Фрэнк О'Коннор - Гений Страница 3

Но на самом-то деле я чувствовал, что опять свалял дурака. Как я теперь понял, мамино объяснение никогда меня не удовлетворяло. Уж слишком оно было простое.

Только дай этой женщине возможность, вечно она все перепутает. Меня это расстроило, впервые мне не удалось произвести до конца хорошее впечатление. Двайеры каким-то образом убедили меня, что кем-кем, а священником я быть не хочу. Мне расхотелось даже быть путешественником эта профессия слишком надолго отрывала бы меня от жены и детей. Я решил стать композитором, и только им.

В тот же вечер, лежа в постели перед сном, я решил потолковать с мамой на тему о женитьбе. Я старался быть как можно деликатнее, так как между нами давно существовал уговор, что я женюсь именно на ней, и сейчас мне не хотелось, чтобы она заметила перемену в моих чувствах.

- Мамочка, - спросил я, - если джентльмен предлагает даме выйти за него замуж, что он говорит?

- Некоторые говорят слишком много, - резко ответила она, - Больше, чем есть на самом деле.

В голосе у нее прозвучало раздражение; мне показалось, что она разгадала мой секрет, и мне стало ее понастоящему жалко.

- Если джентльмен скажет: "Простите, не выйдете яи вы за меня замуж?" достаточно этого? - не отставал я.

- Ну нет, все-таки сперва он должен сказать, что любит ее. - Независимо от чувств, которые она при этом испытывала, мама не считала возможным обманывать меня, когда речь шла о важных вещах.

Но насчет интересующей меня проблемы расспрашивать ее, как я удостоверился, было бесполезно. Несколько дней подряд я приставал с расспросами ко всем в школе и услышал несколько поразительных фактов.

Один мальчик самым доподлинным образом прилетел на снежном облаке, причем на нем было ярко-голубое платьице. Однако, к его и моему великому огорчению, платьице давно отдали сироте с Главной Северной улицы. Я долго и глубоко переживал столь неосмотрительное уничтожение улики. Чаша весов общественного мнения склонялась в пользу объяснения миссис Двайер, про теорию же мотора и заводной рукоятки не слыхал ни один человек в школе. Возможно, теория и была уместна во времена маминого детства, но теперь она безнадежно устарела. Из-за нее я стал посмешищем в глазах семейства, чьим добрым мнением я так дорожил. И без того мне было трудно поддерживать свое достоинство перед девочкой, которая решала алгебраические задачи, в то время как я не мог производить деление столбиком, не наделав глупейших ошибок, вызывавших у нее хохот.

Я и по сию пору не терплю, когда меня подымают на смех женщины. В этом отношении у них начисто отсутствует чувство меры. Как-то мы вместе поднимались после школы на Гардинер-хилл, и Уна остановилась, чтобы полюбоваться на младенца в коляске. Младенец ей заулыбался, она дала ему пососать свой палец, и он стал махать кулачками и сосать, как бешеный, а она опять принялась хихикать.

- Тоже, наверное, мотор заводили? - заметила она.

По меньшей мере четыре раза она напоминала мне о моей наивности и из них дважды в присутствии других девочек. И каждый раз я бывал поражен в самое сердце, хотя и делал вид, будто не обращаю внимания.

Поэтому я принял решение не ставить себя больше под удар. Один раз мама пригласила Уну и ее младшую сестру Джоан на чай, и я все время мучался в ожидании, что мама скажет в следующую минуту. Я чувствовал, что женщина, которая рассказывает подобные истории про младенцев, способна на что угодно. Вскоре разговор перешел на смерть маленького Джона Джоу, и нахлынувшие недавние воспоминания обдали меня волвой унижения. Я дважды сделал попытку переменить разговор, но мама каждый раз к нему возвращалась.

Она была преисполнена сострадания к Двайерам и сожалений о мальчике и чуть не довела себя до слез. Наконец я встал и велел Уне с Джоан идти со мной играть. Тут мама рассердилась:

- Ради бога, Ларри, дай девочкам допить чай! - одернула она меня.

- Не беспокойтесь, миссис Дилейни, - добродушно отозвалась Уна. - Я пойду поиграю с ним.

- Глупости, Уна! - резко сказала мама. - Допивай чай и кончи рассказывать, что начала. Просто не понимаю, как твоя бедная мама не потеряла рассудок. И как таким людям разрешают водить автомобили?

При этих словах я испустил громкий вопль. Сейчас, сейчас, думал я, она заведет про младенцев и даст Уне совет, как должна поступать ее мать.

- Будешь ты, наконец, вести себя прилично, Ларри! - Голос у мамы задрожал. - Что на тебя нашло последние недели? У тебя были такие хорошие манеры, а теперь что! Какой-то уличный мальчишка! Мне стыдно за тебя!

Откуда ей было знать, что на меня нашло? Откуда ей было догадаться, что моему воображению представляется картина, как Уна в семейном кругу, давясь от смеха, изображает мою старомодную мать, которая все еще думает, будто младенцы появляются из живота? Наверное, то была настоящая любовь, поскольку всякий раз, когда я испытывал настоящую любовь, я стыдился мамы.

Мама поняла это и обиделась. Мне по-прежнему нравилось ходить с Уной после школы к ним домой, и пока она обедала, я садился за рояль и притворялся, что играю собственные сочинения, но стоило Уне зайти к нам, я хватал ее за руку и тащил скорее прочь, чтобы они не успели с мамой затеять разговор.

- Ох и противный же ты, - сказала как-то мама. - Можно подумать, ты меня стыдишься перед маленькой девочкой. Уверена, что она со своей мамой так не обращается.

Однажды я, как всегда, поджидал Уну у школьных ворот. Тут же стоял еще один мальчик - из старшеклассников. Заслышав гвалт, означавший, что занятия кончились, он неторопливо отошел подальше и занял позицию у подножья холма, на перекрестке. Вскоре показалась Уна в своей широкополой фетровой шляпе; она мчалась во весь дух, размахивая ранцем, и с заговорщицким видом подбежала ко мне.

- Ой, Ларри, что делается! - прошептала она. - Я тебя сегодня не могу взять с собой. Но я обязательно загляну к тебе на неделе. Идет?

- Да, спасибо, - ответил я холодным безжизненным тоном. Даже в самую трагическую минуту моей жизни мне не изменяла вежливость. Я наблюдал, как Уна сбежала вниз, туда, где ее ждал большой мальчик. Он с усмешкой обернулся на меня через плечо, и они ушли вдвоем.

Вместо того чтобы последовать за ними, я в одиночестве поднялся наверх и, опершись о стену каменоломни, стал смотреть на шоссе и лежавший подо мной в долине город. Я понимал, что всему конец. Я слишком молод, чтобы жениться на Уне. Я не знаю, откуда берутся дети, не знаю алгебры. Старшеклассник, с которым она пошла домой, вероятно, разбирался и в том, и в другом. Я был полон мрачных и мстительных чувств.

Я, который считал, что драться грешно и опасно, сожалел теперь, что не догнал его, не вышиб ему зубы, не наступил ему ногой на физиономию. И какое имело значение, что я мал и слаб и если бы кому-нибудь и вышибли зубы, так мне. Я убедился, что любовь - это игра, в которую двое не могут играть, не пихаясь, совсем как в футболе.

Я отправился домой и, не говоря ни слова, достал работу, которую давным-давно забросил. Но и она утратила для меня интерес. С унылым видом я начертил пять линеек и начал выводить трудную фигуру скрипичного ключа.

- Ты не встретил Уну, Ларри? - удивленно спросила мама, поднимая голову от шитья.

- Нет, мама. - Я не в состоянии был ничего объяснять.

- Ай-ай-ай, а вы с ней не поссорились? - Мама с встревоженным видом подошла ко мне поближе.

Я уронил голову на руки и зарыдал.

- Ай-ай-ай, дитятко, ну ничего! - пробормотала она гладя меня по волосам. - Все-таки она намного старше тебя. Ты ей напоминал ее маленького брата, вот в чем дело. Скоро ты заведешь себе новых друзей, уж поверь мне.

Но я не поверил. В тот вечер ничто не могло меня утешить. Моя важная работа потеряла свой смысл, а кроме нее, я знал, меня уже ничего в жизни не ждет.

И хотя я мечтал совсем о другом, уж лучше мне было стать священником. Я понял: быть только гением, и больше ничем, - жалкая, печальная и тоскливая судьба.