Валентина Немова - Святая святых женщины Страница 50

Чтобы я могла жить в саду с ранней весны и до поздней осени, нужно было нам с мамой сразу же, в первое после кончины Милы лето, нанять работников, снести старый дом и на его месте построить другой, на фундаменте, из кирпича или шлакоблоков, с печным отоплением. Маминых средств на эту стройку вполне хватило бы. Но я тогда была еще слишком непрактичной, чтобы до этого додуматься. А мама — слишком убита горем, чем и воспользовалась Галина, чтобы ополовинить ее денежки…

Один час двадцать минут — и я в Зимнем. Был бы билет подешевле, а моя пенсия побольше — можно было бы каждую неделю в гости к маме летать. Вошла в свою квартиру, в свой собственный дом. И хотя меня здесь никто не ждал и не встречал, стало мне вдруг так хорошо! Так уютно, так комфортно было в квартире, хотя 4 месяца сюда никто не входил. Так намыкалась я этим летом, которое и летом-то можно было назвать лишь с большой натяжкой: настолько было холодно даже в июле, особенно по ночам. А в августе я вынуждена была уже покинуть свой неотапливаемый домик. Пришлось мне обратиться за помощью к подругам, благо что их у меня в родном городе много. Они по очереди и предоставляли мне ночлег. И пока Юдины не предложили перебраться к ним, я переходила из дома в дом, как настоящая бомжиха и бродяжка. Я так устала от всех этих мытарств, что рада была без памяти, что очутилась наконец в своих владениях и не надо мне теперь ни бояться кого-то, ни унижаться перед кем-то… Безусловно, мне было жаль, что мамы рядом нет. Но ведь она тогда была еще жива и находилась недалеко от меня, так что, разлучившись с нею, не испытывала я острого чувства утраты. Тем более, что всего через две недели должна была я лететь на север, где ждали меня дочь и внучки, каждая встреча с которыми переполняла мою душу весельем, и в ней не оставалось места для печали. Я надеялась, что и на сей раз все будет так же, как всегда…

Прежде чем еще на целый месяц оставить свою квартиру, принялась я наводить в ней порядок: мыть, чистить, стирать. Как могла, украшала свое жилище. Совершила экскурсию в лес (А надо сказать, что город, в котором я живу, окружают леса, в основном хвойные. Вдоль улиц посажены лиственные деревья. Под каждым окном алеют рябинки.), наломала веточек, прогладила листья утюгом, чтобы, подсыхая, не покорежились. Сделала осенний букет. Не знаю, как называется кустарник, подаривший мне эти ветки. Листочки мелкие, малиново-красные, точь-в-точь такого цвета, как кресло, в котором сидит "Девушка с веером" Ренуара. Репродукция этой картины висит у меня в гостиной над столом. А на него я поставила вазу с букетом…

Каждый день любовалась я этим своим "произведением". А в самый последний, когда надо было уже уходить из дома, чтобы ехать в аэропорт, я долго смотрела на букет, просто глаз не могла оторвать. И стало мне вдруг так грустно, так тяжело. Я не могла понять, почему. Наверное, то было предчувствие, что, когда я, месяц спустя, вернусь в свой дом, на эту композицию из веток буду глядеть не с удовольствием, как сейчас, а равнодушно или даже со слезами на глазах, потому что там, куда я еду, настигнет меня жестокий удар. Какая-то смута была у меня на душе, и так не захотелось мне никуда лететь, как будто этот удар обошел бы меня, если бы я осталась на месте. А ведь это, наверное, так и было бы: если бы я не забралась от мамы в такую даль, а сидела бы дома и ждала от нее весточки, ничего трагического в Летнем не произошло бы. И как мне жаль, что в своих переживаниях не разобралась я тогда. Почему человек так много предчувствует, и почему то, что ему предвещают чувства, не способен он сразу же умом охватить? А лишь тогда что-то до него доходит, когда все исполнится и ничего уже нельзя исправить? А потому, наверное, что повседневные, мелкие, но неотвязные нужды мешают ему сосредоточиться, задуматься над тем, что его смущает.

Когда я приехала к дочери, забот у меня, как и следовало ожидать, прибавилось. Магазины, в которых нечего было купить, приготовление пищи, мытье посуды, уборка, стирка, дети. Маню, которой исполнилось всего лишь пять месяцев, несколько раз в день надо было укладывать спать. Спала она в своей коляске, на балконе. На севере в это время была уже зима. То закутываешь малышку, выносишь на балкон. То достаешь ее оттуда, раздеваешь, подмываешь.

Была у меня еще одна "нагрузка" — держа на руках младшую внучку, читать книги старшей, которой исполнилось четыре года. И надо сказать, когда я читала, слушала меня не только Полиночка, но и Машенька. Никогда во время таких "уроков" не плакала, пожирала меня синенькими глазками, обрамленными пушистыми ресничками, и улыбалась мне, как бы давая понять, что и она улавливает что-то.

Конечно, все эти хлопоты были мне не в тягость. Держать на руках маленького, родного тебе человечка, ласкать его — это же одно удовольствие. Но за эти приятные ощущения и мне, и Майе приходилось по большому счету расплачиваться. Полиночка очень ревновала свою маму, да и меня заодно, к младшей сестренке. Когда Майя кормила Машу грудью, гладя при этом девочку по головке, Полина могла ущипнуть ту или другую. Могла стукнуть кулачком, обозвать как-нибудь. Однажды, когда я держала младенца на руках, на левой руке, Полинка, подойдя справа, вцепилась мне в волосы. Я не могу действовать левой, боюсь уронить ребенка, а правой никак не получается отпихнуть "агрессоршу". Да и нельзя ее отталкивать: она же вырвет у меня пучок волос, сделает на голове лысину. Кое-как изловчившись, сумела я схватить ее за ручонку, сдавила в запястье. Она разжала наконец пальцы. И давай орать благим матом. Я тогда на нее очень рассердилась. Чуть не отшлепала. Но Майя, которой доставалось от старшей дочки гораздо больше, чем мне, заниматься рукоприкладством не велела, так как "наказанием подобной проблемы не разрешить. Набьешь — она обидится. И еще сильнее будет сомневаться в любви к ней взрослых, и еще больше вредничать. Ожесточится против сестры".

Пыталась я уговаривать Полиночку. И так и сяк. Но никакие мои убеждения до детского умишка не доходили.

Манечка пока ничего не понимала, на Полинкины проказы не реагировала, а Полина не понимала, что на второй план отодвинули ее лишь на какое-то время, и по-детски страдала, потому и безобразничала. Больше всех в этой ситуации мучилась, само собой разумеется, моя дочь, не находя средств воздействия на Полину. А я расплачивалась, как мне кажется, за то, что не с большой охотой в этом году ехала к своим детям. И не было у меня уже со старшей внучкой такого же, как прежде, взаимопонимания. Словно черная кошка пробежала между мною и ею.

Точно так же, наверное, Галина ревновала родителей ко мне, когда мы были с нею в возрасте Маши и Полинки, и от этого мучительного чувства частенько меня обижала. Начав с детства, всю жизнь дергала, а колотила — тайком от родителей — до тех пор, пока я, занявшись спортом, не научилась давать ей сдачу.

Там, где должна быть только любовь и дружба, в семье, из-за этой дикой ревности, из-за стремления побольше захватить в ущерб другим получаются одни раздоры и вражда. И, видимо, много нужно взрослым иметь ума и такта, чувства справедливости, чтобы регулировать отношения между младшими членами одного семейства. И детей, считаю я, не надо иметь в большом количестве, так как на всех не хватает ласки, и времени, чтобы о каждом ребенке подумать, и материальных средств, чтобы всех обеспечить в равной мере…

Я пришла как-то к мысли: чтобы успокоить старшую внучку, надо стать с нею исключительно приветливой. И принялась ей во всем угождать, как будтои она была такой же маленькой, как младшая. Но таким способом разрешить конфликт Майи с Полинкой не удалось. Девочке материнского внимания не хватало, а не моего. А я при всем желании не могла ей заменить мать, тем более, что та находилась рядом. Мой подхалимаж Поля не оценила. И Майя мне однажды сказала, видя, как я бьюсь, точно рыба об лед:

— Не надо с ней сюсюкать. Она от этого становится только злей. Есть одно средство ее утихомирить: дождаться папы. При нем она тише воды, ниже травы.

Очень хотелось мне посмотреть, как будет вести себя моя старшая внучка при отце. Но не удалось дождаться возвращения зятя из командировки.

Пришла из Летнего телеграмма.

Накануне Майе приснился сон. Как будто она отремонтировала квартиру, а потом взялась повторно белить стены. Я страшно испугалась, когда дочь рассказала этот сон. И велела ей сидеть с детьми дома, никуда не ходить, не разъясняя почему. И дочь моя, взяв с собой Полинку, отправилась к кому-то в гости. Пока они не вернулись, я просто места себе не находила. Боялась, что с ними случится самое плохое. А о маме даже не подумала. На следующий день, с утра пораньше, Полина вновь чем-то обидела свою маму. Рассерчав, Майя опять ушла куда-то, не взяв на сей раз с собой никого из детей. А когда воротилась и позвонила, я не сразу открыла ей. Решила старшую внучку немного "повоспитывать". Майя звонит. Я не отпираю. Полина орет: