Мария Романушко - Не под пустым небом Страница 28

Во Львов приехала вечером. Это был день моего рождения, мне нравилось, что я его отпраздновала в поезде, под стук колёс, одна, и вот, сделала себе подарок – новый город, о котором давно мечтала. Неожиданно нашлось место в гостинице, хоть и не в номере, а в холле, койка-место за рубль, но какая разница? Я оказалась одна в этом холле. Выбрала место у окна. В окно светила полная луна… На столике посреди холла стоял букет садовых ромашек, я его перенесла к себе на тумбочку – всё-таки у меня сегодня день рождения! И сладко уснула…

Утро. Кафедральный костёл. Набит битком. Очень много молодёжи. Звучит орган… И когда настал кульминационный момент службы, все люди, бывшие в костёле, упали на колени. Все, как один! И только я одна стояла посреди костёла, как соляной столб! Я ещё никогда не опускалась в храме на колени. Хотела – но не могла…

Три дня я бродила узкими львовскими улочками, блуждала около цирка, но здесь, как и в Питере, сезон был закрыт… а я всё ходила вокруг, представляя: вот, по этим улицам ходил Мой Клоун… он любил Львов, и я теперь тоже любила его… И везде, повсюду, грохотали красные трамваи…

Я часто заходила в костёлы, удивляясь тому, что в костёлах мне нравится ничуть не меньше, чем в православных храмах. Я ещё не знала в то время, что среди моих предков были католики, но душа моя чувствовала это. Мне безумно нравился орган… При первых же его звуках моя душа улетала очень далеко… Звуки органа – лучшее доказательство присутствия Божия в этом мире…

А потом я уехала в город Рахов. Почему именно в Рахов? Не знаю, захотелось.

Я решила, что это – именно то место, где козы и куры бродят по улочкам…

Ехала на автобусе, долго…

Приехала глубокой ночью. Вышла из автобуса. Кромешная тьма – ни одного фонаря! И страшный шум – как будто где-то совсем рядом военный аэродром, и гудят моторы бомбардировщиков…

Своих попутчиков я спросила: где тут можно переночевать? Мне указали на домик со слабо мерцающим окошком… Я постучала. Мне открыли. Старушка в белом платочке со свечкой в руке.

– Вот, опять электричество отключили! – ворчала она. – Ты на сколько?

– На две ночи, бабушка.

– Ну, проходи.

Она постелила мне на высокой железной кровати, под лампадками. Я думала, что не усну под этот аэродромный шум – но мгновенно уснула…

И так же, как ночью шум за окном меня убаюкал, так же утром он меня и разбудил.

– Что это так сильно шумит, бабушка?

– Как что? Тисса! Речка наша.

Тисса, бурная и мутная, неслась под самыми окнами… Неширокая река, бегущая с не очень высоких, но крутых Карпатских гор, имела угрожающий вид, она была похожа на зеленоватую тигрицу…

Городок был маленький и ничем не примечательный, но я с удовольствием обошла его весь. Вокруг зеленели Карпаты, Тисса текла по ущелью, городок расположился вдоль бурной и шумной реки. Нет, это была не та деревенька, о которой я мечтала, это был именно городок. Маленький храм, беленький, как яичко, прилепился у самого подножья горы.

Я зашла в эту беленькую церковь. Внутри – ни души. Ни священника, ни прихожан. Звучал орган… И в высокие узкие окна струилось жёлтое солнце… Эти солнечные потоки были похожи на сияющие органные трубы… А потом запел женский голос. Чистый, высокий… Так, может, поют только ангелы в раю… И что-то случилось во мне. Чего раньше никогда не случалось. Я заплакала и упала на колени…

(Я вспоминаю ту минуту – как одну из лучших минут моей жизни: минуту очень большого счастья и глубочайшей веры, слияния моей души с чем-то Надмирным…)

Утром, в воскресенье, я опять пришла в этот храм. В воскресение он был полон. Я отстояла службу, меня удивило сочетание православных и католических мотивов, я узнала, что храм называется униатским. Мне понравилось тут.

Потом я вышла во двор, обогнула храм и стала подыматься в гору. Здесь была высокая трава и множество пёстрых цветов. Такая цветущая гора… И вдруг я увидела крест. Большой деревянный крест лежал посреди цветов на горе… И в тот миг мне показалось, что эта гора – Голгофа, а крест – тот самый, на котором был распят Христос…

И я поняла, зачем я приехала в этот городок. Услышать ангельское пение и увидеть Крест на цветущей горе…

А дальше был Хуст. Да простят меня хустяне, но не нашла я в этом городе ничего, из-за чего мне бы захотелось остаться. Хотя бы на день. И тогда я вернулась на автобусную станцию и, подойдя к окошку кассы, попросила молоденькую кассиршу:

– Пожалуйста, продайте мне билет до такого места, где бы куры и козы паслись прямо на улице…

Она испуганно глянула на меня:

– Не знаю я никакого такого места!

– Не может быть, – не поверила я ей. – Должно же быть в этих краях такое место.

– Да что вы ко мне пристали! Что вам нужно?

– Та езжай с нами, дивчино! – окликнула меня краснолицая тётка с большой корзиной, стоящая за мной в очереди. – Бери билет до моего села! Там тебе будут и куры, и гуси, и всё, что душа пожелает!

Покупаю билет. Набивается полный автобус. Тётки едут с базара, нахваливают каждая свою деревню.

А тётка, позвавшая меня с собой, вовсю нахваливала ковры, которые делают в их селе, уверяя меня, что без ковра я от них не уеду. Я поинтересовалась, сколько стоит ковёр.

– Совсем дёшево! Для москвички совсем дёшево отдам! – и она назвала такую сумму, которой у меня никогда в жизни не было и, наверное, не будет.

– Да у меня и денег таких нет!

– Вот уж не поверю! Чтобы у москвички не было таких денег! А зачем ты тогда сюда приехала? Да курей посмотреть?

– Ну, да…

– Да кто ж тебе поверит? Кто ж курей не видал! Из Москвы ехать за тридевять земель посмотреть на курей!

Бабы дружно заржали.

Рядом со мной сидит молоденькая женщина с ярко-синими глазами и белыми, выгоревшими волосами, повязанными косынкой. Она говорит мне:

– Не езжайте с ними, их деревня высоко в горах, там холодно. И народ там грубоватый. Выходите лучше со мной – на следующей остановке.

– А как называется место?

– Вильхивка. Там как раз и куры пасутся на улицах, и козы. Отведу вас к моей маме жить, она будет рада.

Когда мы вышли с ней из автобуса, никакой Вильхивки я не увидела. До неё ещё надо было идти. Мы пошли вдоль обочины по пустынной дороге. На повороте Анна, так звали мою спутницу, приостановилась и сказала:

– Вот здесь моего Володьку сбило машиной. Это мой старшенький. Ему шесть лет тогда было…

– А сейчас сколько?

– И сейчас шесть. Его насмерть сбило.

Меня обдало холодом. А синеглазая Анна продолжала, почти бесстрастно, но за этой бесстрастностью чувствовалось неизбывное горе и полное отсутствие сил на эмоции:

– Я тогда Ольгой ходила беременная. А Оксане было три года, и она заболела, и надо было вести её в Хуст, в больницу… А Володька… Я всегда ему говорила: не бегай с мальчишками на дорогу! Но он всё равно бегал… они тут в футбол играли… тут и машины-то почти не ходят… за час, может, одна проедет… Значит, такая судьба. Бог дал, Бог взял… Я очень Володьку любила, дочек не так… Володька самый желанный был…

Пока мы шли к селу по этой пустынной дороге, я всё о ней узнала. Анна была всего на четыре года старше меня. Но у неё уже была своя тяжёлая женская судьба. На всё лето она, как почти все женщины села, оставалась дома одна с детьми. А все мужчины уезжали на Украину.

– На какую Украину? А это разве не Украина?

– Украина – это киевщина, харьковщина. Там чернозём, поля, пшеница… Счастливые люди, кто живёт на такой богатой земле. У нас земли почти нет. У нас горы. Лес. Все наши мужчины работают всё лето в украинских колхозах. Там своих работников не хватает. А здесь у наших мужчин работы никакой нет. Вот летом они и зарабатывают на целый год. Все мужчины и вся молодёжь, ещё не семейная. Моя сестра Мария каждое лето уезжает.

– Но почему ты говоришь, что вы – не Украина?

– Нас так называют, но мы не Украина. Мы – не украинцы, мы – мадьяры. А те, которые тебя звали в другое село, они – гуцулы. Мы все – западэнцы, а наш край – Западэнщина. Ну, или просто – Карпатчина.

– А Львов – это Украина?

– Во Львове считают, что они и есть настоящая Украина, а та, восточная Украина – не настоящая. Малороссия. Но для нас как раз она и есть Украина. А львивщина – просто львивщина.

– Однако, как всё не просто!

– Ну, да. А когда Москва нас оккупировала… А ты, кстати, сама откуда?

– Из Москвы.

– Ой! Правда, что ли?

– Правда.

– У нас москвичей очень сильно не любят. Но ты не похожа на москвичку.

– Это потому, что я родилась в Днепропетровске.

– Вот я ж и говорю: не похожа. Так вот: когда Москва нас оккупировала, нас насильно приписали к Украине и включили в СССР. Но когда-нибудь оккупация обязательно кончится… мы все только об этом и мечтаем…