Мигель Сервантес - Странствия Персилеса и Сихизмунды Страница 41

Я обнаружил их на десятый день, на острове, именуемом Огненным островом, захватил врасплох и, сковав, повез обратно в Данею, дабы суд скорый и правый определил им меру наказания. Все это сущая правда; преступники налицо и поневоле ее свидетельствуют; я король данейский, и я обещаю вам сто тысяч золотых, но только с собой у меня денег нет; я даю слово уплатить их вам потом или послать, куда прикажете. Если же вам моего слова недостаточно, то для пущей верности переведите меня на ваш корабль, а на моем корабле - впрочем, он теперь уже не мой, а ваш, - пошлите за деньгами кого-либо из моих слуг в Данею, и он вам их доставит куда угодно. Вот все, что я хотел сказать".

Мои товарищи, переглянувшись, предоставили слово мне, хотя в этом не было никакой необходимости, ибо я по праву капитана не только мог, но и должен был ответить за всех. Но чтобы никто не мог упрекнуть меня в том, что я злоупотребляю властью, которою рыбаки облекли меня добровольно, рассудил я за благо обменяться мнениями с Карино, Солерсьо и еще кое с кем. И вот что ответил я королю:

"Государь! Мы с оружием в руках ворвались на твой корабль не в корыстных и не в честолюбивых целях - мы разыскиваем разбойников, мы хотим наказать похитителей и разгромить пиратов, ты же с подобного рода людьми ничего общего не имеешь, а потому оружие наше жизни твоей не угрожает; более того: если ты в нем нуждаешься, то мы рады тебе послужить и послужим всенепременно. Мы изъявляем тебе благодарность за тот щедрый выкуп, который ты нам предложил, однако мы освобождаем тебя от данного тобою слова, ибо ты не пленник, значит ты не обязан платить за себя выкуп. Следуй с богом своим путем, мы же вот о чем тебя просим: на радостях, что из встречи с нами ничего худого для тебя не произошло, прости обидчиков своих: величие короля иногда резче означается в милосердии, нежели в строгости".

Леопольд хотел было поклониться мне до земли, но этому помешала моя учтивость купно с его недугом.

Я попросил его дать нам, если можно, немного пороху, а кроме того, поделиться с нами продовольствием, о чем он в ту же минуту и распорядился.

Еще я ему посоветовал отпустить своих недругов, если только он их не в силах простить, на мой корабль, а я, мол, переправлю их туда, откуда они не смогут причинить ему ни малейшего зла.

Король сказал, что так и сделает, ибо присутствие обидчика способно вновь распалить гнев в сердце обиженного.

Я подал команду без промедления возвратиться на наш корабль, взяв с собой порох и продовольствие, коими наделил нас король. Только хотели мы перевести к нам мужчину и женщину, уже отпущенных на волю и свободных от тяжелого ошейника, как вдруг налетел сильный ветер и разъединил оба судна, и воссоединиться нам уже не пришлось.

С борта моего судна я, возвысив голос, простился с королем, а короля его слуги вынесли на палубу, и он простился с нами, я же сейчас прощусь на время с моею повестью, ибо, прежде чем приступить к рассказу о следующем нашем деянии, я вынужден отдохнуть.

Глава четырнадцатая

Всем слушателям понравилось, как Периандр рассказывает о необыкновенных своих странствиях, - всем, кроме Маврикия; Маврикий же сказал на ухо своей дочери Трансиле:

- Я полагаю, Трансила, что Периандр мог бы в более коротких словах и не прибегая к таким длинным оборотам речи рассказать нам о поворотах в его судьбе. Ни к чему было так подробно описывать гребное соревнование да еще и сватать рыбаков, ибо те эпизоды, которые служат для украшения истории, не должны быть столь же велики, как сама история. Просто-напросто Периандр захотел нам показать, до чего он даровит и до чего изысканно умеет он выражаться.

- Очень может быть, - согласилась Трансила. - Но только, по-моему, как бы он ни говорил - подробно или сжато - все у него выходит складно, все возбуждает любопытство.

Однако ж ни у кого не вызывал он такого любопытства, как у Синфоросы, что, впрочем, кажется, было уже нами замечено, каждое слово Периандра с такой силой запечатлевалось в ее памяти, словно оно вылилось не из его, а из ее души.

Бессвязные мысли Поликарпа отвлекали его от повести Периандра; ему хотелось, чтобы Периандру больше не о чем было рассказывать, оттого что ему, Поликарпу, многое еще оставалось сделать; между тем надежда на близкое счастье волнует сильнее, нежели надежда смутная и отдаленная. Зато Синфоросе так хотелось дослушать конец Периандровой истории, что она настояла на том, чтобы все еще раз собрались на другой день, и на другой день Периандр возобновил прерванный рассказ в следующих выражениях:

- Взгляните, сеньоры, мысленным оком на моих моряков, на моих приятелей и воителей, стяжавших себе славу, но не злато, а теперь обратите мысленный взор на меня: я подозревал, что бескорыстие мое не пришлось рыбакам по сердцу, и хотя я не захватил в плен Леопольда, исполняя не только свою волю, но и волю всей команды, однако ж нрав не у всех людей одинаков, а потому я вполне мог опасаться, что не все мною довольны, ибо сто тысяч золотых (сумма выкупа, которую обещал уплатить за себя Леопольд) на полу, дескать, не валяются; того ради я держал к ним такую речь:

"Друзья мои! Пусть никто из вас не огорчается, что мы упустили случай получить большие деньги, предложенные нам королем. Да будет вам известно, что унция доброй славы весит больше, нежели фунт жемчуга: это вполне понимает тот, кто уже вкусил блаженство от сознания, что о нем идет молва добрая. Славен тот бедняк, коего обогащает добродетель, и наоборот: богач, погрязший в пороках, может быть и бывает обесславлен. Бескорыстие - одна из самых похвальных добродетелей, порождающих славу добрую. Все это истинная правда, ибо нет такого щедрого человека, о котором отзывались бы дурно, как нет такого скупца, о котором отзывались бы с похвалой".

Видя, что рыбаки слушают меня с удовольствием, о чем свидетельствовали веселые их лица, я собирался говорить долго, как вдруг слова замерли у меня на устах: невдалеке я различил корабль, лавировавший впереди нас.

Я скомандовал бить тревогу, корабль наш на всех парусах пустился за ним в погоню, не в долгом времени мы очутились от него на расстоянии пушечного выстрела, и тогда мы дали холостой залп, дабы он убавил парусов; нас послушались и нимало не медля убрали паруса.

Когда же мы приблизились к кораблю, предо мной открылось одно из самых страшных зрелищ, какое только можно себе вообразить: я увидел более сорока человек, повешенных на реях. Ужас объял меня. Как же скоро наш корабль подошел к тому вплотную и мои моряки, не встречая сопротивления, прыгнули туда, то обнаружили, что вся палуба залита кровью и завалена телами: у одних были отсечены головы, у других отрублены руки; кто истекал кровью, кто издавал предсмертные хрипы; иные тихо стонали, иные кричали на крик.

Эта резня и побоище учинены были, должно полагать, во время трапезы: в крови плавали разные кушанья, тут же валялись разбитые стаканы, на палубе стоял смешанный запах вина и крови.

Перешагивая через убитых, нечаянно наступая на раненых, мои рыбаки продвигались дальше и наконец обнаружили на баке двенадцать прекраснейших жен-шин, выстроившихся в ряд; впереди стояла еще одна женщина, по-видимому, их командирша, в кирасе, отполированной и начищенной до зеркального блеска, - хоть смотрись в нее; еще на этой женщине было ожерелье, набедренника же и наручней она не носила, зато на голове у нее был шишак, представлявший собою свернувшуюся клубком змею, украшенную множеством самоцветных камней; в руках женщина держала дротик, утыканный сверху донизу золотыми гвоздиками, с длинным острым блестящим стальным наконечником; и такой у этой женщины был боевой и воинственный вид, что мои моряки сдержали свой гнев и в изумлении на нее уставились.

Я перешел со своего корабля на этот, чтобы получше ее рассмотреть, как раз в ту минуту, когда она обратилась к моим морякам с такими словами:

"По всей вероятности, этот малочисленный женский отряд вызывает у вас, моряки, не столько чувство страха, сколько чувство изумления; нас же, после того как мы отомстили обидчикам нашим, уже ничто не испугает. Если вы жаждете крови, то нападайте на нас и пролейте нашу кровь - вы можете отнять у нас жизнь, но не честь, а за спасение чести и умереть не жаль. Зовут меня Сульпицией;я племянница битуанского короля Кратила; дядя мой выдал меня замуж за достоименитого Лампидия, принадлежавшего к роду славному и наделенного всеми дарами природы и Фортуны. Мы с моим супругом ехали повидаться с моим дядей, королем Кратилом, и смели думать, что мы в безопасности, коль скоро нас сопровождают нами облагодетельствованные вассалы и слуги. Однако женская красота и вино, от коих помрачаются умы светлейшие, заставили их позабыть о долге - чувство долга уступило в их душе место вожделению. Ночью они упились до того, что многих из них свалил сон; те же, кто устоял на ногах, дерзнули поднять руку на моего мужа и умертвили его - с этого они начали приводить в исполнение злодейский свой умысел. Каждому человеку, однако ж, свойственно защищать свою жизнь; того ради и мы, порешив, что если уж умирать, так умирать отмщая, приняли оборонительное положение и, воспользовавшись тем, что злоумышленники были пьяны и в действиях своих осторожности не соблюдали, вырвали у некоторых из них оружие и с помощью слуг, не предававшихся Бахусу, ударили на них, о чем свидетельствуют груды тел на палубе, а затем, дабы в полной мере утолить наше чувство мести, мы увешали мачты и реи теми самыми плодами, которые вы на них сейчас видите. Мы повесили всего сорок человек, но будь их даже сорок тысяч, их ожидала бы такая же точно участь, ибо они почти, а вернее, совсем не сопротивлялись, нас же гнев побуждал на эту жестокость, если только наш поступок можно назвать жестокостью. Я везу с собою много сокровищ, и я вам их подарю; впрочем, вы властны у меня их просто-напросто отобрать, но я могу только сказать, что я с радостью вам их отдам. Возьмите же их, сеньоры, чести же нашей у нас не отнимайте: она вас не обогатит, а лишь обесславит".