки увернутьсяИ в свой черед ударом ловким ранитТу руку, что, как коготь ястребиный,В добычу уж вцепиться норовит.

То отступает он, то наступает,И каждый раз при встрече с сарациномБез промаха испытанным мечомУжаснейший удар ему наносит:Пускает в ход всю мощь свою, всю хитрость,Все свойства боевые, что явитьСпособен гнев. И Небо и ФортунаПоддерживают все его усилья.

Аргант, в броне опору находящий,Бесстрашно-недвижимым остается.Так посреди бушующего моряБез мачты, без руля, без парусовКорабль с волнами борется: егоБока из дуба крепкого, напоруСедых валов не поддаваясь долго,Отсрочивают гибель экипажа.

Ты погибал совсем, Аргант, когдаОт смерти был избавлен Вельзевулом.Из облака, клубящегося в небе,Он образ человечий выделяет:В доспехах и в чертах с Клориндой гордойЕму живое сходство придает;Ни в голосе, ни в стане, ни в осанкеНет от нее малейшего отличья.

Видение подходит к Орадину,Известному стрелку, и говорит:«О славный Орадин, ты, чья стрелаЛетит, куда твой взгляд повелевает,Что за несчастье было б, если б в этомБою погиб оплот всей ПалестиныИ если б враг его спокойно в станС добычей драгоценной возвратился!

Яви свою нам ловкость в полном блескеИ дай твоим стрелам упиться кровьюРазбойника французского: за этоИ слава ждет тебя, и награжденТы будешь по заслугам господином».Соблазном увлеченный, ОрадинТотчас же вынимает из колчанаСтрелу и лук натягивает крепко.

Дрожит от напряженья тетива,Стрела летит по воздуху со свистом,Насквозь броню Раймунда пробиваетИ делает царапину на коже;Но здесь ее кончается полет:Раймунда охраняя и ослабивУдар, небесный воин нанестиСтреле не позволяет рану глубже.

Отбрасывает граф стрелу и видитНа латах кровь; и, гневом весь пылая,Громоподобным голосом он шлетЧеркесу обвиненье в вероломстве.Готфрид, следя за боем зорко, глазС Раймунда не спускает: эта ранаЕму смертельной кажется, и ужасСтруей холодной в сердце проникает.

И взглядами и голосом к отмщеньюОн поощряет воинов своих.Внезапно опускаются забрала,Все копья – вверх, и кони вскачь несутся;Мгновенно на обеих сторонахПриходит все в движенье: исчезаетРавнина под густой завесой пыли,Взлетающей клубами к небесам.

Щиты и шлемы, сталкиваясь, копья,Ломаясь, наполняют воздух гулом;Полуживыми грудами лежатСвалившиеся всадники и кони;Там испустили дух, здесь умирают;Лишь крики, стоны, вздохи всюду слышны;Все яростней, все жарче смертный бой:Теснят друг друга, сваливают, режут.

Аргант, освободившись от врагаИ палицей чужой вооружившись,Врывается в средину схватки, бьетИ топчет христиан, не разбирая,И путь себе широкий пролагает;В безумном озлоблении он ищетРаймунда одного: как лев голодный,Пожрать его он, кажется, готов.

Но, тесно окружив его кольцом,Ему преграду ставят христиане.Орман, Рожер де Бернавиль, два братаГюи, Герарды – все его теснят;Работает он палицей все так же:Препятствия его лишь разжигают.Из помещенья тесного наружуТак рвется разрушительный огонь.

Орман кончает дни свои; из братьевГюи один лишь цел, другой же ранен;Рожер упал на мертвые телаИ силы уж последние теряет.Теснее и плотнее все меж темСтановится кольцо вкруг сарацина:Один он все выдерживает натиск,Один судьбу сраженья он колеблет.

Готфрид за Балдуином посылаетИ отдает ему приказ: «С отрядомСтупай на левый фланг, где битва жарче,И окружи врага!» Тот поспешает:Ленивый азиатец, наконец,Перед напором мощным подается;Ряды его расстроены; и кониИ всадники – все падает без сил.

На правом фланге – полное смятенье:Один Аргант там держится; в то времяКак все вокруг стремительно бежит,Один он угрожает христианам.Таким, хоть и не столь ужасным, был быСторукий великан, что полусотнейМечей разил бы сразу и при томСтолькими же щитами прикрывался б.

Незыблемо выдерживает натискОн и коней и воинов; с отрядомСражается один; раздробленыДавно его доспехи, тело в ранах;Кровь льется вместе с потом, он же словноНе замечает этого: в концеКонцов его свои же окружаютИ в бегстве увлекают за собою.

Подхваченный стремительным потоком,Ему он отдается поневоле;Но взглядами и голосом врагуШлет вызовы надменные все так же.Глаза его наводят смертный ужас;Слетает с губ угроза за угрозой;И все же он пытается напрасноОстановить бегущую толпу.

Вся хитрость, все усилия егоБегущих удержать уже не могут:Они, забыв от страха дисциплину,Не слушают ни просьб, ни приказаний.Готфрид же, убедившись, что судьбаЕму благоприятствует, намеренИспользовать победу и отрядыШлет новые на помощь христианам.

Когда б иначе Небо не решило,То стал бы этот день для христианДнем торжества и полным увенчаньемВсех трудностей их славного похода.Но силы преисподней, опасаясь,Что власть их поколеблет эта битва,Скопляют вмиг громады черных тучИ на простор с цепей спускают бурю.

И солнце, и лучи его скрываетОт взоров смертных темная завеса;Все небо черным пламенем горит,Черней, чем пламя адских подземелий.И гром гремит, и град посевы губит,И затопляет низменности ливень;Деревья сокрушая, ураганДубы, утесы, горы потрясает.

И дождь, и град, и молнии, и ветер —Все сразу поражает христиан.От ужаса внезапного ненастьяКолеблется их стойкая отвага:Немногие к знаменам робко жмутся,Клоринда же, смятенье это видя,Благоприятным пользуется мигомИ скакуна во всю пускает прыть.

«Друзья, – кричит она, – теперь за нашиПрава вступились сами Небеса;Их гнев минует нас благополучноИ наших лишь врагов разит нещадно.Лишенные оружия и света,Они дрожат и уж готовы сдаться:Вперед! Вперед! За мной, друзья, кудаСудьба нам путь указывает славный!»

Так воинов она воспламеняетИ нападает вдруг на христиан;Над жалким их бессилием смеется,И рубит их неистово, и гонит.Воспрянувший Аргант усугубляетСмятенье победителей своих:И кажут тыл они врагам и буре,Поспешно покидая поле битвы.

Бегущие, гонимые и АдомИ смертными, они мешают кровьИз ран своих с ручьями дождевыми,Обильно наводнившими долину.На груды умирающих и мертвыхБезжизненными падают теламиРудольф, рукой Арганта пораженный,И Пирр, погибший от меча Клоринды.

Так в ужасе бежали христиане:Неверные с нечистыми в союзеПреследуют их злобно по пятам.Один Готфрид бесстрашно подставляетУдарам вражьим, молниям и буреСвое лицо, журит вождей и, стояУ входа в стан, как неусыпный страж,Встречает их смятенные отряды.

Двукратно устремляясь на Арганта,Он преграждает путь ему двукратно;В сплоченные ряды врагов, как вихрь,Двукратно он влетает: напоследокОн сам и остальные за окопыСкрываются, победы не изведав.Спешат обратно в город сарацины,А христиане в стан едва бредут.

Но все еще убежища ониОт разъяренной бури не находят:Преследует ненастье их и там.Вода свободно проникает в ставки,А ветер раздирает их на части,Срывает и по воздуху разносит.Вой ветра, шум дождя, и гром, и крикиВ ужаснейший сливаются аккорд.

ПЕСНЯ ВОСЬМАЯ