Эрскин Колдуэлл - Дженни. Ближе к дому Страница 41

Туземец покачал головой.

— Это мне совершенно все равно. Я люблю возиться с электроприборами. Всегда любил, сколько себя помню, а если б пришлось бросить, я бы скулил, как пес, заблудившийся в чужом городе. Я бы не знал, что с собой делать от утра до вечера, если бы не возился у себя в мастерской с приемниками и всем прочим, как вожусь всю свою жизнь. Я бы не променял то, что у меня есть сейчас, даже на место в раю после смерти. Как бы ни было, мне больше нравится тут, чем на небесах. Вот почему я отсюда никуда не уйду, даже и на вершок с места не сдвинусь.

— А как же будет с медовым месяцем? Ведь придется же тебе куда-то поехать? Она станет платить по всем счетам, и тебе это ни цента не будет стоить.

— Нет, сэр! Только не я! — ответил Туземец, решительно мотнув головой. — Нет, сэр!

— Да почему же нет?

— Может ехать сама, если ей вздумается, а мне и так хорошо.

— Это что же значит, тебе так повезло, а ты не хочешь своим счастьем пользоваться?

— Я останусь тут в Пальмире, на своем месте. Я никогда и не собирался уезжать из дому туда, где меня никто не знает. Все мне там чужие. Я даже знать не буду, как кого зовут. Об этом я и подумать боюсь.

— А что она на этот счет говорила?

Туземец покачал головой.

— Ничего она не говорила.

— Ты хочешь сказать, она и не поминала еще про медовый месяц?

— Не слыхал.

— А что ты будешь делать, если она про это заговорит?

— Ничего.

Клайд отошел от верстака и остановился у противоположной стены. Он долго стоял, разглядывая затылок Туземца, прежде чем заговорить.

— О чем же вы с ней разговаривали со вчерашнего дня, после того как поженились? — любопытствуя, спросил он с того конца комнаты.

— Больше об охоте на опоссума.

Клайд захохотал.

— Если хочешь знать мое мнение, смешно этаким манером жениться на богатой вдове и тратить время на разговоры об охоте на опоссума! Знаешь, что я сделал бы на твоем месте?

— Что?

— Я бы ей велел взять побольше денег из банка, и мы уехали бы тратить их в большой отель в Атланте или Новом Орлеане, а то даже и на какой-нибудь этакий дорогой курорт во Флориде. Мне много приходится читать и слышать про Майами во Флориде, и вот туда-то я и мечтаю поехать — пожить среди богачей. Я бы им показал, как надо тратить денежки богатой вдовы. Я бы их просто сыпал горстями, как зерно в курятнике.

— Она может ехать во Флориду или куда ей вздумается, — сказал Туземец. — А я останусь тут, ближе к дому. Меня не заставишь уехать из Пальмиры куда-то в незнакомое место, где я никогда не бывал. Мой папа всю жизнь тут просидел и был доволен, ну и я тоже.

— Может, я и ошибся, — сказал Клайд. — Может, трудовые денежки старика Бауэрса и не вылетят в трубу, как я думал.

Увидев, что Туземец встал и отодвинул в сторону инструменты, Клайд опять подошел к верстаку.

— Ну, теперь все готово, — сказал Туземец, вручая приемник Клайду. — Долго будет работать, не хуже новенького с конвейера.

— Погоди минуту, — сказал Клайд. — Мне еще кое-что хотелось бы узнать, пока я не ушел. Зачем же ты женился на ней, если от этого в кармане у тебя не прибавится? Ты сказал, что не желаешь, чтобы она оплачивала медовый месяц, и землю продавать тоже не хочешь. Вот чего я никак не пойму. Для чего же ты тогда женился?

— Должно быть, я думал, что так надо для того, чтобы моя удача работала как следует, не заржавела и не остановилась на ходу. А получилось очень ловко: оказывается, стол она держит такой, что у всякого слюнки потекут. Кроме того, если люди меня просят оказать им любезность, я всегда готов помочь. Окажешь любезность, и самому приятно делается, тепло на душе.

— Ты что этим хочешь сказать? — спросил Клайд. — Она разве просила, чтобы ты на ней женился? Ты про эту любезность говоришь?

— Ну, можно сказать, что мы встретились на полдороге. Я пошел к ее дому, рассчитывая, что это принесет мне счастье. А уж когда я пришел, она сама все сказала.

— Так вот как оно вышло.

Туземец кивнул:

— В этом роде.

— Тут нужно было «Счастье Ханниката», — сказал Клайд. — Не могу себе представить другой причины, а иначе почему же так легко было нищему ублюдку из Большой Щели попасть на Черри-стрит и жениться на такой богатой вдове.

Клайд сунул приемник под мышку и направился к выходу.

— Сколько я тебе должен? — спросил он.

— Два доллара, — ответил Туземец.

— Я для тебя их наверняка раздобуду к завтрашнему вечеру. — Он открыл дверь и шагнул за порог. — Ты только напомни, чтобы я тебе заплатил.

— Погоди минутку, Клайд, — сказал Туземец, идя за ним к двери. — Ты мне еще не заплатил за прошлый раз, когда я чинил тебе приемник. Ты ведь помнишь? Это уж будут другие два доллара.

— Напомни мне и про них в следующий раз, когда будешь на этот счет со мной разговаривать.

5

После того как Клайд Хефлин вышел из Большой Щели и завернул за угол, Туземец закрыл дверь и включил электрическую печку. Стояла середина октября, и вечера становились все холоднее, как только кончался короткий день и садилось солнце. Недели через две-три с восходом солнца появится и иней на кровлях, и ледяная корочка на грязных лужах.

Придвинувшись почти вплотную к печке и грея руки и ноги, Туземец думал о Мэйбл и о том, что она могла сказать, когда, проснувшись, не нашла его рядом с собой. Она взволнуется и рассердится, в этом он был уверен и понимал, что всего умнее будет не возвращаться домой до утра. За завтрашний день он не тревожился, не тревожился и о том, что она ему скажет: он твердо решил встать утром пораньше и вернуться к ней в дом заблаговременно, еще до завтрака. А Мэйбл тем временем поостынет и так обрадуется его возвращению, что опять угостит его отличным завтраком.

Он основательно отогрелся и уже около часа сидел за верстаком, разбирая, а потом вновь собирая приемник, как вдруг услышал, что дверь за его спиной скрипнула. Стука в дверь не было, и ему вспомнилось, что он ее не запер.

Отпихнув ногой табурет и второпях опрокинув его, Туземец сразу вскочил на ноги. Единственной его мыслью было, что это Мэйбл пришла за ним в Большую Щель, чтобы вернуть его домой, и он так и ожидал, что увидит ее фигуру на пороге.

Джозина, держа в руках сверток в газетной бумаге, вошла в дом и быстро прикрыла за собой дверь. Она стояла, улыбаясь ему, и ждала, пока он с ней заговорит.

Руки у Туземца все еще дрожали, когда он нагнулся и поставил перевернутый табурет на место рядом с верстаком. Все еще вздрагивая, он прислонился к верстаку, чтобы унять дрожь.

— Я не знал, что это ты, Джозина, — сказал он, стараясь говорить спокойно. — Когда я услышал, что дверь отворяется, то подумал, что это, наверно…

Джозина улыбалась, как улыбалась всегда, входя в дом и затворяя за собой дверь. Это была девушка среднего роста, гибкая, светлая окторунка[10] лет двадцати пяти. Волосы у нее были прямые, они казались черными ночью, а на солнце отливали темным золотом. И глаза у нее были карие, а на щеках — несколько мелких веснушек. Улыбаясь, она по привычке слегка склоняла голову на бок и при этом ее ровные белые зубы ослепительно сверкали. («Ну, что можно возразить, если белый живет с негритянкой. Всем известно, что так повелось у нас с незапамятных времен, но, конечно, нынче на этот счет много разговаривать не приходится. Если подумаешь хорошенько, какие тому причины, то кажется, что для белого мужчины это вполне естественно. Так что трудно сказать, правильно это или неправильно, хорошо или плохо. Это такая вещь, которая просто существует — и все тут. Самое главное в этом то, что вы можете жить с такой девушкой сколько вам вздумается и не обязаны на ней жениться. А если свяжетесь с белой девушкой, она выдумает какой-нибудь предлог и заставит вас жениться на себе, а не то подаст в суд и заявит, что она от вас беременна и вытянет все ваши денежки до последнего».)

— Ты рад, что это я? — спросила Джозина.

Он с готовностью кивнул:

— Конечно, рад, Джозина.

Она подошла к верстаку и остановилась перед Туземцем. На ней было свежеотглаженное ситцевое платье светло-желтого оттенка, облегающее фигуру, и незастегнутый короткий черный свитер.

— Я принесла тебе поесть, — сказала она, протягивая ему сверток, — я знаю, что ты, должно быть, голодный. Доволен, что я еды принесла, да?

— Ну еще бы, Джозина, конечно, доволен. — Он посмотрел на сверток в ее руках. — У меня с самого утра во рту ни крошки не было.

— Только ей не говори, — живо сказала Джозина, встряхивая головой. — Ни слова не говори. Она еще ничего про это не знает. Я вынесла еду с черного хода, когда она отвернулась. Если пронюхает, не знаю уж, что она со мной сделает. Она всегда говорит, что отхлещет меня по щекам, если я унесу что-нибудь съестное.

— Ничего я ей не скажу, — быстро ответил Туземец. — Ты же знаешь, ни слова не скажу, Джозина. Тебе нечего бояться.