Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры Страница 45

- Эстебан, Эстебан, ты ли это, милый?

Учащенное дыхание, бешеное биение крови в висках, чирканье кресала, свет - чужое лицо...

Эстер прижала ко рту сжатые кулаки, она задыхается.

Зрачки ее расширились от ужаса, и через эти настежь распахнутые двери входит в сознание образ незнакомца, хитростью проникшего к ней. Горло ее не в силах издать ни звука.

- Я дон Мигель де Маньяра, донья Эстер, - тихо говорит Мигель. - Я пришел к вам в надежде, что у вас найду счастье. И опять не нашел... Видимо, ваш Яхве ничуть не могущественнее нашего бога и не способен дать большего счастья... Вечно все одно и то же, одинаково невкусное... Прощайте, Эстер.

Всхлип позади. Он обернулся.

Еврейка лежит на ложе, и в сердце ее - длинная золотая булавка, под грудью - кровь ярким огоньком...

Молча стоит над мертвой Мигель, наблюдая, как бледнеет ее лицо.

В погоне за счастьем погубил безвинную. Обманул хитростью, как вор, похитил ее ласки - и умертвил. Его любопытство и себялюбие стоили этой женщине жизни.

- Мне жаль вас, Эстер, - тихо промолвил убийца. - Правда, не знаю, кому из нас теперь хуже - вам ли, мертвой, мне ли, живому. Думаю - из нас двоих я более одинок и покинут, Эстер...

Пока Мигель с Каталиноном крадутся в тени под стенами, мать Эстер проснулась от страшного сна и нашла дочь мертвой.

Окаменела в горе. Потом, разразившись воплями, подняла весь дом.

Единоверцы, обступив тело девушки, воздевают руки, рвут на себе одежду, посыпают головы пеплом. Раскачиваясь, запели, рыдая, псалом над мертвой.

Горестный напев долетел и в сад, и связанный Эстебан читает в звуках хора злую участь своей невесты.

Каталинон, седлая лошадей, тихонько клянет вечные скитания.

- Не богохульствуй, - останавливает его Мигель. - За нами идет тень мертвой.

- Как?! - ужасается Каталинон. - Какой мертвой? Неужели та девушка...

- Да, она пронзила себе сердце.

- О, святой Иаков! - заломил руки Каталинон. - Какое страшное дело! Почему она убила себя?

Мигель, не отвечая, поднял коня в галоп и помчался по направлению к Куэнке.

Каталинон с ужасом посмотрел на него:

- Бог покарает вас, сеньор! Человеческую жизнь не возместишь и возом золота...

* * *

Ла Манча, плато, по которому ковылял Россинант со своим драгоценным грузом, странствующим рыцарем, - это широкая песчаная равнина с пастбищами, с уединенными хижинами крестьян, с ветряными мельницами, чьи крылья приводят в движение постоянно дующие здесь ветра; омываемая реками Хигела и Хабалон, равнина эта тянется до среднего течения реки Хукар.

Уже несколько дней скитаются по этой бедной местности Мигель с Каталиноном, ночуя то на чердаках крестьянских лачуг, то в грязных постоялых дворах, то в роскошных покоях больших гостиниц, в которых останавливаются на ночь даже вельможи, направляясь к королевскому двору или возвращаясь оттуда.

Ночь, обогнавшая их лошадей, постелила сегодня им ложе под пробковым дубом.

- Проснитесь, ваша милость, - выбрался из-под одеял Каталинон. Довольно насладились мы нынче ночью холодом и сном.

И Каталинон, дыша себе на руки, принялся прыгать, чтоб согреться.

Мигель встал, растер закоченевшие члены. Увидел невдалеке, у подножья холма, пастушью хижину и стадо овец возле нее.

- Седлай скорее! В путь!

Старик пастух встретил их на пороге, предложил теплого молока, жирного сыру да ячменную, золотисто поджаренную лепешку.

Сидя у костра за завтраком, увидели: спускается с холма высокий старик - кость, жилы да морщины, шляпа шире колеса, на ней платок краснее свежей крови, на бедрах широкий пояс с пистолетом и кинжалом. За ним идет старуха, почти такая же тощая и жилистая, как старик, она размахивает руками на ходу, и шаг ее не по-женски тяжел.

А за спиной у них всходит солнце, румяное со сна, в траве блестит роса, и утро - свежее, как смех девственницы.

Лицо старика напряжено от гордости, замкнуто от недоверчивости, глаза его - молнии, морщины - сам гнев.

- Что это за люди? - спросил пастуха Мигель.

И старый Антонио, с почтительностью к приближающимся путникам, рассказал:

- Это знаменитый разбойник Рамон Куидо, ваша милость, и возлюбленная его, Эксела. Уже много лет живет он с ней в здешних пещерах. Тридцать лет тому назад за голову его был назначен выкуп в сто золотых, - сто золотых, подумайте только! - но его так и не поймали, а потом и забыли. - Тут пастух понизил голос. - И это очень досадно дону Рамону, он все твердит, что за ним по пятам гонятся стражники, хотя это неправда. Но никто не осмеливается ему перечить.

Старый бандит остановился в нескольких шагах от костра и, положив руку на пистолет, окинул Мигеля внимательным взглядом, в котором, за выражением строгости, читались подозрительность, усталость и голод.

- Добрый день, Антонио, - низким басом молвил разбойник. - Здесь безопасно?

- Вполне, дон Рамон. Это - мои гости, сеньор... дон... впрочем, не знаю, кто они, но люди они честные.

- Не верь никому, - нахмурился бандит. - Даже под сутаной священника может скрываться волк.

Затем, обращаясь прямо к Мигелю, он гордо назвался:

- Рамон Куидо.

Эксела ответила на поклон Мигеля трясением головы, облепленной седыми космами, и жадно посмотрела на горшок с молоком.

- Пришел вот позавтракать с тобой, Антонио, - сказал Куидо.

- Это честь для меня, дон Рамон, - с полной искренностью отозвался пастух. - Все, что есть у меня, ваше. Лепешки, сыр, молоко. Угощайтесь, прошу, донья Эксела и вы, Рамон.

- Богатая была у вас жизнь, дон Рамон, - вежливо заговорил Мигель, на что морщинистая возлюбленная бандита возразила:

- Мы - прах на ветру...

И, хрустнув суставами, протянула руку к сыру.

- Богатая жизнь... - задумчиво протянул бандит. - Да, пожалуй! - Он засмеялся, обнажив два желтых зуба. - Да она и сейчас богата. Целые оравы стражников разыскивают меня по всей испанской земле. Но им меня не поймать. Никогда. Ноги мои до сих пор упруги, как у серны, а рука тверда, как камень.

- Хорошая вещь жизнь, - подхватила Эксела, пережевывая пищу остатками зубов. - Но стоит ей однажды остановиться - и она отступает, сохнет, хиреет... Эх, были времена...

- Да! - грозно перебил ее старый бандит, и в глазах его загорается отсвет былого блеска; порывистые и яростные движения рук его дополняют смысл его слов. - Бывали времена - ночь, черная как ворон, дорога меж скал, богач и слуги его, и туго набитые кошельки... А я - предводитель! Внезапный налет - бах, бах, жжжах! - перерезано горло, грудь пронзена, кошельки, полные золота, и прекрасная дама в носилках, главная добыча... Вот это была жизнь...

- Дама, Рамон? Дама? - взвизгнула Эксела, выкатывая на бандита глаза, похожие на ягоды терновника. - Врешь! Я всегда была с вами. Была при всех нападениях, и никогда ты никакую даму...

- Замолчи, - оборвал ее Рамон. - Во всех приключениях обязательно должна быть женщина, и бандит без пленницы - не бандит. Бандит - не обыкновенный человек, бандит - кабальеро...

- У тебя была я! - завопила старуха, яростно раскрывая беззубый рот.

- Чепуха! - разгорячился одряхлевший король больших дорог. - У меня было море женщин, это - главная добыча бандита, сеньор. Это и есть настоящая жизнь.

- Он врет! Врет! - завизжала Эксела, взмахивая костлявыми локтями. Выдумывает все! Отродясь не было у него женщин, кроме меня!

- Откуда тебе знать? - презрительно бросил разбойник, отхлебнув молока.

- Ты мне поклялся в этом, негодяй! Богом и святым Иаковом клялся, что я была и буду единственной!

Бандит наклонился к Мигелю, и по его утомленному лицу пролетела насмешка:

- Верите вы, благородный сеньор, в единственную?

Лицо Мигеля серьезно.

- Верю.

Эксела милостиво улыбнулась ему, а Рамон ухмыльнулся:

- Сеньор верит в чудеса.

- Сеньор еще молод и ждет чудес, - возразила Эксела, и в голосе ее прозвучала легкая насмешка.

Помолчали.

- Море женщин, кошельки, набитые золотом, власть, преклонение, слава да, это была жизнь, сударь! - нарушил молчание бандит, а глаза его словно плывут по волнам сладостных воспоминаний.

- И что же осталось вам от вашей славы? - спрашивает Мигель, и тон его настойчив.

- Я у него осталась, а больше ничего, - ответила, жуя, Эксела.

- Что осталось? - выпрямился старик. - Все. Все это до сих пор во мне. Вот здесь, в груди. Ничто не ушло. Все живет еще. Все повторяется...

- Ну да, - осклабилась старуха. - Во сне. Во сне он кричит, словно напал на самого короля. А утром глядит в пустоту, моргает, и его грызет голод.

- Разве нынче грабежом проживешь? - помрачнел бандит. - Золота нет ни у кого, кроме святых отцов да богатых дворян. А они путешествуют в сопровождении многих сотен наемников. Печальные времена настали для Испании. Королевство в упадке, благородный сеньор.

Мигель встал. Как страшно видеть обломки человека...

Ему стало не по себе. Падение старого разбойника напомнило ему его собственное. Он, единственный отпрыск рода Маньяра, убивает, скитается по окольным дорогам, как отверженный. Мигелю противно стало само это место. Прочь отсюда!