Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию Страница 31

Под конец Микотайт вместе с волынским немцем Зарканом пришел к пленным русским. Заркану было велено объяснить, какая беда свалилась на маленький Йокенен. Пленные выслушали траурную весть довольно безразлично, только перспектива не работать и хорошо поесть в день похорон немного взбодрила их. Пятерых русских отправили копать могилу. Не на общинном кладбище вдоль шоссе, а в самом дальнем углу парка, возле большой дикой груши, окруженной ольхой и крушиной, где покоились все, кто жил или, лучше сказать, господствовал в Йокенен. Здесь пленные принялись копать, сгребли в сторону мокрый снег, пробили киркой все еще замерзшую землю, дошли до слоя песка. Микотайт сказал, что глубины достаточно.

В день погребения не было школы. Это было не совсем понятно - детям нечего было делать на похоронах, не разрешили даже смотреть издали. К полудню, как по расписанию, в Йокенен начали прибывать кареты. Дворянство из Скандлака и Колькайма, Альтхофа, Денхофштадта и Майстерсфельде, Лендорфы из Мауэрзее. Экипажи выстраивались в длинный ряд перед прачечной поместья, в зарешеченные окна которой выглядывали круглые русские лица. Кучера в черных пелеринах собрались вместе и пустили по кругу бутылку.

Перед порталом замка собрание дам в черных платьях. Мужчины в военной форме со знаками отличия последних пятидесяти лет. В почетный караул прибыли лейтенант и шесть рядовых с продовольственного склада в Дренгфурте. Солдаты с ружьями на плечо встали перед террасой замка, по трое с каждой стороны. Строем и с развернутым знаменем, под глухие барабанные удары оркестра дренгфуртских сапожников явились через парк йокенские ветераны. Шорник Рогаль опять был героем дня, как тогда в день похорон старика Гинденбурга. Он нес пестрое знамя с французскими названиями мест сражений. Вместе с ним маршировал и Штепутат. Трактирщик Виткун шел во второй шеренге, подсчитывая про себя, сколько участников траурной церемонии заедут потом в его трактир.

А посмотрите-ка, кто там стоит! Посередине двора замка, в безукоризненно начищенных сапогах и сияющей партийной форме сам Эдуард Блонски. Сообщение о смерти майора пришло и в его огромное поместье на Украине, где он обеспечивал жизненное пространство и пропитание Германии. Он явился, чтобы рассказать йокенцам, как выигрывается война в житнице России. Он потолстел, но в обтягивающей форме выглядел довольно сносно. Блонски присоединился к ветеранам и приветствовал каждого рукопожатием.

- А старший лейтенант на похороны отца не приехал? - осведомился он.

Микотайт покачал головой.

- Его задерживают на промежуточной позиции на Донце.

Блонски кивнул.

- Там все в порядке, - заверил он йокенцев. - Фронт стоит крепко. Я говорил с одним офицером из ставки фюрера (смотри-ка, у Блонского уже связи со ставкой). Весной мы ударим опять. И тогда русским конец. Людей не останется. Перед нашими позициями горы русских трупов. Сталинград был жертвой. Но он стоил России последних сил.

Блонски же заметил и кайзеровский флаг на башне и повернулся к Микотайту:

- Что это за свинство у вас там наверху?

- Такова была последняя воля майора, - оправдывал флаг Микотайт.

- Хороша же ваша преданность фюреру, - сказал Блонски. - В Сталинграде немецкие солдаты с песней о Германии на устах идут на смерть, а вы тут занимаетесь всякой ерундой. Все начинается с малого. Ничего нельзя допускать.

Блонски наверняка продолжал бы говорить свои речи, если бы не подкатили лафет, запряженный четырьмя лошадьми под черными покрывалами. На козлах неподвижно, как памятник, сидел кучер Боровски. Под седлом, с гривой, заплетенной в косички, следовала верховая лошадь майора. Солдаты взяли на караул. Шесть восточно-прусских помещиков - некоторые уже весьма в годах вынесли гроб из замка. При этом чуть не произошел несчастный случай, когда один из них споткнулся на лестнице. Микотайт забыл о приличии, подскочил и не дал мертвому майору соскользнуть в грязный снег.

Из Алленштайна привезли военного священника, благословлявшего оружие майора еще во Фландрии и Галиции. Дренгфуртского пастора для такого случая было недостаточно. За одетым в черное человеком из Алленштайна следовала вдова, на руке которой висело тонкое, хрупкое существо: маленькая бледная женщина. Она приехала в Йокенен как представительница своего мужа, старшего лейтенанта, сражавшегося на Донце, и все ощущали, как она зябнет от промозглой йокенской погоды.

Герман и Петер вначале крутились возле склада, потом побежали вокруг парка к грушевому дереву и спрятались в кустах дожидаться траурной процессии. Не доезжая до груши, лафет свернул вправо, наполовину скрывшись за черными силуэтами деревьев, остановился перед гранитными плитами.

Священник говорил, но недостаточно громко, чтобы можно было понять из-за грушевого дерева. Потом наступила очередь шорника Рогаля. Старый, трясущийся Рогаль говорил гораздо громче: "... нашему верному товарищу... Германия... борьба... весь Йокенен... верные... преданные... всегда..."

До груши долетали обрывки слов. Пока Рогаль говорил, знамя ветеранов держал Штепутат, но, как отметил Герман, отнюдь не выглядел при этом внушительно.

Кобыла майора, до сих пор послушно шедшая с опущенной головой за лафетом, во время речи расставила задние ноги и излила в снежное месиво такой мощный поток, что брызги полетели в разные стороны. Стоявшие рядом шарахнулись. Жалко черных костюмов и начищенных сапог.

Резким голосом лейтенант отдал команду. Герман и Петер услышали лязганье ружейных затворов. "Огонь!" Шесть выстрелов над гробом.

- Эй, в нас стреляют! - закричал Герман.

- Ерунда, патроны холостые, - сказал Петер.

Когда грянул второй залп, они ясно услышали свист над своими головами. Они плюхнулись животами в грязь и поднялись только, когда сапожники заиграли "Был у меня товарищ" и песню подхватил весь парк, включая старые дубы, ели и гранитные валуны.

"Он шел со мною рядом, как будто часть меня..."

- Да ты плачешь, - сказал Петер.

От песни о старом товарище, трогавшей до слез миллионы прошедших военную службу мужчин, таял сегодня последний снег.

"... прилетела шальная пуля..."

На гроб посыпались сухие комья земли.

"... и товарищ мой упал, лежит у моих ног..."

- Всех солдат так хоронят? - спросил Петер. Мысленно он был среди тех берез у лесного озера под Могилевом, где лежал его отец.

Потом опять говорил военный священник из Алленштайна. Ничего не понятно. В заключение он начал "Воспоем силу любви". Тут случился конфуз. "Боевого товарища" дренгфуртские сапожники разучили на совесть, а вот к "Силе любви" оказались совершенно не готовы. Одна-единственная труба отважилась следовать за алленштайнским священником, большей частью фальшиво. После одного куплета старого прусского хорала погребение закончилось, собравшиеся стали расходиться. Зажглись спички, задымили сигары. Один конюх вскочил - и никто не счел это за дерзость - на спину верховой лошади, на которой до этих пор мог ездить только майор. Маленькая бледная женщина из Кенигсберга поспешными шагами устремилась к замку, скрылась в комнатах, жарко натопленных буковыми поленьями. Дело было сделано.

Когда все разошлись, Герман и Петер пошли посмотреть на могилу.

- Цветы пропадают, - заметил Петер, погладив белые ромашки, выступавшие из венка. Он, казалось, раздумывал, нельзя ли из этих ценностей еще извлечь какую-то пользу, но ничего подходящего не придумал. Герман тем временем собирал патронные гильзы.

"Община Йокенен", "Союз ветеранов Йокенен-Колькайм", "Слуги доброму хозяину". Надписи на лентах. Ни одного венка от множества йокенских детей, которым майор был отцом, ни одного венка от матерей, забеременевших от него первой беременностью.

Расчет трактирщика Виткуна оправдался. Больше половины присутствовавших на траурной церемонии собрались во второй половине дня в трактире пить жидкое военное пиво "Киндерхофер" из Гердауэн. Позднее пришел и Блонски, все еще в молодцеватой партийной форме, но уже с густыми пятнами засохшей грязи на сапогах. Майорша обменялась с ним всего лишь парой ни к чему не обязывающих слов. Никакого приглашения. Это ли он заслужил? Девять лет был инспектором поместья Йокенен. Проехал семьсот километров из глубины России. А майорша даже не пригласила его на обед.

- Ваш сраный флаг все еще висит! - сказал Блонски и уселся за стол, где сидели Штепутат и Микотайт.

- Флаг останется до утра, так хотел старый барин, - пробурчал Микотайт.

- Партия вам еще ноги приделает! - заорал Блонски. - Вот только закончится война. Тогда будет порядок. Йокенен - какая-то сонная, глухая дыра. Нет и следа нового духа, веящего над Германией. Тошно становится от таких похорон. Голубая кровь, "фон Мольтке", "цу Граунау" - всю свою жизнь пальцем не шевельнули для немецкого народа. Ползают теперь кругом и мечтают о прошлом - новое время для них недостаточно благородно... Вывешивать кайзеровские флаги! Фюрер им еще покажет. Подождите только до окончательной победы.