Майя Луговская - Эдельвейсы Страница 4

Девчонки тоже научились у меня. Раз подзывают:

— Смотрите, смотрите! Червяк, дождевой, противный, как голый человек. А в лупу?.. Какой орнамент на нём цветной, как радуга. Сразу другое отношение к нему. Смотрите, весь просвечивает. И работает, как лабораторный супернасос из розового стекла.

Может быть, счастье в уменье увидеть?

Нажарила рыжиков. Потеплело, и они высыпали в неправдоподобном количестве. Дойдёшь до саблинской землянки — уже полведра. Жду наших — никого. Прилегла. Вдруг слышу шаги, тихие-тихие. Вышла на крыльцо. Лена стоит. Смотрю и не решаюсь окликнуть… Наваждение. Диана-охотница! Плащ через плечо, в руках голова козули, маленькая, с рожками…

— Что это, неужели убили?

— Да, — шепчет она. — Если бы вы знали, как чудесно!..

Головка козули прекрасна, глаза открыты, как живые.

— Получайте, мадам. Вы, кажется, сегодня за повара… — Саблин вываливает из рюкзака куски мяса. Древний запах крови и дичи.

— Лена — это человек, — говорит он, — настоящий охотник. С этим рождаются.

Лена уселась тут же прямо на земле, устала.

— Саблин, сказал, что сделает мне чучело. Если бы вы знали, как всё было! Мы ходили долго, измучились. Решили — ничего. Одни сурки пищат. Саблин говорит — мясо у них сладкое, но принести их как-то неудобно, не та дичь. Идём такие грустные. И вдруг… Он вылетел, вы бы только посмотрели. Козёл с такими рогами, — Лена раскидывает руки. — На задние ноги встал, как заревёт: бум-ах, бум-ах… Саблин выстрелил, а его уже нет. И вдруг козочка остановилась и ни с места. Саблин — раз! — и наповал…

— Придётся вам обмывать охоту, мадам, — вид у него сияющий, и он уходит, шагая, как всегда, легко, будто не прикасаясь к земле.

— Ах, если бы вы знали, как всё было чудесно! Саблин нёс меня на руках через Аравшан. Меня ещё никто не носил.

— Всё у тебя впереди.

— Правда?

— Да, да, правда. Он уже в пути, твой суженый. Он шатает легко и мужественно…

— Как Саблин? — Ленка улыбается, такая счастливая в неповторимом своём девичьем ожидании.

Неповторимость, она ведь в каждом чувстве. Но вот как удержать, сохранить? Не сама ли я во всём виновата, защищая свою независимость?

Ночью они будят меня — Лера и Лена.

— Мадам, мадам, идёмте с нами. Будем ночевать на сене. Нет, нет, сегодня не холодно, чудная ночь. Саблин зовёт. Мы ни разу не спали на улице, ведь скоро уезжать.

Забираем спальные мешки и тащимся к стогам. Тепло, гремит Аравшан. Небо хрустально. Снеговые вершины мерцают белым светом. Длинные стальные ели Тянь-Шаня, как ракеты, устремились ввысь, готовые к бомбардировке звёзд.

Саблин задремал, посапывает. Вглядываюсь в небо, в снега, слушаю Аравшан, вкушаю ароматы ночи и сена.

Они думают, что я сплю, шепчутся между собой. А я не могу уснуть.

Начались сборы. Уезжаем. Уже никого не привлекает красота окружающего, восторги поистрачены. Все только и стонут:

— Домой, домой!

Ждут писем. Около двух месяцев мы не спускались с гор. А я ничего не жду. Но может быть, счастье в том, чтобы ничего не ждать?

Подытоживаем результаты работ. Составляем сводные таблицы, упаковываемся. Все злые, раздражённые, устали, спешат:

— Домой, домой!

А я никуда не спешу.

Саблин помогает нам в сборах. Шутит, а сам погрустнел.

— Ну, кто же вам из всех нас больше нравится? Признайтесь хоть на прощанье!

— Все вы хорошие.

— Нет, это меня не устраивает. Персонально? Ирина?

— Красивая. Ничего не скажешь. Но мало мне её красоты, чего-то не хватает. А вот Леночка и некрасива, а всё в ней есть. Только надо ей подрасти, очень, очень уж молода…

Храня своё достоинство, Мария Емельяновна говорит мне:

— Своему я водки заказала из Теплоключинки привезти. Девчат, говорю, будем провожать как надо.

— Он у вас хороший, вы счастливая.

— Ну и вам я желаю, чтобы всё у вас было хорошо. Чтобы дождались счастья.

— Поздно. Чего хочу, не дождусь.

— Не зарекайтесь. Никогда не знаешь, когда оно придёт. Вот я Афанасия ждала без вести пропавшего. Всю войну прождала. Свекровь меня из дома выгнала, а я всё жду. Контуженый вернулся, весь штопаный, но дождалась. Поздно, говоришь? Никогда не поздно. Пока жив человек, надо ждать.

Надо ждать. Она права. Я-то знаю, счастье впереди. Все наши цифры, собранные результаты, казалось бы ещё не значащие и бессвязные, в логическом порядке распределятся по таблицам, найдут графическое воплощение и заговорят на своём языке. И оставшись с ними наедине, вдруг начнёшь понимать их язык, заговоришь на нём, и состоится сокровеннейшая беседа. Вот тут-то и придёт счастье, то ни с чем не сравнимое, творческое счастье, и приоткроется закономерность природы, которую почти слепо ищешь и только мечтаешь найти.

Для эдельвейсов мы освободили целый вьючный ящик. Везём их во всех видах — заложенные между страницами в книгах стихов и наших полевых журналах, высушенные пучками на солнце и в горячем песке, совсем свежие, только что сорванные, в мокрой марле.

Мы забросаем всю Москву эдельвейсами.

Из Теплоключинки нам пригнали лошадей к отъезду, сейчас их вьючат. И наши друзья пришли из леса, тихие, печальные. Наверно, понимают, что расстаёмся. Глажу своего Буланого.

— Что же вы размечтались, мадам, седлайте. Неужели не научились за два месяца? — командует Ирина. Её оперативность особенно проявляется при переездах.

Грустно… Грустно, что всё проходит.

В Теплоключинке на почте все получают ворохи писем. А я одну-единственную телеграмму:

«Милая совершенно пропал в твоих ритмах жду тебя тихую и обескрылевшую».