Жан-Батист Мольер - Смешные жеманницы Страница 2

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Мадлон, Като.

Като. Ах, душенька! До какой степени у твоего отца дух погряз в материи! Сколь туп у него ум! Какой мрак в его душе! Мадлон. Что делать, милочка! Он так меня конфузит! Представить себе трудно, что я его дочь. Я только и жду, что счастливый случай откроет тайну моего высокого происхождения. Като. Я в этом уверена. По всем признакам ты знатного рода. И сама я, как погляжу на себя...

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Те же и Маротта.

Маротта. Вот тут лакей чей-то пришел, спрашивает, дома ли вы, говорит, что его господин желает вас видеть. Мадлон. Дура! Оставь ты свои мужицкие речи! Скажи: явился, мол, гонец и изволит спрашивать, дозволено ли будет его господину вас лицезреть. Маротта. Чего захотели! Я не больно-то сильна в латыни и не учила эту, как ее, философию по великому Сириусу. Мадлон. Какова дерзость! Просто невыносимо! Однако ж кто господин этого лакея? Маротта. Он его назвал маркизом де Маскариль. Мадлон. Ах, дорогая моя! Маркиз! Ступай же скажи, что мы принимаем. Конечно, это какой-нибудь салонный острослов, до которого дошли слухи о нас. Като. Натурально, душенька! Мадлон. Примем его тут, в зале: это будет приличнее, нежели приглашать его к нам наверх. Пойдем оправим слегка прическу и поддержим нашу репутацию. Скорее подай нам наперсника Граций! Маротта. Ей-ей, не разберу, что это за зверь. Коли хотите, чтобы я вас поняла, говорите по-человечески. Като. Принеси нам зеркало, невежда, да смотри не замарай стекла отражением своей образины. Be e, уходят.

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Маскариль, два носильщика.

Маскариль. Эй, носильщик! Ой-ой-ой-ой-ой-ой! Как видно, мошенники хотят переломать мне ребра о стены и о мостовую! Первый носильщик. Тьфу, черт! Больно узкая дверь! Вы же сами приказали, чтобы мы вас втащили в дом. Маскариль. А то как же? Ах, бездельники! Мог ли я допустить, чтобы на пышность моих перьев обрушилось безжалостное ненастье и чтобы на грязи отпечатались следы моих башмаков? Уберите прочь ваш портшез! Второй носильщик. Так уж вы заплатите нам, ваша милость! Маскариль. Что-о-о? Второй носильщик. Я говорю, сударь, что нам следует с вас получить. Маскариль (дает ему пощечину). Мошенник! Требовать деньги со столь знатной особы? Второй носильщик. Так-то вы платите бедным людям! Да разве вашей знатностью будешь сыт? Маскариль. Но-но! Знайте свое место! Канальи еще смеют шутить со мною! Первый носильщик (вооружившись палкой от носилок). А ну, расплачивайтесь, да поживее! Маскариль. Что-о? Первый носильщик. Сию минуту давайте деньги, вот что! Маскариль. Вот это разумная речь! Первый носильщик. Поторапливайтесь! Маскариль. Хорошо, хорошо! Тебя и послушать приятно, а тот мошенник несет такую околесицу! Получай! Довольно с тебя? Первый носильщик. Нет, не довольно. Вы дали пощечину моему товарищу и... (поднимает палку). Маскариль. Потише, потише! Получай за пощечину. Миром от меня всего можно добиться. Теперь ступайте, а немного погодя зайдите за мной. Мне надобно быть в Лувре на вечернем приеме.

Носильщики уходят.

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Маскариль, Маротта.

Маротта. Мои госпожи сейчас выйдут, сударь. Маскариль. Пускай не торопятся. Я расположился здесь со всеми удобствами и могу обождать. Маротта. Вот и они. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Маскариль, Мадлон, Като.

Маскариль (раскланиваясь). Сударыни! Вы, без сомнения, удивлены дерзостью моего поступка, однако ж эту неприятность на вас навлекла ваша слава. Высокие достоинства обладают для меня столь притягательной силой, что я всюду за ними гоняюсь. Мадлон. Ежели вы гоняетесь за достоинствами, то не в наших владениях вам надлежит охотиться. Като. В нашем доме достоинства впервые появились вместе с вами. Маскариль. О, позвольте мне с этим не согласиться! Молва не погрешила против истины, отдав должное вашим совершенствам, и всему, что есть галантного в Париже, теперь крышка. Мадлон. Ваша снисходительность делает вас излишне щедрым на похвалы, а потому мы с кузиной отказываемся принимать за истину сладость ваших лестных слов. Като. Душенька! Надобно внести кресла. Мадлон. Эй, Альманзор!

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Те же и Альманзор.

Альманзор. Что прикажете, сударыня? Мадлон. Поскорее вкатите сюда удобства собеседования.

Альманзор вкатывает кресла и уходит.

ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

Маскариль, Мадлон, Като.

Маскариль. Но в безопасности ли я? Като. Чего же вы опасаетесь? Маскариль. Опасаюсь похищения моего сердца, посягательства на мою независимость. Я вижу, что эти глазки отъявленные разбойники, они не уважают ничьей свободы и с мужскими сердцами обходятся бесчеловечно. Что за дьявольщина! Едва к ним приблизишься, как они занимают угрожающую позицию. Честное слово, я их боюсь! Я обращусь в бегство или потребую твердой гарантии в том, что они не причинят мне вреда. Мадлон. Ах, моя дорогая, что за любезный нрав! Като. Ну точь-в-точь Амилькар! Мадлон. Вам нечего опасаться. Наши глаза ничего не злоумышляют, и сердце ваше может почивать спокойно, положившись на их щепетильность. Като. Умоляю вас, сударь: не будьте безжалостны к сему креслу, которое вот уже четверть часа призывает вас в свои объятия, снизойдите к его желанию прижать вас к своей груди. Маскариль (приведя в порядок прическу и оправив наколенники). Ну-с, сударыни, что вы скажете о Париже? Мадлон. Ах, что можно сказать о Париже? Нужно быть антиподом здравого смысла, чтобы не признать Париж кладезем чудес, средоточием хорошего вкуса, остроумия и изящества. Маскариль. Я лично полагаю, что вне Парижа для порядочных людей несть спасения. Като. Это неоспоримая истина. Маскариль. Улицы, правда, грязноваты, но на то есть портшезы. Мадлон. В самом деле, портшез - великолепное убежище от нападок грязи и ненастной погоды. Маскариль. Часто ли вы принимаете гостей? Кто из острословов бывает у вас? Мадлон. Увы! В свете мало еще о нас наслышаны, но успех нас ожидает: одна наша приятельница обещает ввести к нам в дом всех авторов Собрания избранных сочинений. Като. И еще кое-кого из тех господ, которые слывут, как нам говорили, верховными судьями в области изящного. Маскариль. Тут я могу быть вам полезен больше, чем кто-либо: все эти люди меня посещают. Да что там говорить: я еще в кровати, а у меня уже собралось человек пять острословов. Мадлон. Ах, сударь, мы были бы вам признательны до крайних пределов признательности, если бы вы оказали нам такую любезность! Для того чтобы принадлежать к высшему обществу, необходимо со всеми этими господами познакомиться. В Париже только они и создают людям известность, а вы знаете, что для женщины иногда довольно простого знакомства с кем-нибудь из них, чтобы прослыть законодательницей мод, не обладая для того никакими качествами. Я же особенно ценю то, что в общении со столь просвещенными особами научаешься многим необходимым вещам, составляющим самую сущность остроумия. Каждый день узнаешь от них какие-нибудь светские новости, тебе становится известен изящный обмен мыслей и чувств в стихах и прозе. Можешь сказать точно: такой-то сочинил лучшую в мире пьесу на такой-то сюжет, такая-то подобрала слова на такой-то мотив, этот сочинил мадригал по случаю удачи в любви, тот написал стансы по поводу чьей-то неверности, господин такой-то вчера вечером преподнес шестистишие девице такой-то, а она в восемь часов утра послала ему ответ, такой-то писатель составил план нового сочинения, другой приступил к третьей части своего романа, третий отдал свои труды в печать. Вот что придает цену в обществе, и, по моему мнению, кто всем этим пренебрегает, тот человек пустой. Като. В самом деле, я нахожу, что особа, которая желает прослыть умницей, а всех четверостиший, которые сочинены в Париже за день, знать не изволит, достойна осмеяния. Я бы сгорела от стыда, если бы меня спросили, видела ли я то-то и то-то, и вдруг оказалось бы, что не видела. Маскариль. Ваша правда, конфузно не принадлежать к числу тех, кто первыми узнают обо всем. Впрочем, не беспокойтесь: я хочу основать у вас в доме академию острословия и обещаю, что в Париже не будет ни одного стишка, которого вы бы не знали наизусть раньше всех. Я и сам упражняюсь в этом роде. Вы можете услышать, с каким успехом исполняются в лучших парижских альковах двести песенок, столько же сонетов, четыреста эпиграмм и свыше тысячи мадригалов моего сочинения, а загадок и стихотворных портретов я уж и не считаю. Мадлон. Признаюсь, я ужасно люблю портреты. Что может быть изящнее! Маскариль. Портреты сочинять труднее всего, тут требуется глубокий ум. Надеюсь, когда вы ознакомитесь с моей манерой письма, вы меня похвалите. Като. А я страшно люблю загадки. Маскариль. Это хорошее упражнение для ума. Не далее как нынче утром я сочинил четыре штуки и собираюсь предложить их вашему вниманию. Мадлон. Мадригалы тоже имеют свою приятность, если они искусно сделаны. Маскариль. На мадригалы у меня особый дар. В настоящее время я перелагаю в мадригалы всю римскую историю. Мадлон. О, конечно, это будет верх совершенства! Когда ваш труд будет напечатан, пожалуйста, оставьте для меня хотя бы одну книжку. Маскариль. Обещаю: каждая из вас получит по книжке в отличнейшем переплете. Печатать свои произведения - это ниже моего достоинства, но я делаю это для книгопродавцев: ведь они прямо осаждают меня, надобно же дать им заработать! Мадлон. Воображаю, какое это наслаждение - видеть свой труд напечатанным! Маскариль. Разумеется. Кстати, я должен прочесть вам экспромт, я сочинял его вчера у герцогини, моей приятельницы,- надобно вам знать, что я чертовски силен по части экспромтов. Като. Именно экспромт есть пробный камень острословия. Маскариль. Итак, прошу вашего внимания. Мадлон. Мы превратились в слух. Маскариль.