Мария Романушко - Там, где всегда ветер Страница 54

Стихи растут ИЗ БОЛИ. Почему-то чем больнее автору, тем прекраснее получаются стихи. А те стихи, которые сочинялись просто от хорошего настроения, эти стихи за душу не брали. Неужели поэту обязательно нужно страдать?… Или, наоборот, страдание можно обернуть другой стороной, и она окажется прекрасной?… Может ли у страдания быть другая сторона? Наверное, всё же не сторона – а глубина. Или – высота. У страдания может быть смысл. Страдание может давать силу. Поразительно… огромную поэтическую силу! Страдание может стать крыльями…

Значит, это правильно сказано: писать нужно кровью сердца? Но неужели сердце всегда должно кровоточить, если ты – поэт? Что первично: поэзия – или боль? Боль – или поэзия?…

Куба – любовь моя!

А весной наш оркестр вышел на улицу. В своём неизменномм составе: аккордеонисты и баянисты.

Весь апрель мы готовились к первомайской демонстрации: оркестр должен был идти впереди городской колонны. Это было почётно и ответственно. Мы учились играть на ходу.

О, это было весёлое время! Раза три в неделю наш оркестр собирался в сквере за нашим домом. Там, где когда-то была степь, теперь зеленел сквер, отделяющий город от промышленной зоны. Зелёная стена пирамидальных тополей. Длинная-предлинная прямая аллея. И почти каждый вечер наш оркестрик вышагивал по этой аллее туда-сюда, туда-сюда, весело наяривая хит тогдашней эпохи:

«Куба – любовь моя!Слышишь, идут барбудос…Песня летит над землёю, звеня:Куба – любовь моя!…»

Мы все тогда были поклонниками далёкой маленькой революционной Кубы и бородатого красавца Фиделя Кастро – такого вдохновенного барбудоса! Барбудосы – это кубинские революционеры-бородачи, которые поклялись не сбривать бороды до тех пор, пока не победит революция. Эх, сбежать бы на Кубу, как в тридцатые годы наши отцы сбегали в Испанию!…

…Пахло клейкими тополиными листочками, тёплый ветер ласково трепал волосы, закат жарко разливался за стеной тополей, наш неутомимый дирижёр шёл задом наперёд, не боясь споткнуться, и вдохновенно махал перед оркестриком подростков своими длинными худыми руками… Сейчас он как никогда был похож на птицу – в сгущающихся сумерках, на красном фоне заката…

И так сладко-сладко пахло тополиными листочками…

Как я дала почитать стихи Марьюшке, и что из этого вышло

Лето. Бабушка с Маришей в селе у Фёдоровых родителей. Там сейчас поспела вишня, и они помогают собирать урожай. А я с ними не езжу: всё-таки это не мои бабушка и дедушка, я их стесняюсь, а дедушку так даже боюсь, он такой же молчаливый, как Фёдор, а когда человек не говорит мне ни слова, мне кажется, что он меня молчаливо осуждает. Да они не особенно и зовут меня в себе в гости. Вот и хорошо!

Мне нравится, когда летом я остаюсь дома одна. Можно отдохнуть от постоянного бабушкиного присмотра. От постоянных ссор мамы и бабушки. Всё-таки у них какая-то жуткая несовместимость. Сейчас в доме затишье, и мои нервы отдыхают. Я прямо физически чувствую, как они (нервы), всегда туго стянутые в клубок, сейчас тихонько расслабляются… Становится легче дышать. Мама говорит: «У тебя стало лучше с речью». Может быть.

Они с Фёдором все дни на работе. А я гоняю на велике, читаю взахлёб толстый том рассказов О Генри и взахлёб пишу. Стихи и рассказы этим летом просто атакуют меня. Уже набралась толстая общая тетрадь. Вдруг захотелось кому-то показать. Набралась храбрости и отнесла тетрадь Марьюшке. После осенней истории с Колькой мы опять с ней дружим.

Вот, жду, когда она прочтёт и что-то скажет мне. Волнуюсь. Всё-таки одно дело, когда подружки или мама говорят «здорово», а другое дело, когда твои сочинения читает любимая учительница.

Послеполуденный зной. Сижу дома с книжкой. Вдруг – телефонный звонок. Беру трубку: незнакомый мужской голос спрашивает меня.

У меня тут же оборвалось и полетело куда-то в поднебесье сердце: отец!… Мне показалось, что это – папа Серёжа. А кто же ещё может мне звонить?!

– Да, это я, слушаю!…

– С вами говорят из редакции районной газеты «Приднепровский коммунар».

– Откуда?… Вам, наверное, нужен кто-то из родителей? – говорю я разочарованно.

– Да нет, – голос на другом конце провода улыбнулся. – Нам нужна именно вы. А я литературный консультант…

Он назвал своё имя, но я от волнения его мгновенно забыла.

– Ваша учительница Мария Матвеевна привезла нам вашу тетрадь со стихами.

Кровь ударила мне в лицо, стало жарко и душно. Боже мой, ну зачем Марьюшка это сделала?! И, главное, ничего не сказав мне! Какой кошмар…

А голос продолжал (и всё на «вы», да так почтительно, что просто не по себе.):

– Мы прочли вашу тетрадь, всей редакцией. И хотели бы с вами познакомиться. Приезжайте в любой день. Ведь у вас сейчас каникулы?

– Да, каникулы…Хорошо, приеду…

Положила трубку и прямо дурно от волнения. Вечером рассказала маме. Она как-то по-новому взглянула на меня:

– Надо же! тебя где-то оценили… Ну, поезжай. Хоть завтра.

– Ой, да ну что ты! Так сразу?! Мне ещё нужно набраться храбрости…

Через несколько дней вернулись бабушка с Маришей. И в тот же вечер, уже совсем поздно было, за окнами темно, бабушка и Мариша давно спали, а я сидела за своим письменным столом при свете своей любимой зелёной настольной лампы… что-то писала.

Неожиданный стук в дверь. Кто бы это мог быть так поздно?

Мама открыла, зовёт меня: «Это к тебе!»

На пороге – молодая девушка. Представилась: Ольга, журналистка из районной газеты. Извинилась за поздний визит. Просто возвращалась из командировки на машине мимо Вольногорска, спонтанно решила заехать. Читала мои стихи, захотелось познакомиться.

Мы сидим с ней за моим письменным столом при свете настольной лампы и тихонько шепчемся, чтобы не разбудить Маришку и бабушку. (Уже замечено: если говорить шёпотом, то совершенно не напрягаешься и с речью никаких проблем).

Ольге всё интересно: когда я начала писать? много ли у меня стихов? только та тетрадка, которую привезла им в редакцию Мария Матвеевна, или есть и другие? и как они ко мне приходят? И – самый трудный для меня вопрос, на который я не могу ответить: почему мои стихи такие взрослые? Как можно так искренне писать о том, чего ещё не пережила?

Ну, как ей объяснить, что В ДУШЕ я всё это УЖЕ ПЕРЕЖИЛА…

Ольга говорит:

– Мы в редакции поспорили: ты ли их написала?

– Если не я, то кто же тогда? – изумляюсь я.

Ольга шепчет:

– Мнения в редакции разделились: одни говорят, что твои стихи похожи на стихи Вероники Тушновой, а другие – что на Роберта Рождественского…

– Но то, что похожи, это же не значит, что Тушнова и Рождественский их за меня писали! – шепчу я.

– Это правда, – шепчет Ольга, и мы тихо смеёмся.

– А черновики ты хранишь?

– Нет, конечно. Зачем? Бабушка говорит: это мусор и кладёт их под сковородку. И чистовики тоже иногда.

– Приезжай к нам в редакцию, все хотят с тобой познакомиться.

– Обязательно приеду.

– И если ты будешь что-то писать в эти дни, не выбрасывай, пожалуйста, черновики, привези нам. Хочется посмотреть, как ты работаешь: как рождается стихотворение.

– Пожалуйста! Мне не жалко. Главное, чтобы бабушка под сковородку не утащила! – мы тихонько смеёмся, поглядывая на сладко спящую бабушку: она спит, как ребёнок – положив под щёку ладошку. Спит на правом ухе, которое у неё слышит, а левое ухо – не слышит: ей его отбили в гестапо. Поэтому разбудить бабушку не только шёпотом, но даже и громким голосом практически невозможно: надо тормошить за плечо.

– Ты уж постарайся спасти их от сковородки, – шепчет Ольга.

– Постараюсь!

В редакцию мы поехали вместе с мамой, она даже отпросилась для этого на полдня с работы. Не потому, что я боялась сама доехать на автобусе до соседнего городка, просто я жутко стеснялась, и боялась, что от стеснения не смогу сказать ни слова. И даже войти в редакцию. Могла бы постоять перед дверью – и поехать обратно, это запросто.

Итак, в редакцию мы поехали вместе с мамой.

Нас встретили приветливо, даже ласково. В редакции работали милые и хорошие люди. Здесь же была и уже знакомая мне Ольга. Изо всех отделов пришли поглядеть на меня, мне было как-то не по себе от такого чрезмерного внимания к моей особе, а маме – приятно. Я привезла новые стихи, с черновиками, уж коль они так хотели на них поглядеть. Глядите. Все читали, хвалили (маме было приятно). Всё-таки дочка у неё не самый последний человек. Литературный консультант долго с нами беседовал, я очень волновалась, и поэтому мало что запомнила из того, что он говорил, но говорил он только хорошее. (Маме было приятно).