Джордж Элиот - Мельница на Флоссе Страница 39

Как бы то ни было, и при таком воспитании Том сделал заметные успехи.

Например, он держал себя гораздо-лучше, и в этом отношений он был обязал отчасти мистеру Паультеру, деревенскому школьному учителю, которому, как старому воину, участвовавшему в испанской войне, было поручено выправить Тома. Мистер Паультер, по мнению всех собеседников в «Черном Лебеде», некогда вселял ужас в сердца всех французов; но теперь его личность была вовсе не ужасна. Он весь высох и по утрам обыкновенно дрожал – не от старости, а от чрезвычайной испорченности кинг-лортонских мальчишек, которую он выдерживал с твердостью только при помощи джина. Все-таки Он ходил прямо, по-военному; платье его было тщательно вычищено, панталоны туго подтянуты, и по середам и субботам, после обеда, когда они являлся к Тому, он был всегда вдохновен прежними воспоминаниями и джином, что придавало ему особенно-одушевленный вид. Выправка всегда перемежалась эпизодами из жизни военной, интересовавшими Тома гораздо более, нежели рассказы Филиппа, заимствованные из Илиады: в Илиаде нет пушек и, кроме того, его очень огорчило, когда он узнал, что Гектор и Ахиллес, может быть, никогда не существовали. Но герцог Веллингтон был жив действительно, и Бони (Бонапарт.) недавно только что умер: воспоминание мистера Паультера о войне испанской нельзя было, следственно; заподозрить в баснословии. Мистер Паультер, очевидно, играл замечательную роль в сражений под Талавера и наводил с своим полком особенный страх на неприятеля. После обеда, когда память его бывала разогрета более обыкновенного, он припоминал, что герцог Веллингтон выражал особенное уважение к этому храброму Паультеру (разумеется, он делал это потихоньку, чтоб не возбудить зависти). Самый доктор, лечивший его в гошпитале от ран, глубоко сознавал превосходство мяса мистера Паультера; другое мясо никогда не зажило бы в такое короткое время. О других предметах, относящихся до знаменитой войны, но не касавшихся его личности, мистер Паультер выражался гораздо-осторожнее, чтоб не придать особенного веса своим авторитетам, каким-нибудь отдельным фактам военной истории. Люди, знавшие, что происходило под Бадайозом, особенно были предметом безмолвного сожаление для мистера Паультера; он желал бы, чтоб лошадь переехала через такого болтуна и выбила из него копытом последнее дыхание, как это случилось с ним: пусть тогда он попробует бахвалить про осаду Бадайоза! Том случайно раздражал своего наставника своими расспросами о военных делах, не входивших в круг личного опыта мистера Паультера.

– А генерал Уольф, мистер Паультер, знаменитый был он воин? – сказал Том, представлявший себе, что все герои, прославленные на вывесках кабаков, участвовали в войне против Бони.

– Вовсе нет, – сказал мистер Паультер презрительно. – Голову вверх! прибавил он тоном строгой команды, которая особенно приводила в восторг Тома, чувствовавшего, как будто целый полк соединялся в его лице.

– Нет, нет! – продолжал мистер Паультер, остановив на минуту ученье: – лучше уж и не говорите мне про Уольфи. Ну, что он сделал? Только умер от своей раны: неважный подвиг, по моему мнению. Всякий другой умер бы от ран, которые я получил. Одна из моих палашных ран покончила бы разом такого молодца, как генерал Уольф.

– Мистер Паультер, – говаривал Том, при всяком намеке на палаш: – если б вы принесли ваш палаш и показали, как им действовать!

Долгое время мистер Паультер только покачивал головою с многозначительным видом на эту просьбу и улыбался, подобно Юпитеру, когда Семела докучала ему своим слишком честолюбивым требованием; но в одно после обеда сильный дождь задержал его долее обыкновенного в «Черном Лебеде», и он принес палаш, так только, показать Тому.

– И это тот самый палаш, с которым вы действительно дрались во всех сражениях, мистер Паультер? – сказал Том, ощупывая эфес. – Срубил ли он когда-нибудь голову французу?

– Не одну, а три, пожалуй, если б французы были о трех головах.

– Но у вас, кроме того, есть еще ружье со штыком? – сказал Том. – Я лучше люблю ружье и штык: вы с ним сперва можете застрелить человека и потом приколоть его. Паф! пс-с-с-! и Том сделал необходимое движение, чтоб показать и спуск курка и прикол штыком.

– А, да палаш самая нужная вещь, когда дело пошло на рукопашную, – сказал мастер Паультер, невольно разделяя энтузиазм Тома и внезапно обнажая палаш, так что Том отскочил назад с поразительною быстротою.

– О! мистер Паультер, если вы начнете ученье, – сказал Том, стыдясь немного, что он не устоял, как подобало англичанину: – позвольте мне позвать Филиппа: я знаю, ему будет приятно на вас посмотреть.

– Как, этому горбуну? – сказал мистер Паультер презрительно. – Что за польза ему смотреть?

– О! да он много знает про войну, – сказал Том: – и как прежде дрались с луками и стрелами, и топорами.

– Пусть же он придет. Я ему покажу здесь кой-что почище стрел, – сказал мистер Паультер, прокашливая и вытягиваясь.

Том побежал за Филиппом, который в это после обеда занимался музыкою в гостиной, напевая про себя разные арийки. Он был необыкновенно счастлив, сидя за фортепьяно, на высоком табурете, откинув голову назад, с глазами, устремленными на противоположный карниз, и фантазировал на мотив арии, ему особенно-понравившийся.

– Поди сюда, Филипп, – сказал Том, врываясь в комнату. – Ну, полно реветь ла-ла-ла, пойдем посмотреть на старого Паультера, как он делает палашные приемы в сарае!

Такая неприятная помеха, далеко негармонический крик Тома, перервавший напевы, в которых выливалась вся душа и тело Филиппа, были достаточны, чтоб вывести его из терпение, если б даже здесь шло дело и не о Паультере. Том, искавший только предлога, чтоб мистер Паультер не заподозрил его в трусости, побежал позвать Филиппа, зная, что тому было неприятно даже слышать про выправку. Никогда он не сделал бы такого необдуманного поступка, если б к тому не побудила его личная гордость.

Филипп задрожал, когда его музыка была прервана таким образом. Потом, покраснев, он – сказал с сердцем:

– Убирайся, косолапый дуралей! Ну, что реветь на меня? Только с ломовою лошадью и пристало тебе говорить!

Он еще в первый раз рассердил так Филиппа; но и Тома никогда еще так не огорошивали подобною бранью, которая была для него очень хорошо понятна.

– Я говорю с людьми и почище тебя, бездушный бесенок! – сказал Том, мгновенно разгорячившись. – Вы знаете хорошо, я вас не трону пальцем, потому что вы не лучше девочки. Но я сын честного человека, а ваш отец мошенник – все говорят это.

Том выскочил из комнаты и хлопнул дверью, совершенно забывшись от гнева; потому что хлопать дверьми под носом у мистрис Стеллинг, которая, вероятно, была недалеко, было страшным преступлением, и за него пришлось бы Тому выучить по крайней мере двадцать лишних строчек из Виргилия. Действительно, эта леди вышла сейчас же из своей комнаты, удивляясь шуму и прекращению музыки Филиппа, которого она нашла в углу, на скамеечке в горьких слезах.

– Что это такое Уоким? Что это за шум? Кто хлопнул дверью?

Филипп поднял глаза и поспешно осушил слезы.

– Теливер здесь был и звал меня с собою.

– Отчего ж вы в таком горе? – сказала мистрис Стеллинг.

Филипп не был ее фаворитом, потому что он был менее обязателен нежели Том, который разным образом услуживал ей. Но отец Филиппа платил более, нежели мистер Теливер, и ей хотелось теперь дать ему почувствовать, что она была теперь очень добра. Филипп, однако ж, встретил ее расположение как улитка, которую ласками приглашают показаться из своей раковины. Мистрис Стеллинг не была любезною, нежною женщиною; платье на ней сидело очень хорошо; талья была как облитая и, она приглаживала свои локоны с необыкновенно-деловым видом, спрашивая о вашем здоровье. Без сомнения, эти вещи обладают большею силою в обществе; но только это не сила любви, а всякою другого силою невозможно было привлечь Филиппа.

– У меня опять поднялась зубная боль, – сказал он ей в ответ на ее вопрос: – и расстроила меня.

Действительно это случилось раз, и Филипп был рад, что вспомнил об этом – такая оговорка явилась как вдохновение. Ему оставалось поблагодарить за одеколон, отказаться от креозота; но это было нетрудно.

Между тем Том, в первый раз еще пустивший такую отправленную стрелу в сердце Филиппа, возвратился в сарай, где он нашел мистера Паультера, выкидывавшего различные приемы палашом, на удивление одним крысам. Но мистер Паультер сам по себе был целый легион и восхищался собою, Конечно, более, нежели целая армия зрителей. Он не – заметил возвращение Тома, так он был поглощен различными ударами, финтами и парированием и Том, потрухивая, однако ж, слегка строгого взгляда мистера Паультера и голодного палаша, по-видимому, так алкавшего разрубить что-нибудь посущественнее воздуха, восхищался зрелищем, по возможности издалека. Только когда мистер Паультер кончил и отер испарину на лбу, Том почувствовал всю прелесть палатных приемов и попросил их повторить.