Николай Шпыркович - Лепила[СИ] Страница 18

— Завтра точно сказали, приедет, из областной больницы. Карпенко — знаешь такого?

Я пожал плечами: в областной больнице анестезиологов штук двадцать, причем все они тасуются как карты в колоде — не понравилось человеку в областной — плюнул, пошел в онкодиспансер, а оттуда, глядишь, во 2‑ю городскую. Не запросто, конечно, но возможностей для маневра больше, чем у меня здесь — нигде, кроме родной райбольницы я места в пределах района не найду, а уехать — считай, квартиру бросить. Однако до завтра надо было еще дотянуть.

После смерти Ласточкина, который, как я окончательно убедился, совершенно не мог интересовать Черепа, в реанимации оставалось два человека — толстяк с непроходимостью, и Серега. Толстяк выкарабкивался трудно, но, похоже было, проскочит. Серега же на второй день заявил, что чувствует себя хорошо, нога у него не болит, однако обстановка родного отделения действует угнетающе, особенно когда требуется отправлять физиологические надобности под бдительным взором соратников и подчиненных. Поскольку все у Сереги было, и вправду в порядке, по согласованию с Семенычем, мы перебросили коллегу в хирургию, в двухместную палату, Семеныч даже предлагал вообще туда никого не класть, однако Сергей этому решительно воспротивился:

— Вы что, хотите, чтобы я там волком завыл? Да и опять же — утку подать, еще там чего, — пускай уж мужик какой будет, санитарку чтобы не звать.

Марина, жена Сергея, за эти сутки сильно изменившаяся в лице, глаза у нее прямо–таки запали, тоже согласилась с мнением мужа — она, в принципе всегда с ним соглашается, на его фоне — высокого, надежного, она всегда как–то терялась, и даже на общих гулянках ее никогда не замечаешь. Однако ведь чем–то приманила же Серегу, завидного жениха, по которому сохло половина медсестер стационара, и, почитай вся поликлиника. И, насколько я знаю, никаких интрижек на стороне после женитьбы у Сереги не было. Так что, наверное, надежность у них двусторонняя: Серега — видимый фасад, Марина — тыл. С детками только проблемы — не вынашивает, куда уже Серега не ездил…

Поскольку признаков психического расстройства Сергей не выказывал, игнорировать просьбу пациента у нас оснований не было. Сергея, как я уже сказал, мы перевели, и до ночи я откантовался вполне нормально.

Вечер тоже начался спокойно. 8-летнюю девчонку с аппендицитом Гоша соперировал так, что впору было засекать время для рекорда стационара — 15 минут от разреза, до последнего шва. Детей вообще лучше оперировать — брюшная стенка у них тоньше, жировой клетчатки у них практически нет. И на реанимационные мероприятия (тьфу–тьфу не к ночи будет сказано) они откликаются куда как лучше взрослых — ребенок запрограммирован «на жизнь», и резервов у него очень много. Читал где–то, что в газовых камерах последними погибали как раз дети…. Ну, а уж ухаживать за ними — одно удовольствие. Ребенок и спустя неделю лежит все такой же чистой, пахнет от него прилично. Не то, что от нас, здоровых лбов — сутки полежит взрослый — и пошли из него шлаки лезть, никотин да алкоголь переть.

В данном конкретном случае нам помогло и расположение аппендикса — едва Гоша зашел в брюшную полость, отросток тут же и выскочил, почти как чертик из табакерки, нигде и лазить не пришлось, и отросток демонстративный — плотненький, багровенький, с фибринчиком — типичный флегмонозный, ай, красота. В интенсивной терапии девочка не нуждалась, и запузырили мы ее в хирургию, на ласковые мамулины руки.

Решив потратить свободное время на самообразование, я мужественно открыл свежий номер журнала «Анестезиология и реаниматология», но хватило меня минут на 10, после чего я с тихой злостью его отложил. После фраз типа «…антиноцицептивная надсегментарная система, осуществляющая контроль афферентного входа и модуляцию сегментарной интеграции высокопороговой и низкопороговой афферентации…» хотелось почитать книгу, в которой самым сложным словом будет «табуретка». А еще схемы, схемы и графики, и небрежно этак брошенные реплики: «исследование проводилось на дыхательных аппаратах «Такаока» и «Рафаэль»". Злость, кстати, у меня была не на ученых, а на себя — все очень запущенно, но диагноз ясен — «лодырит». Ярко выраженный синдром дивана. Вроде бы все умеешь, многое видел, и нет охоты узнавать что–то новое и напрягать мозги, чтобы это новое запомнить, хотя, с другой стороны, ну, запомню я все про современные режимы искусственной вентиляции легких, а толку? Любые вещи сохраняются в голове, если ими пользуешься, а мне пока что нового аппарата ИВЛ, хотя бы среднего класса не видать, как Буркина — Фасо — статуса сверхдержавы.

От подобных мыслей у меня развилось, как пишется в «Психиатрии» «унылое, тоскливо–злобное настроение», и дабы не выплескивать его на окружающих, я вышел на улицу. Рядом с крыльцом у нас растут несколько сосен, строители в свое время пожалели деревца, сейчас они вымахали в здоровенных, сочащихся смолой богатырей. После больничного, пенициллиново–хлорного воздуха, аромат нагретых за день деревьев лупил по мозгам почище морфина. Эх, сейчас бы в сосновый бор, на берег песчаного обрыва, чтобы вверху ветерком продувало, а внизу — озеро плескалось, а костерок бы потрескивал, сесть на толстый, выперший из земли корень, привалясь спиной к сосне, и дышать, дышать… Ах–х–х.

Вдалеке, над вечерним городом бухал ударник, и мелькали цветные сполохи. Работала «Магма» — новомодная «кислотная» дискотека. 9 из 10, дергающихся там, спроси, «а что такое — кислотная?» — презрительно на тебя посмотрят — тоже, дескать, динозаврище. А начни докапываться, только плечами пожмут — кислотная и кислотная, все так говорят, и почему — хрен его знает. Хотя, может, кто и слышал про ту кислоту, лизергиновую.

С этой вот «кислотной магмы» нам его и привезли. Когда Нинка притянула мне электрокардиограмму, я пожал плечами — классический передний инфаркт, «студенческий», все как положено, в первых трех грудных отведениях вместо нормальных зубцов — «купола», ни дать, ни взять, парашютный десант. Брадикардия — 50 ударов в минуту. Сколько там дедушке… или бабушке? Я посмотрел на возраст, аккуратно прорисованный пухленькой Нининой рукой, и удивленно присвистнул.

— Ни фига… ему что, правда, 17 лет?!

— Его с дискотеки забрали, прямо там плохо стало.

— Давай–ка живенько к нему, — схватив экстренный набор и (береженного Бог бережет!) дефибриллятор мы поспешили в приемный покой.

— Обезболили?

— Фентанилом.

— Атропин вводили?

— Нет…, — я недовольно крякнул.

— Чтобы остановку он не дал, — озабоченно пробормотал я. Молодые вообще переносят инфаркт хуже, а в 17 лет — таких у нас вообще не было.

Рослый парень в черной майке с изображением страхолюдного паука метался на кушетке, то скребя пальцами по дерматину, то хлопая ладонью по кафельной стенке.

— Жжет…, хреново мне… жжет, дайте что–нибудь. Лицо его посерело, и было покрыто крупными, с горошину каплями пота.

С приятным удивлением, насколько это, возможно, было в такой ситуации, я обнаружил, что больному уже поставили катетер в вену, и в нее даже что–то капается. Светленькая девушка суетилась рядом — Оксана, вроде ее зовут, — надо же, вечно на сестринских конференциях она сзади сидит, а глянь–ка, что–то запоминает, надо бы к ней приглядеться, а то ведь Галка Лужникова замуж намылилась, а там и до декретного недалеко. Надо, надо этот ценный кадр себе заныкать, пока Семеныч на него свою жадную лапу не наложил. Ладно, это после, а пока… что мы имеем?

— Давление сколько?

— 80 на 40, — отрапортовала Оксана.

Кардиогенный шок мы имеем. Так, очевидно, фентанил ему по барабану.

— Морфин ему, в вену, 10 миллиграммов, — повернулся я к Нинке. У Оксаны, в свете последних, да и не последних решений, наркотиков в приемном покое, ясное дело, быть не могло.

— Это сколько? — вылупила та глаза.

— Если он у вас 1 %-ый, то один миллилитр, — терпеливо объяснил я. — Да и… атропина кубик. — Я подумал, что, скажи я «один миллиграмм атропина» — опять придется объяснять, сколько в 0.1 % растворе содержится миллиграммов, если ампула — один миллилитр. Хотя мерить все кубиками — чисто отечественная привычка. Я столкнулся с совершенно жуткими ее последствиями лет пять назад, когда молоденькая сестричка, едва окончившая училище, пунктуально выполнила вальяжно брошенную фразу «…и десять кубиков эуфиллина ему прокапай». Вот только эуфиллин она выбрала не 2.4 %, а 24 %! Слава Богу, мужичок, несмотря на бронхиальную астму, оказался крепким и вдобавок — сообразительным. Поняв, что спустя пять минут после начала инфузии у него темнеет в глазах, он завопил благим матом, и, несмотря на уговоры прибежавшей медсестры, что «так бывает», выдернул–таки иголку из руки, после чего благополучно отключился. Поверь он медсестре, и «потерпи» еще немного — неизвестно, подняли бы мы ему давление из той ямки, куда оно ухнуло. Ну, благо атропин только 0.1 %-ый — не промахнутся, чай.